И старик заплакал навзрыд.
– Ну, ну, ну, старина! Не переживай так, – граф ласково похлопал его по спине. – Я бы уважил твою внучку, да года мои не молодые. Для мира я еще жив, а для женщин я уже умер.
– Да что вы, ваше сиятельство? – старик даже перестал плакать и недоверчиво уставился на графа.
– Да, да, умер, – кивнул Рауль. – Этически и эстетически.
– Что, ваше сиятельство? Виноват, не понял, – вытаращил глаза крестьянин.
– Я говорю, что поздно уже, наступила ночь, стемнело и похолодало. Мне пора в дорогу; я люблю спать под мерное покачивание моей кареты.
– Нет, ваше сиятельство, вы сказали какие-то мудреные слова, – не отставал от графа дотошный старик.
– Этически и эстетически? Запомни эти слова, старина. Они помогут тебе в жизни. Если твоя старуха станет заставлять тебя делать то, чего тебе не хочется, – скажи ей, что ты не можешь делать этого этически или эстетически. Все равно, какое из этих слов ты скажешь, главное, чередуй их: говори, что одно дело ты не можешь сделать из этических соображений, а другое – из эстетических.
– Да что вы, разве мою старуху проймешь учеными словами? – махнул рукой крестьянин. – Она еще, чего доброго, подумает, что это я так ругаюсь, схватит кочергу и огреет меня по спине. Бабы ученость ужас как не любят!
– Тут ты прав, мой друг. Женщины любопытны, но не любознательны.
– Ась?
– Мне пора ехать. Прощайте, дети мои! – крикнул Рауль крестьянам.
Они бросились провожать его и бежали вслед за графским кортежем до околицы деревни.
– Вы славно потрудились, месье Ульрих. Я прочитал тот отрывок, который вы мне дали, и должен признать, что ваш перевод очень хорош, – сказал граф Рауль, войдя в комнату Ульриха и возвращая ему папку с листами. – До какой книги Ветхого Завета вы дошли?
– До Псалтыря.
– Ого! Уже больше половины перевели. Славно. Но все же я хочу сделать вам замечание.
– Я слушаю, ваше сиятельство.
– Вы чересчур осторожны с текстом, месье Ульрих. Я не знаю древнеарамейского языка, но из вашего перевода видно, что оригинал нуждается в серьезной редакторской правке, – вы же хотите сохранить в нем все как есть.
– Править Библию, ваше сиятельство?!
– А чего вы так испугались? Почему бы и нет.
– Но она написана под диктовку Святого Духа!
– И это говорите мне вы – ниспровергатель авторитетов и разрушитель легенд? – граф расхохотался. – Бросьте, месье Ульрих, если бы Библия писалась под диктовку Святого Духа, то откуда бы в ней взялось столько несуразиц?
– Несуразиц?
– А то вы не знаете. Впрочем, пожалуйста, приведу примеры. В самом начале Бог создает Вселенную и первое, что он делает, сотворил свет, не так ли? А дальше: «И увидел Бог свет, что он хорош», правильно? И что же получается, пока он не увидел свет, не ведал Бог, что свет хорош? Наугад творил, что ли? Сотворил, увидел, что хорошо, и обрадовался. Выходит, Бог, всеведущий Бог, заранее не знает, что получится из его работы, поэтому и радуется, как дитя, что вышло неплохо, – ну, может ли такая глупость быть написана под диктовку Святого Духа, посудите сами?..
Подождите, подождите, я еще не закончил! Вскользь замечу, – над той ахинеей, которая написана в Библии про устройство мира, смеялись еще в античные времена, ибо и тогда уже знали, что небо это не твердь, к которой прикреплены звездочки на манер масляных плошек, а Солнце и Луна, объявленные в Писании однородными светилами, на самом деле разные небесные объекты, а именно – звезда и планета. Ну, да оставим научные знания; в конце концов, мои крестьяне до сих пор уверены, что небо твердое, но не очень прочное. Иногда в нем образуются дырки, и от этого идет дождь, потому как за твердью небесной содержится вода, которую Господь отделил от земли.
Оставим научные знания, остановимся на эпизодах попроще. Когда я был молод, мы с друзьями составили общество по изучению Библии. У нас был свой ученый монах, который читал и переводил ее нам; перевод его, кстати, был дрянной, ни в какое сравнение не идет с вашим. Переводил он слабенько, но для нас и этот перевод был откровением. Мы поняли, почему Церковь запрещает мирянам читать Писание, – помилуйте, вся вера пошатнется, коли станут его читать, да еще непредвзято! Помню, как мы до слез хохотали, слушая рассказ о пьянице Ное, который решил спасти от потопа всех тварей земных и для этого привел в свой ковчег каждой твари по паре. О Боже, Боже, мог ли ты продиктовать такое? Это же какой должен быть ковчег, чтобы в него столько тварей поместилось? И как Ной свозил их со всего мира? Слушая подобные рассказы, невольно думаешь, что тот, кто писал их, и сам был в сильно нетрезвом состоянии…
Вы морщитесь, месье Ульрих? Я не хочу обидеть ваши религиозные чувства, но как вы, скажем, объясните концовку истории о Каине и Авеле, приведенную в Библии? Каин убил Авеля, и за это Бог отправляет братоубийцу в изгнание. Каин в ужасе восклицает: «Всякий, кто встретится со мной, убьет меня!». Да кто «всякий – то», если на всей земле нет никого, кроме самого Каина и его отца с матерью – Адама и Евы? Ладно, положим, Каин мог повредиться в рассудке после убийства брата и забыть, что других людей на земле еще нет, – но Бог тоже это забыл, как ни странно. Он утешает Каина так: «Всякий, кто убьет Каина, отомстится всемеро». И принимает дополнительные меры безопасности: «И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его». Дальше еще забавнее, – Каин ушел в некую землю Нод и там женился: «И познал Каин жену свою, и она зачала и родила Еноха». Ну, не бред ли, месье Ульрих? И такого бреда в Библии намешано едва ли не на каждой странице, – как вы объясните это?
– Не следует воспринимать все буквально, – отвечал Ульрих. – Возможно, за внешней абсурдностью содержится глубокий внутренний смысл.
– А, понимаю, – насмешливо протянул граф. – «Верую, ибо это абсурдно». Но Тертуллиан сказал это от беспомощности и от обиды. Почему бы нам не признать, дорогой месье Ульрих, что Библия писалась вовсе не под диктовку Святого Духа, что в написании ее принимали участие люди малограмотные, необразованные, а порой – просто глупые. Если мы признаем это, все встанет на свои места, и нам не придется упражняться в софистике, защищая Священное Писание от справедливых обвинений.
– Господь с вами, ваше сиятельство, вы только подумайте, о чем вы говорите! – с возмущением вскричал Ульрих. – Разве под силу было бы человеку создать такую книгу? Разве под силу было бы человеку так воздать хвалу Богу! Разве мог бы человек своим умом дойти до этого?
– Если бы какой-нибудь один человек написал всю Библию, от начала и до конца, я бы мог с вами согласиться в том, что труд сей слишком удивителен, дабы быть созданием рук человеческих. Но, учитывая, что писалась Библия многими людьми, на протяжении веков, я удивляюсь иному: почему она столь несовершенна? С таким-то количеством людей, работавших над Библией, с такой-то массой времени, потраченной на нее, можно было создать книгу и получше.
А что касается хвалы Богу, – перестаньте, месье Ульрих, кривить душой! Тому Богу, который предстает перед нами в Ветхом Завете, хвалу воздавать можно разве только от страха. Он жесток, беспощаден, вероломен и несправедлив. Он подобен тем восточным деспотам, которых так блестяще показал Плутарх в своих «Жизнеописаниях». Эти деспоты любили лесть, раболепство, богатые приношения. Беда рассердить деспота: если он приходил в ярость, то уничтожал целые народы, не разбирая правого и виноватого, старого и малого. Деспоты брали в заложники детей и убивали их в отместку родителям; деспотов не пугала кровь, они лили ее по своему капризу; по капризу же они либо отнимали жизнь, либо оставляли ее. Ни один из их подданных не мог знать, что его ожидает: возвышение не по заслугам или гибель без вины. Таков и наш ветхозаветный Бог.
– А Иисус? – взволнованно вскричал Ульрих, лицо которого покрылось красными пятнами. – Иисус милосерден, Иисус – это высшее Добро и Любовь! Но сын не похож ли на отца, не слепок ли это отцовский?
– С чего вы взяли, что сын должен быть похожим на отца? – иронически улыбнулся граф. – Яблочко от яблоньки далеко может укатиться. Ваш аргумент слаб, но дело не в этом. Идея милосердного Бога – это уж полное сумасшествие или издевательство над здравым смыслом. Все, что происходит в нашем мире, начисто отвергает идею присутствия в нем милосердного Бога. Жестокости мира хорошо объясняются жестокостью Бога, но если Бог – не жесток, отчего в мире творятся жестокости, почему Бог допускает это?
О, я знаю, что вы сейчас скажете, месье Ульрих! Испытание человека, воздаяние в загробной жизни и все такое! А я помню случай, когда мы воевали с турками и отбили у них один христианский город, который они захватили на короткое время. В том городе турки согнали в цейхгауз и сожгли живьем всех горожан. Сожгли женщин, стариков и детей, – мы видели их обугленные трупы. И где был ваш милосердный Бог, когда дети живьем горели в огне? За что они умерли в таких страданиях? За грехи родителей? Нет, не может быть, не милосердно это со стороны Бога! Для того чтобы получить Царствие Небесное? Еще более немилосердно, – зачем жечь детей живьем, когда по одному мановению божьему они и так получили бы вечное блаженство в раю? Нет, что-то здесь не то! Либо Бог милосерден, но не всемогущ, а в иных случаях просто бессилен в борьбе со злом, либо Бог – жестокий и немилосердный деспот, – либо… либо Бога нет.
– О, Иисусе! – простонал Ульрих, утирая крупные капли холодного пота, выступившие на его челе. – А я считал вас нашим человеком. Вы ходили на мои проповеди.
– Да, ходил. Признаться, мне интересно было вас послушать. Вы пытаетесь пробиться к сердцу человека, и мне любопытно посмотреть, что у вас получится. К тому же, наша церковь с ее попами, монахами, обрядами, реликвиями, святыми мощами вызывает у меня такое отвращение, что я готов в индусы записаться, лишь бы быть подальше от «правильной веры».