Сверкнула молния и озарила страшную картину земного грехопадения, – такую, какой видели ее святые Антоний, Иероним и Эгидий. Изысканно одетые священники справляли черную мессу; к нечестивому причастию спешил грешник с кабаньим рылом и в черном плаще, а из чрева земли выходила поющая группа чудовищ во главе с бесом, играющим на арфе, что было явным издевательством над пением ангелов на небесах.
А на другом краю картины метались по небу, подобно нетопырям, тучи крылатых бесов, среди которых были и перепончатые жабы, и зубастые слизняки, и змееголовые крысы, – а внизу совершался немыслимый разврат в открытом для всеобщего обозрения публичном доме; к нему направлялась процессия бесов уже в человеческом облике, но с дьявольскими харями, а возглавлял эту процессию бес в митре и мантии священника, рядом же с ним – олень в красном плаще.
Франческо содрогнулся: каждый христианин знает, что олень является символом верности души и его появление с бесом – неслыханное кощунство.
Но и это было не все. В центре картины стоял город с острыми неровными башнями, угловатыми домами и гигантскими переплетенными деревьями, растущими сверху вниз, так что корни их упирались в небосвод, а кроны – в землю. Из ворот города вышла обольстительная дьяволица; она была совершенно нагая и лишь прикрывала ладонью низ живота. Груди ее были упругими, как большие смоквы; сосцы подобны спелому винограду; плечи нежны и округлы, как водяные лилии, шея тонка и бела, как хрупкий цветок настурции; щеки свежи, как весенняя заря, а губы томные, как летний вечер.
Под ногами дьяволицы вышагивали павлины с распущенными хвостами, а возле нее стоял единорог, и это было еще одним искушением, ибо всем известно, что это животное является символом непорочности и девственности.
Дьяволица призывно глядела на Франческо; ее влажные губы раскрылись, показывая жемчужные зубы, грудь вздымалась от страстного дыхания. Истома прошла по телу Франческо, и плоть его ожила. Он бросился было к искусительнице, но здесь явились перед ним, будто из воздуха, все те же святые – Антоний, Иероним и Эгидий. Франческо никогда не видел их изображений, но сразу понял, что это были именно Антоний, Иероним и Эгидий.
Они показали на что-то за спиной Франческо; он обернулся и увидел Спасителя, страдающего на кресте. Лоб его был покрыт кровавым потом, увенчанная терновым венцом голова упала на плечо.
«Помни о Сыне Моем, положившим Себя за вас», – раздался голос с небес. Святые Антоний, Иероним и Эгидий преклонили колена; пал на колени и Франческо. «Не попадет в рай тот, кого не искушали. Отними искушение – и никто не обретет спасения», – сказал святой Антоний. «Что бы ты ни делал, не забывай о трубном гласе Страшного суда», – сказал святой Иероним. «Пусть не будет у тебя таких тайных грехов, в которых ты не смог бы признаться даже самому себе», – сказал святой Эгидий.
Искушение святого Антония. Художник Иероним Босх
«Да будет так!» – от всего сердца вскричал Франческо. В то же мгновение картина окружающего мира переменилась. Обольстительная дьяволица завизжала, осклабилась, закрутилась и превратилась в мерзкую ведьму. Вскочив на единорога, обратившегося в черного козла, она вначале взвилась к небу, а потом рухнула наземь и провалилась. Вслед за ней с ужасным грохотом ушли под землю и город с острыми башнями, и публичный дом; бесы же и священники, справлявшие кощунственную службу, стали лопаться один за другими, словно мыльные пузыри, разбрызгивая пену столь зловонную, что даже в бреду Франческо сморщил нос.
Рыцарь Гвалтьеро затрясся, будто в лихорадке, зашатался на своем вороном коне, а тот встал на дыбы, захохотал, как человек, а затем сбросил рыцаря под копыта и растоптал его, причем, рыцарь разлетелся на куски с поразительной легкостью, как разлетается тыква, попавшая под колеса. Вороной конь, совершив это, съежился, уменьшился и превратился в мелкого черта. Хихикнув напоследок, он бросился в какую-то щель и пропал.
Небо посветлело и засияло солнце. Чувствуя необыкновенную легкость в душе, Франческо уселся возле святых, и они запросто говорили с ним. «Служи Богу и будь прост. У кого открыто сердце, тот прост и весел. Не бойся веселить Господа, стань его шутом», – сказали святые.
Франческо засмеялся и тут же закашлялся; он набрал побольше воздуха в грудь, и очнулся от забытья.
Оглядевшись, он увидел мать, сидевшую на стуле возле его постели.
– Так хочется есть, – проговорил он, улыбаясь ей.
– Франчо, сынок!.. О, Франчо! – воскликнула мать, с тревожной радостью глядя на него. – Тебе легче?
– Да, – ответил он. – Дай же мне еды, я готов съесть целого барана.
– Сейчас принесу все, что имеется на кухне! – Джованна мигом вскочила со стула. – Тебе правда легче?
– Да, – кивнул Франческо. – Иди же за едой, не то я умру от голода.
– Иду! – заторопилась Джованна. – Пьетро, Пьетро! Франческо пришел в себя, слава Пречистой Деве! Он хочет есть, – раздался ее голос уже из-за дверей. – Пьетро, да где же ты? Неужели ушел в контору? О, Господи, прости меня!.. Анджело, Анджело, твой брат пришел в себя, он хочет есть! Ты слышишь меня Анджело? Ты где?..
Ясным весенним днем три пожилых ассизца сидели у трактира, пили белое вино и говорили о безобразиях, творимых Франческо Бернардоне.
– С тех пор как он бесславно вернулся из похода рыцаря Гвалтьеро де Бриенне – говорил один старик, слепо глядя на раскричавшихся на площади воробьев, – этот Франческо будто с цепи сорвался…
– А? – переспросил второй старик. – С какой охоты он вернулся и кто сорвался у него с цепи?
– Какой аппетит у этого рыцаря, какой желудок! – с завистью сказал третий старик. – Я видел собственными глазами, как Гвалтьеро съел целиком здоровенного барашка, поливая его чесночным соусом и можжевеловой подливой, после этого одолел еще двух жирных каплунов, нашпигованных гребешками и зажаренных на вертеле, а их густо сдобрил оливковым маслом с протертыми сыром и яйцами; под конец же своей трапезы он проглотил трех карасей в сметане с луком. Не говорю уж о вине, которого он выпил пять или шесть кувшинов, без разбора, красного и белого. Вот это утроба! А я, вот, утром съел немного манной каши, пожевал пресную лепешку, да выпил горохового киселя, – так все это встало на пути к желудку и полдня не может до него дойти. Одна надежда на винцо, хотя сказать по правде, пью его и боюсь, – не наделало бы оно мне вреда!
– Где же ты видел, как ест рыцарь Гвалтьеро? – спросил первый старик, стараясь разглядеть лицо третьего. – Он в Ассизи никогда не был, а ты отсюда никуда не выезжаешь.
– Да, – третий старик почесал голову, – ты прав. Наверное, я перепутал его с каким-то другим рыцарем. Голова у меня совсем не варит, памяти не осталось, а еще внутренности болят, газы бродят, дыхание сдавливает, кашляю, а вчера целый день ныла левая нога, – ох, видно скоро смерть придет!
– Придет! – радостно закивал второй старик, напряженно прислушивающийся к их разговору. – Лето скоро придет, а там и новый урожай поспеет, слава Богу!
– …С тех пор как Франческо вернулся из отряда рыцаря Гвалтьеро, – продолжал первый старик, – он вроде бы свихнулся…
Второй старик хотел что-то переспросить, но первый, уловив его движение, повысил голос и заговорил быстрее: – Раньше он был истинным христианином, постоянно ходил в церковь, не пропускал ни заутреню, ни обедню, ни вечерню, – священник на него не мог нарадоваться, – соблюдал все посты, подавал милостыню нищим, дома молился вместе со своей матерью, которая хоть и болтушка, сорока, но в благочестии ей не откажешь. Франческо был образцом для нашей молодежи, он вел себя, как подобает юноше, воспитанному в лучших традициях нашего города, и не поддавался дурному влиянию, которого теперь трудно избежать, сами знаете, но все же можно, если быть порядочным человеком. Франческо не участвовал в разгульных пирушках, выпивал в день не более двух стаканов вина и не посещал женщин, которые могут, следуя примеру своей праматери Евы, совратить мужчину, то есть лишить его божьей благодати.
– Какие женщины? – приложил ладонь к уху второй старик. – Как они его совратили?
– Он о Еве говорит! – прокричал ему третий старик. – Ева совратила Адама!
– А-а-а, – протянул второй старик. – Ну, это старая история. Мне послышалось, что он рассказывает что-то новенькое…
– Но с тех пор, как Франческо вернулся от рыцаря Гвалтьеро, его как будто подменили, – продолжал первый старик. – Он пустился во все тяжкие. Начал пить, сквернословить, задираться по малейшему поводу, бросаться на людей с кулаками; в церкви он вообще не появляется, зато не вылезает от непотребных женщин, которых, непонятно почему, все еще терпят у нас в Ассизи.
– Ты сказал «непотребные женщины»? – второй старик снова приставил ладонь к уху. – Почем, говоришь, они теперь у нас в Ассизи?
– Нет, это невозможно! – вскричал первый старик. – Не буду больше ничего рассказывать!
– Ну, ты убедился, что он малость того? – прошептал второй старик третьему и постучал себя пальцем по лбу. – Сам же завел разговор о непотребных женщинах, сам же утверждал, что они теперь дешевы в Ассизи, и тут же кричит: «Это невозможно»! Мысли перепутались у него в голове, как клубок ниток, которыми поигралась кошка: не поймешь, где кончается одна и начинается другая.
– Ладно, я все же доскажу до конца, – решительно проговорил первый старик. – А ты лучше молчи, если чего-то не дослышишь! – завопил он на ухо второму. – Я не буду тебе повторять!
– Почему это я не дослышу? – обиделся второй. – Может, какие-то отдельные слова не разберу, а так все слышу.
– Так вот, – продолжал первый, – посещая непотребных женщин, Франческо окончательно предался дьяволу: сатана не может захватить душу, если раньше не испачкает ее и не развратит грехом. При этом нечистый издавна принимает женский облик, чтобы искушать мужчин: начав с Евы, он не остановился даже перед Христом. Правда, для преодоления соблазна Бог приставил к каждому человеку ангела-хранителя, но Сатана точно так же приставил демона-искусителя. Ангел – справа, дьявол – слева, поэтому мы и плюем через левое плечо, чтобы отогнать нечистого, но видел ли кто-нибудь из вас, чтобы Франческо Бернардоне плевался через левое плечо?