Этот город был центром Ренессанса и гуманистического движения, но гуманизм при Медичи отличался эпикурейско-языческим направлением. Савонарола сразу поставил себя в независимое положение по отношению к Лоренцо Медичи, отказавшись явиться к нему с выражением почтения; Лоренцо пришлось уступить монаху.
Вскоре на проповеди Савонаролы стало собираться множество людей: он говорил о необходимости обновления Церкви, а также о том, что скоро Бог поразит своим гневом всю Италию. Народ верил в пророчества Савонаролы; он и сам был убежден в своем Божественном призвании, поэтому он смело громил священников, князей, граждан и купцов, крестьян и солдат, укоряя их в отступлении от правил истинной христианской жизни.
Еще резче сделались угрозы Савонаролы, когда после смерти Лоренцо Медичи правителем Флоренции стал его безвольный и непопулярный сын, Пьеро ди Лоренцо Медичи, а папой был избран Александр VI Борджиа. По своим политическим взглядам Савонарола был республиканцем, но он думал, что республика лишь тогда будет благом для Флоренции, когда религиозное и нравственное очищение ее граждан произведет и политическую реформу. Савонарола указывал на несправедливое распределение налогов, нападал на богачей, говоря, что они «присваивают себе заработную плату простонародья, все доходы и налоги», а бедняки умирают с голода.
Вскоре он стал фактическим правителем Флоренции: вся работа государственного переустройства совершалась по его программе. По предложению Савонаролы были установлены Великий Совет и Совет восьмидесяти; поземельный налог заменен подоходным в размере 10 %; заемщики освобождены от уплаты долгов, а все ростовщики и менялы, бравшие по 32,5 % за кредиты, должны были покинуть город.
Политическим преобразованием Савонарола закончил лишь часть своей задачи; ему предстояло еще нравственно возродить Флоренцию. Под его влиянием флорентийцы стали чаще посещать церкви; женщины сняли с себя богатые уборы; на улицах вместо песен раздавались псалмы. Савонарола организовал отряд мальчиков, которые бегали по городу, отбирая игральные карты, кости, светские книги, флейты, духи и тому подобные вещи; потом все это предавалось торжественному сожжению на так называемых «кострах тщеславия».
Через некоторое время папа Александр VI, назвав учение Савонаролы «подозрительным», отлучил его от церкви. Сторонники Савонаролы объявили это решение незаконным, тогда проповедовавший в церкви Святого Креста францисканец Франциск Пулья объявил, что готов вызвать на «испытание огнем» любого, кто настаивает на незаконности отлучения Савонаролы. «Испытание огнем» было ратифицировано флорентийской Синьорией, и Савонарола принял вызов, но когда он прибыл на площадь, где должно было проходить испытание, начался проливной дождь, из-за которого отсырели дрова. Савонарола объявил своей пастве, что одержал победу.
Это вызвало взрыв возмущения во Флоренции: Савонарола был схвачен и заключен в темницу. Папа учредил следственную комиссию из 17 членов, допросы Савонаролы и пытки велись самым жесточайшим образом; его пытали по 14 раз в день, заставляли впадать в противоречия, допросами, упреками и угрозами вынудили признаться, что все его пророчества – ложь и обман.
22 мая 1498 года ему был объявлен смертный приговор; 23 мая 1498 года при огромном стечении народа Савонарола был повешен; спустя некоторое время тело его было сожжено.
За городской заставой в сторону от большой дороги уходил едва приметный проселок, заросший жесткой травой и полынью. Он шел через заброшенное кладбище, мимо развалин старинного монастыря к глухому лесу, и там терялся среди колючих кустов шиповника и валяющихся на земле полусгнивших дубовых стволов. Дальше только тот, кто знал путь, мог пробраться на поляну, на которой стояла сложенная из толстых жердей и покрытая дерном и валежником хижина. Это было место, где собирались нищие, бродяги и прочие вольные люди, промышлявшие в городе или на большой дороге; здесь сбывали добычу, пили и гуляли, а в беспокойные дни пережидали облаву. Нередко в хижине случались драки и поножовщина, бывали и убитые, – их зарывали тут же, в лесу.
В лесной хижине постоянно жил лишь один человек – верзила по имени Марио, чье лицо было выжжено палачом, а правая рука отрублена. Он был здесь и сторожем, и кашеваром, и вышибалой; его авторитет подкреплялся невероятной силой: левой рукой Марио управлялся не хуже, чем когда-то правой, и так ловко, что имеющие обе руки не могли с ним справиться. Вольные люди отдавали ему часть добычи, зная, что они всегда найдут в хижине кров и стол, а в случае опасности Марио укажет более надежное убежище, где беглецов сам черт не сыщет.
– Эй, Марио! Откуда ты узнал, что мы придем сегодня? – войдя в хижину, крикнул рыжий Пьетро. – Запах мяса разносится по всему лесу, мы чуть не захлебнулись слюной, пока шли сюда. А, у тебя и вино приготовлено! Ну, ответь, как ты узнал, что мы придем?
– Тоже мне, загадка, – проворчал Марио. – Нынче базарный день, торговлю начинают с восхода, – стало быть, к полудню вы уже обчистили простаков и стащили то, что плохо лежало. Значит, к обеду надо вас ждать; кроме твоих ребят ведь никто не работает на базаре.
– Пусть попробуют сунуться, – с угрозой сказал Пьетро, – костей не соберут.
– Это ваши дела, – возразил Марио, – меня они не касаются… Что ты мне принес?
– Держи, – Пьетро протянул ему холщевый мешочек.
Положив мешочек на стол, Марио зубами развязал его и достал янтарные четки с серебряным крестиком на узелке.
– Я взял их у немецкого монаха, – сообщил Пьетро. – Святой отец так увлеченно спорил о чем-то с нашим монахом на своей проклятой латыни, что не заметил, как четки оказались у меня. Я дал ему урок смирения: если бы он умерил свою гордыню и не спорил, то не лишился бы своего сокровища.
– Мне плевать, откуда ты взял четки, но вот куда я их дену, – об этом ты подумал? – недовольно проговорил Марио. – Они такие заметные, что трудно будет их продать. Разве что сделать из них бусы?
– Не боишься божьего гнева? – расхохотался Пьетро. – Осквернить священную вещь?..
– Нечего зубы скалить; с вашими дарами одни проблемы, – отрезал Марио. – Лучше бы вы приносили звонкую монету.
– Эти четки стоят немало денег, – заспорил Пьетро.
– Да, они стоили бы много, будь они куплены, а так грош им цена, – Марио бросил четки обратно в мешок.
– В следующий раз я принесу тебе деньги, клянусь Преисподней, – заторопился Пьетро. – А сейчас дай нам поесть и выпить; дьявол свидетель, мы голодны, как собаки, и валимся с ног от усталости.
– Я когда отказывал вам? – Марио засунул мешочек с четками под крышу. – Зови своих ребят.
Пьетро вышел из хижины и свистнул. Через несколько минут вся шайка сидела за столом.
В разгар пирушки, под громкий смех и непристойные возгласы веселой компании кто-то завозился в куче тряпья, валявшейся в углу. Нечесаный, оборванный и грязный старик поднялся оттуда и, потирая глаза, уставился на сидевших за столом.
– Это что за чучело? – с удивлением спросил Пьетро. – Из какой он шайки? Я его никогда раньше не видел.
– Никудышный человек, – презрительно проговорил Марио. – Он не из шайки, сам по себе. Одинокий бродяга, ничего не умеющий и ничего не знающий. Вот, набрел на мою хижину, попросил хлеба.
– Всего-то?! – за столом грянул дружный хохот. – Эй, друг, чтобы получить кусок хлеба, надо работать, а не шляться без дела! На дармовщинку хочешь прожить?
– Я ему так и сказал, – кивнул Марио. – Пусть, де, он мне поможет, а потом дам ему поесть. С одной рукой мне нелегко приходится.
– Да много ли от него пользы? Но тебе виднее… Я хочу поговорить с ним. Ты кто? – обратился Пьетро к старику. – Ты, часом, не соглядатай? – Пьетро подмигнул Марио.
– Нет, я не соглядатай, – ответил старик, – и не способен к этому занятию.
– А к чему ты способен? – продолжал допытываться Пьетро. – Чем ты жил раньше?
– Я? – переспросил старик, и в глазах его промелькнуло что-то странное. – Раньше я был магистром философии и богословия Болонского и Падуанского университетов, и магистром права Пизанского университета.
– Врешь! Ты магистр?! – изумился Пьетро.
– Да какой он магистр! – закричали за столом. – Перепил, и крыша съехала. А, может, и просто съехала, без перепоя!
– А ну-ка изобрази что-нибудь на латыни, – сказал Пьетро.
Старик улыбнулся.
– Пожалуйста. «Infelicissimum genus infortunii est fuisse felicem».
– Он может наболтать что угодно, – заметил Марио. – Странное дело, латынь, говорят, была бабушкой нашего нынешнего языка, а ни черта понять невозможно.
– Хорошо, тогда вопрос посложнее, – не унимался Пьетро. – Если ты магистр богословия, скажи, как звали тех двух разбойников, которые были распяты вместе с Христом?
– Дисмас и Гестас, – ответил старик.
– Да, точно, – кивнул Пьетро.
– Ну и что? – сказал Марио. – Что это доказывает?
– То, что он действительно занимался богословием. Не каждый священник знает эти имена, не говоря уже о простом народе; наш приходской священник, например, этого не знал. Я и сам-то узнал имена этих разбойников, когда мы держали у себя в шайке аббата и ждали, когда его братия заплатит за него выкуп, – признался Пьетро. – Такой говорливый был аббат, столько рассказал всего интересного. Жаль, что его пришлось прирезать: выкупа мы так и не получили, – ну, и сколько можно было его кормить?.. Ладно, еще вопрос тебе, старик. Скажи, кто из разбойников был распят по правую руку от Христа, а кто – по левую?
– Дисмас – по правую, а Гестас – по левую. Дисмас раскаялся и вошел в Царствие Небесное, а Гестас не пожелал раскаяться и был проклят Богом, но Христос просил за него, и Гестас все же был прощен, – отвечал старик.
– Надо же! И впрямь ученый человек. Шпарит, как по написанному! – воскликнули за столом.
– Видал? – Пьетро повернулся к Марио. – Убедился, что он магистр? Все знает о разбойниках.