он как священник обязан был твердо помнить о наших наставлениях.
– Я понял, ваше преосвященство.
– Мы говорили ему, что, произнося проповедь с кафедры или принимая исповедь, он должен наставлять верующих аккуратно платить десятину и все пошлины, чтобы паства таким образом доказывала свою любовь к Церкви. Кроме того, он обязан был поддерживать в верующих благоговение и трепет перед святыми мощами и чудотворными иконами, хранящимися в соборе. Религиозное чувство, как известно, слабеет без чудес. Не то чтобы оно вообще слабеет, а слабеет без чудес. Как видите, отцу Ульриху были даны четкие и ясные наставления, и мы ожидали от него верной службы нашей матери-церкви и святейшему папскому престолу. Но отец Ульрих увлекся соблазнами красноречия и впал в грех критицизма. Под видом служения Спасителю сей священник уводит народ от апостолической веры. К сожалению, проповеди Ульриха имеют такой большой успех, что многие прихожане ходят теперь в храм лишь за тем, чтобы послушать сего проповедника. Уважение к святыням же падает, падает и авторитет Святейшего Папы. До чего мы дойдем, если обрушатся наши устои? Кто будет пасти стадо Христово: сами овцы, что ли, станут себя пасти?
– При этом и доходы ваши резко упали, – усмехнулся Рауль.
– Вы правы, граф. А что такое церковь без доходов: беспомощная и слабая, как способна быть она фундаментом веры?
– Но, с другой стороны, фундамент без стен – совершенно бесполезная штука.
– Ах, ваше сиятельство, сейчас не лучшее время для упражнений в остроумии! – в сердцах сказал епископ. – Положение очень серьезное. Дошло до того, что из Рима к нам прислали папского легата. Он вызвал Ульриха на суд, и нашему немцу грозит обвинение в еретичестве. Сами понимаете, граф, чем это может кончиться… Но мне как быть, вот в чем вопрос! То есть я хочу сказать, что как мне быть – это не вопрос, мне должно быть епископом и верным слугой Его Святейшества. Но вопрос в том, как мне быть, чтобы и папского легата не раздражать и жителей нашего города против себя не настроить?
– Да, положение ваше очень серьезное, – согласился граф Рауль, пряча улыбку. – И что же вы решили?
– За тем я и позвал вас, ваше сиятельство. Я знаю, что вы критически относитесь к римской курии, а Его Святейшество даже как-то назвали, – епископ оглянулся и понизил голос, – гнусной пиявкой, сосущей христианскую кровь. Знаю также, что вы покровительствуете ученым мужам и приветствуете новые идеи. Посудите сами, кому же, как не вам, взять под свою защиту отца Ульриха? Вы ведь разделяете его мысли? Не отпирайтесь, я знаю, что разделяете!
– Я не отпираюсь.
– Вот и славно! Не беспокойтесь, я никому не скажу… Вы сильны и могущественны, ваше сиятельство, – ну, кому же, как не вам, спасти нашего немца?
– Для этого мне придется выступить против Рима. Вы предлагаете мне начать войну с Папой? – усмехнулся Рауль.
– Упаси господи! – замахал руками епископ. – Вам достаточно просто увезти Ульриха из города и укрыть в одном из ваших замков, где-нибудь в горах. Вы, собственно, ничем особенно не рискуете: ведь Ульриха еще не объявили еретиком, а значит, его укрывательство – не преступление.
– И вам будет хорошо, ваше преосвященство, – в тон ему продолжил граф. – Вы избавитесь от вредного для вас проповедника, но не навлечете на себя при этом гнев народа. Да и перед Римом вы останетесь чисты: во все будет виноват граф Рауль, который помог еретику скрыться.
– Как приятно беседовать с умным человеком! – не моргнув глазом, ответил епископ. – Стало быть, мы договорились?
– Только один вопрос, ваше преосвященство. Кого вы хотите назначить настоятелем храма Умиления Девы Марии вместо Ульриха?
– Есть у меня на примете отец Тарантен. Он славный малый, из наших французов. Не без грешков, но кто из нас без греха? С грешниками приятнее иметь дело, дорогой граф, – они не возносятся, не гордятся, они послушны и исполнительны. Будь моя воля, я бы вообще не брал на церковную и на государственную службу так называемых честных людей.
– Аминь! – сказал граф Рауль.
Замок стоял у подножья высокой горы, на берегу голубого озера, а в озеро впадала река, несущая с заснеженных горных вершин ледниковую воду.
С трех сторон окружали замок синие ели, и они напоминали Ульриху о монастыре, откуда он ушел с Иоганном и Якобом. Несмотря на то что красота здешних мест была неописуемой, а условия содержания Ульриха – королевскими, ему казалось, что он снова находится в монашеской обители, под зорким оком настоятеля. Но из этой обители уйти было нельзя, хотя путь был свободен, и друзья ждали Ульриха в городе.
Папский суд, на основании одних только записей проповедей Ульриха, объявил еретическим его учение; к тому же, он был подвергнут еще и государственной опале. Доказанное же обвинение в ереси и государственная опала означали костер.
К счастью, агентам инквизиции не удалось разузнать, где скрывается опальный проповедник, и поэтому папскому легату пришлось поверить в версию о бегстве еретика из епископских владений. Однако уход из замка был для Ульриха решительно невозможным, и поэтому он чувствовал себя здесь как в тюрьме.
Графа в замке не было, а солдаты из охраны мало интересовались вопросами веры, поскольку вся их солдатская жизнь была простой и понятной. Они честно служили своему графу, точно исполняли его приказы, рисковали собой, когда это требовалось, получали за свою службу хорошее жалование, и весело проводили свободное время, если, конечно, смерть не прерывала такое привычное и понятное им существование. Но и в этом последнем случае, их ждало торжественное погребение, с музыкой и прощальным салютом, и они знали наперед, что похороны их будут красивыми.
Ульрих пытался поговорить с солдатами о Спасителе, но не встретил у них никакого сочувствия.
– Зачем солдату об этом думать? – сказал ему один старый воин. – Мы всегда командиру подчиняемся, и наши жизни в его руках. А что людей убиваем, так это по приказу, не по своей воле. Нам приказывает сержант, а ему лейтенант, а тому капитан, а уж капитану – сам граф. А и над графом есть верховный командир – господь Бог, без приказа которого вообще ничего на свете не совершается. Выходит, он – наш Главнокомандующий, и коли мы в чем перед ним провинились, то перед ним и ответим. Какое наложит на нас взыскание, такое и понесем, – мы всегда командиру подчиняемся…
Наконец, преодолев свое подавленное состояние, Ульрих взялся за труд, который давно замыслил – за перевод Священного Писания на немецкий и французский языки. Труд этот был тяжел, огромен и требовал великого религиозного пыла, поэтому, вдохновившись своей работой, Ульрих забыл о своих невзгодах и о своем вынужденном заточении.
Члены Городского Совета готовили революцию: брожение, охватившее значительную часть населения города, было хорошим поводом для поднятия восстания против бургомистра.
Граждане выражали свое недовольство предпринятыми бургомистром преобразованиями, причем, одни считали эти преобразования слишком смелыми, а другие – недостаточно решительными. Как всегда, первыми пошли на активные действия радикалы – они устроили в городе беспорядки, в результате которых пострадали богатые горожане из числа приверженцев старых порядков, а также были разграблены несколько церквей. Однако, не обладая оружием, не имея денег и не будучи организованными, бунтовщики потерпели поражение; зачинщики бунта были казнены.
Тогда уже выступили консерваторы. Принципиально отвергая уличные беспорядки как метод политической борьбы, они решили произвести переворот законным способом, то есть революцию сделать в Совете, сместив бургомистра и его сторонников. Но бургомистр, своевременно узнавший об этих планах, немедленно перешел на сторону заговорщиков, и таким образом сам встал во главе заговора.
Утром он ехал в здание Совета, где его ждали заговорщики для того чтобы принять окончательный план переворота. На улицах кипела работа, город приводили в порядок после недавнего бунта: каменщики заделывали дыры в булыжных мостовых, строители копошились на лесах возле разрушенных домов, маляры красили стены.
Колымага бургомистра продвигалась медленно, но его это не беспокоило. Глядя на рабочих, он с удовольствием припоминал, какие барыши получила городская казна от ликвидации последствий мятежа; по всем подсчетам выходило, что эти доходы превышают расходы, понесенные городом от бунта. Бургомистр был доволен: он с гордостью осознавал, что именно благодаря ему в городе заведен такой порядок, при котором, что бы ни случилось, казна в накладе не останется.
…В Совете были приняты все меры по обеспечению конспирации. Эти меры должны были создать иллюзию, что ничего особенного здесь сегодня не происходит. Поэтому городского главу встретил, как обычно, сначала пьяный привратник в подъезде, потом секретарь с кипами бумаг у дверей кабинета, и лишь там, в кабинете, можно было понять, что революция уже назревает. При закрытых окнах, в духоте, потея и нервничая, бургомистра ожидали тут заговорщики.
– Плотнее закрывайте дверь, герр бургомистр, плотнее! – приглушенно вскричал один из них, едва бургомистр вошел. – Повсюду шпионы и доносчики.
– О, да тут нечем дышать! – сказал бургомистр. – Может быть, окна все же приоткрыть? Сегодня такой прекрасный день!
– Вы с ума сошли, герр бургомистр! – прошипел все тот же осторожный заговорщик. – Вы хотите нас погубить?
– К делу, господа, к делу! – вмешался в разговор другой, очень нервный заговорщик. – У нас мало времени, нельзя медлить ни минуты!
– Позвольте огласить план наших решительных действий, герр бургомистр, – третий из заговорщиков вытащил из потайного кармана измятый листок. – Предупреждаю, господа, что все это – строго секретно, и не подлежит оглашению. Помните о страшном грехе предательства, господа, и о возмездии за него; помните об участи Иуды Искариота.
– Бог мой, да кто же может нас предать? – удивился бургомистр. – Кто же может нас предать, когда тут собрались все, кому принадлежит власть в городе? Здесь я, здесь начальник стражи, здесь начальник городского ополчения, здесь начальник тюрьмы, здесь главы всех цехов и почти все члены Городского Совета, здесь старост