– Тот, который внезапно скончался, – как говорили, от своих опытов? – Иоганн поперхнулся и отставил стакан.
– Да бог его знает, от чего он умер! Но точно не от этого бальзама, потому что бальзам-то он принимал по нескольку раз в день в течение длительного времени и чувствовал себя от него все здоровее и здоровее. За Ульриха, брат Иоганн!
– Ладно, выпьем твоего бальзама, брат Якоб. За Ульриха!.. А мы не заснем, как он?
– Бальзам действует по-разному: некоторые от него засыпают, другие, наоборот, взбадриваются и веселятся. Помнишь, как однажды брат Иммануил в страстную пятницу залез на колокольню и принялся вызванивать благовест? Вот и проверим, как бальзам подействует на нас.
…Собор был полон; вопреки обычаю верующие толпились в проходах между скамьями, у стен и перед амвоном. Чума покинула город, поэтому прихожане толпами валили в храм, чтобы воздать Богу хвалу за спасение себя и своих близких и просить о милости к тем, кто отошел в мир иной.
При виде Ульриха в толпе раздались восторженные возгласы. Он легко поднялся на кафедру и начал проповедь в продолжение вчерашней, о которой только и говорили в городе.
– Грехопадение человека… – произнес Ульрих негромко и задумчиво. – Грехопадение человека… Велико ли оно? Да, велико, и мы убедились в этом. Настолько велико, что все мы умираем под тяжестью своих беззаконий. Отчего же мы живы? Отчего не умерли мы все до единого хотя бы теперь, когда чума собрала такую страшную жатву у нас? Почему Господь не призвал нас к себе всех до одного человека, но оставил жизнь многим и многим? Кто наш заступник перед Отцом Небесным, отчего справедливо то, что мы живы?.. Оттого что Сын Божий искупил нас! Его страдания – это вечная жертва, принесенная ради искупления нашего и удовлетворяющая божественную справедливость.
Голос Ульриха возвысился и окреп:
– Крест Голгофы подобно неопалимой купине горит в вышине, озаряет нас и свидетельствует о Божьей благодати над нами! Но значит ли это, что благодать Божья дает нам право грешить? Нет! Даже если человек грешит бессознательно и не видит своей греховности, Бог-Судия грозно укажет ему перстом на грехи его! И не искупить греха в глазах Господа никакими благими делами, ибо не превзойти того благого дела, которое совершил Сын Его. Снова и снова скажу вам: единственное искупление, единственная совершенная жертва – страдания Христа!
Так что же, спросите вы меня, не надо и добро творить, если не искупит оно грехи наши? А я вам отвечу, что те, кто спрашивают так, не пришли еще к вере нашей, но ходят где-то около. Ибо где есть вера, там есть Бог, а где Бог – там и горячее желание творить добро. Кто пришел к Богу, пришел к добру, и будет творить добро не за награду и не в искупление, а во имя Божие! Если есть в вас жгучее желание совершать добрые дела только и исключительно во имя Божие, значит, вы – люди Его; если нет, значит, еще не пришли к Нему, и тогда обратитесь к Христу, вспомните, как он вершил добро во имя Божье. Берите с Христа пример и подражайте Ему во всем! И я, как пастырь ваш, к Христу хочу привести вас, к Христу – истинному источнику спасения!
Душевное напряжение и нервный порыв Ульриха передались прихожанам. Когда он закончил проповедь, верующие со всех сторон бросились к нему.
– Вы проповедник истины! – со слезами на глазах восклицали они. – Вы наш Моисей, вы выведете нас из мрака египетского плена!
– Постойте, постойте, у меня есть вопрос! – вскричал толстый лысый булочник, пробиваясь вперед. – Вы, отец, сказали, что наше спасение лишь во Христе, но как же мощи, реликвии, святые иконы? Как же наша Умиленная Дева Мария, ведь к ней приходят молиться со всей страны? А лестница храма? Всем известно, что если проползти по ней на коленях, получишь полное прощение грехов! Наш старый проповедник говорил, что сей храм особенно свят, и Господь незримо пребывает здесь.
Ульрих покачал головой:
– Не думайте, что Бог пребывает больше в этом храме, чем в каком-либо другом месте. Где бы вы не находились, Господь рядом с вами и слышит вас.
Могут ли долгие паломничества, жертвоприношения, иконы, взывание к Деве Марии или святым снискать для вас милость Божью? Нет! Какая польза от языческого идолопоклонничества, принявшего форму христистианскую? Форма христианская, а суть по-прежнему языческая! Не в поклонении золоченым идолам, расписным доскам или костям умерших заключается сущность христианства, – напротив, все это отвращает нас от Христа. Господь смотрит на сердце человеческое, а сердца наши пока далеки от Него!
Лицо булочника вытянулось; не решившись возразить открыто, он пробурчал что-то себе под нос.
– Конечно, легче соблюдать обрядность и совершать паломничества, чем с строгостью заглянуть в сердце свое, дабы проверить, а есть ли в нем место для Христа? – сказал Ульрих. – Легче доверить заботу о своем спасении священникам, нежели самим стремиться к чистоте сердца.
– Так, по-вашему, священники вообще не нужны? И храмы, и реликвии, и святыни – тоже не нужны? А Святейший Папа? С ним как быть? – осмелился все же спросить булочник. – Уж не уподобляемся ли мы тому немецкому монаху, который начал с отрицания индульгенций, а теперь не признает самого Папу? Но мы не немцы, отец, и они нам – не указ!
Прихожане возмущенно зашумели на булочника:
– Ну и что немцы? А ты и сам не француз. Твоя бабка согрешила с цыганом, от чего и родился твой папаша, всем это известно.
– Да булочник и сам – рогоносец; последил бы лучше за своей женой, чем делать замечания отцу Ульриху! Где она сейчас? Ты здесь, в церкви, а она где?.. Кувыркается с каким-нибудь молодцом на кровати своего мужа, что ей еще делать!.. Смотри, булочник, выпекут они тебе кренделек или ватрушку, в которых не будет ни горсти твоей муки!
– Друзья мои, друзья мои! – укоризненно увещевал разошедшихся прихожан Ульрих. – Злословие – большой грех. Вопросы, которые задал мне наш собрат, вполне обоснованные. Но не все сразу: придет время, и я отвечу на них. Идите по домам, и да не покинет души ваши Божья благодать!
На Пасху актеры показывали в наспех сколоченном балагане две пьесы: «Усечение главы Иоанна Крестителя» и «Страсти и Распятие Христово».
В первой из них особенно хорош был Ирод, а представлявший Иоанна актер играл, напротив, тускло и невыразительно. Ирод же определенно понравился зрителям своей энергичностью и громогласностью.
Сразу объявив публике, дабы у нее не возникало сомнений, что именно он является царем Израиля и Иудеи, Ирод произнес напыщенный монолог, который заканчивался словами: «Выражение моего лица так ужасно, что облака застывают на небе, и в благоговейном ужасе содрогается земля!». При этом Ирод скривил такую рожу, что зрителям действительно стало страшно, и так громко прорычал «содрогается земля», что она, кажется, в самом деле содрогнулась.
Уличный театр. Художник Бальтазар Бешей
Весь дальнейший ход пьесы также оживлялся темпераментным поведением Ирода, так что симпатии публики были на его стороне, и он был награжден бурей аплодисментов.
Помимо монологов иудейского царя интерес зрителей вызвали еще два момента в пьесе: танец Саломеи и показ отрубленной головы Иоанна. Танец понравился тем, что исполнявший его смазливый юнец выделывал такие пируэты, которым мог бы позавидовать любой акробат на ярмарке. А принесенная на блюде голова Иоанна выглядела настолько натурально, что зрители заспорили – настоящая ли это отрубленная голова или только муляж?
Вторая пьеса была скучноватой; возмущение публики вызвало также и то, что мучения Христовы изображались на сцене фальшиво. Бичевали Спасителя тряпичным кнутом, гвозди в крест вбивались между пальцами Христа: в общем, пьесе явно не хватало реализма, хотя она была поставлена в полном соответствии с первоисточником. В ее финале женщины пришли к могиле Иисуса и не обнаружили там тела Спасителя, зато увидели ангелов. Ангелы спросили их: «Кого вы ищете в этой могиле, возлюбившие Христа?», а женщины ответили: «Мы ищем Иисуса Христа, который был распят, о, ангелы!», и ангелы сказали: «Его нет здесь. Он, как и обещал вам, вознесся на небо».
После окончания серьезного представления на сцену, как было заведено, вышли комики и показали шуточное лицедейство под названием «Я пришел к моей подружке». Комики, которые истосковались за время Великого Поста по работе, выделывали в «Моей подружке» такие неприличные штуки, что в зрительном зале не стихал гомерический хохот.
– Ох, эти актеры! Дорого, ох, дорого они берут за свои представления! – вздыхал бургомистр, подписывая счета к оплате. – Вы посмотрите, герр Жан, какие деньжищи с нас затребовали актеры: «Причитается за исполнение ролей в пьесах: «Усечение главы Иоанна Крестителя», «Страсти и Распятие Христово», а также в буффонаде «Я пришел к моей подружке»: Ироду – 10 серебряных монет, Иоанну Крестителю – 5 серебряных монет, Саломее и Иродиаде – по 3 серебряные монеты, Иисусу Христу – 10 серебряных монет, женам – мироносицам – 1 серебряная монета на всех, Богу – 1 серебряная монета, Дьяволу – 2 серебряные монеты; прочим персонажам, включая комиков и человека-оркестра – 5 серебряных монет на всех. Итого – 40 серебряных монет». Сорок серебряных монет! Ремонт ратуши обошелся нам дешевле! И что это за «человек-оркестр»? Был ли в представлении «человек-оркестр»?
– Да, он одновременно играл на флейте и барабане, – напомнил Жан.
– Ах, да! Он, действительно, заслужил, старался до пота, но объясните мне, почему Дьявол с Богом должны получить так много? Оба появились на сцене только на одну минуту, сказали по три-четыре слова и исчезли, а получить должны: Бог – столько же, сколько женщины-мироносицы, вместе взятые, а Дьявол – в два раза больше, чем Бог! Я пытался указать актерам на эту несуразность, но они набросились на меня с воплями, как умалишенные. «Как, – кричали они, – заплатить Богу меньше одной серебряной монеты?! Разве это возможно?! А Дьявол, – вы только подумайте, какой грех взял на душу тот, кто исполнял эту роль! Что же вам двух монет за это жалко?!».