– А вы индульгенциями возмущаетесь, все просто помешались на индульгенциях, – вставил свое слово Якоб, обращаясь к студенту. – Что там доходы от продажи индульгенций – мелочь, пустяки по сравнению с другими доходами папской Церкви.
– Мы не доходами возмущаемся, мы против оскорбления и извращения учения Спасителя, – с трудом проговорил студент.
– Богат был монастырь, – продолжал Иоганн. – Богат и славен. В него часто приезжал сам архиепископ. Но ездил он не только по денежным делам, не только для бесед с нашим настоятелем, и уж тем более, не для общих молитв с братией! Была у него страсть к бойцовым собакам, и у нас в монастыре разводили и обучали их на специально устроенной для этого псарне. Собаки вырастали жутко свирепые, их охотно покупали знатные господа для защиты своих домов и имений, но главное, собаки те умели отчаянно драться на боях и грызлись на смерть. Когда к нам приезжал архиепископ, то для него обязательно устраивались такие бои, продолжавшиеся несколько дней. А чтобы его преосвященству было интереснее смотреть, приглашались еще зрители из знатного сословия; иные приезжали со своими собаками и спорили на деньги, которая из собак выиграет. Как-то на святках бои длились неделю, на них погибло около сотни псов, арену не успевали очищать от крови. Но его преосвященство был недоволен: пес, на победу которого он рассчитывал, издох, не дожив до последней решающей схватки.
А у нашего настоятеля была иная страсть. Его мучил бес похоти, и так был силен, проклятый, что бороться с ним было бесполезно. Во всяком случае, отец настоятель никогда не боролся; в какой-то книге он вычитал, что бесу надо дать волю, тогда, мол, его злые силы скорее иссякнут, и с бесом легче будет справиться. Отец настоятель так и делал: для того чтобы успешнее одолеть беса похоти, он ездил в женский монастырь Святой Агнессы, где имел связь с аббатисой, одержимой тем же бесом. Вот они вместе с чертом и сражались.
– Ну, совсем, как я и моя соседка – вдова плотника! – вскричал Якоб и осушил стакан вина.
– Но как они ни старались, черт был сильнее, – продолжал Иоганн. – К тому же, отцу настоятелю приходилось еще исповедовать наедине молоденьких служанок и наставлять гулящих женок на путь истинный: где уж тут победить беса! В конце концов, наш аббат бежал от нас, прихватив все деньги из монастырской казны. Ходили слухи, что он уехал в Алжир, принял там магометанство и завел себе гарем.
Студент от удовольствия хлопнул себя ладонями по ляжкам и прочитал стишок:
Там, где храмы возносят башни
И гремят колокольным звоном,
Там поставили меня в аббаты,
Не знавал я заботы тяжелее!
Нет покоя мне от девок проклятых,
Нипочем им мое Приапово оружье.
Пригрожу им тем оружьем, а они и рады;
Покажу, – так еще больше лезут!
Умоляю я Бога каждодневно,
Пусть урежет мою мужскую силу,
И тогда я отведаю покоя.
А не то пусть назначит мне подмогу!
– Какой хороший стишок! – сказал Якоб. – Вы мне повторите его после, господин студент, я постараюсь запомнить.
– После того как наш отец настоятель сбежал, нам навязали нового аббата, – продолжил свой рассказ Иоганн. – Тот женщинами не интересовался, поскольку был склонен к содомии. Он окружил себя любимчиками из числа молодых смазливых послушников, а все остальной братии пришлось туго. Аббат со своими ангелочками жил подобно какому-нибудь Калигуле, а нас они держали в черном теле. За малейшую провинность – плети, за ослушание – сырой подземный карцер. Мы пытались жаловаться его преосвященству, но новый аббат такие для него собачьи бои устроил, и такие подарки преподнес, что архиепископ встал на его сторону. Жалобщиков наказали: кого плетьми, на кого наложили строгую епитимью, кого в карцер заперли, кого разослали по дальним монастырям. Я был среди последних: так я очутился в горах и встретил там брата Якоба, будь он неладен!
– Не встретил бы меня, не сидел бы здесь, а все таскал и таскал бы воду из реки, если бы, конечно, не сорвался с обрыва и не сломал себе шею! – живо возразил Якоб. – Ты и с нашим аббатом не очень-то ужился. Да ты ни с кем и нигде не уживешься: ты брюзга и со всеми ссоришься; тебя даже из ада выгонят. Только я, с кротостью своей, могу терпеть тебя.
– Можно подумать, что ты воду не таскал. У себя в глазу бревна не видишь, брат Якоб.
– Если не вижу, то его там нет. Бревно в глазу невозможно не заметить.
– Ты всегда был еретиком и безбожником, брат Якоб.
– Чья бы корова мычала, а чья бы и помолчала!
– А вы подеритесь, святые отцы! Ну-ка, давайте, смелее! – стал подзуживать их студент.
– Без нас уже дерутся, – Иоганн показал на противоположный угол зала, где сцепились три человека.
– Причащение – лишь символ вкушения плоти и крови Христа! Нет, причащение – это превращение вина с хлебом в кровь и плоть Христову! Врешь, хлеб и вино сразу становятся плотью и кровью, а не в ходе причащения! – трясли они друг друга за грудки.
– В вере много неясного, – пробормотал студент.
– Вот приедет отец Ульрих и прояснит неясное, – сказал Якоб, вытрясая остатки вина из бутылки в свой стакан.
Вначале решили, что проповедь будет прочитана в самом соборе, но так он был разгромлен, а кроме того, церковные строения были теперь неприятны народу, то Ульриху предложили выступить под открытым небом. Он согласился, и на соборной площади была сколочена из досок высокая кафедра.
В этом году осенняя погода менялась подобно погоде апрельского дня: если с утра набегали тучи, то в обед светило солнце, вечером шел проливной дождь, а к ночи на безоблачном небе появлялась яркая луна.
Когда Ульрих взошел на кафедру, как раз стал накрапывать дождик, хотя еще час назад можно было поклясться, что дождя не будет. Несмотря на то, что морось быстро сменилась настоящим ливнем, Ульрих сбросил капюшон и снял берет. Длинные редеющие волосы проповедника намокли в одну минуту; Ульрих откинул их со лба, и они рассыпались неровными прядями по его плечам и спине.
– Братья и сестры! – начал он. – Большие перемены произошли в нашем городе, пока меня не было…
Ульрих сделал паузу и утер лицо.
– Бедненький! – заохала какая-то женщина в толпе. – Промокнет до нитки. Навес бы ему сделали, что ли, когда кафедру сколачивали. Ох, эти мужчины! До чего бестолковые!
– Пусть наденет берет, зачем он его снял, – проворчал хмурый мужчина, стоявший слева от сердобольной женщины.
– Потому что Христос никогда в берете не говорил с народом, – назидательно произнес другой мужчина, стоявший справа.
– Христос-то, наверное, плаща не носил, и сапог тоже, – тут же вставила женщина. – А у нас осенью без плаща и сапог не обойдешься. А там зима наступит, тогда…
– Помолчи, кума, – прервал ее хмурый мужчина. – Слушай, он дальше говорит.
– …Большие перемены произошли. Да, большие перемены! Закрыты языческие капища, которые, как бы в издевку над Евангелием, назывались храмами Божьими. Выброшены идолы, которым поклонялись вместо Бога Единого. Уничтожены колдовские предметы, которые якобы обладали чудодейственной силой, а по сути, были лишь теми предметами, кои видел наш глаз, и ничем более! Нанесен удар по суеверию, отвращающему от Христа; нанесен удар по ханжеству, прикрывающему глумление над именем и духом Христовыми; нанесен удар по мнимой святости, – ибо никто не свят, кроме Христа, – по мнимой святости, за которой скрывались извращение веры и пустота! – Ульрих перевел дух и отряхнул капли дождя со лба.
– Истинно, истинно так! – раздалось множество голосов в толпе.
– Заболеет, бедняжка, – продолжала сокрушаться сердобольная женщина.
– Большие перемены произошли… Но все ли они во благо, все ли они во имя торжества веры Христовой? Сверимся с заповедями Спасителя, посмотрим, так ли мы делаем, как Он нам завещал? Да, свергнута власть лжепророков и разорваны цепи, которыми сковали они нас, разрушена темница, в которой держали нас, разбиты орудия, которыми мучили нас! Рассеян мрак обмана, в который мы были погружены. Но возрадовался ли Спаситель, глядя на нас? Нет, не возрадовался! Что видит Он в граде нашем ныне? Разбой и воровство, пьянство и разврат. Даже те, кто должен был бы, казалось, показывать пример христианского поведения остальным, погрязли в пороках! – Ульрих стряхнул воду с волос и окинул взглядом народ на площади, как будто выискивая кого-то. – Стыдно, братья и сестры! Стыдно и грешно!
– Ой, правда, правда! – прорезал наступившую тишину женский возглас.
– Но я знаю, что как бы не был силен лукавый, соблазняющий нас и толкающий ко греху, мы одолеем его! Мы одолеем нечистого, ибо есть у нас заступник, перед которым трепещет сатана и бежит от одного его слова. «Христос наш заступник всегда и во всем, к Нему обратившись, дорогу найдем!» – торжественно отчеканил Ульрих. – Он поможет нам наладить новую жизнь, лишь обратимся к Нему сердцами нашими! Братья и сестры, я привез вам гимн, сложенный в честь Спасителя в Германии и присланный мне моими немецкими друзьями. Я предлагаю, чтобы он стал гимном нашего города:
Твердыня наша – наш Господь.
Мы под покровом Божьим.
В напастях нас не побороть.
Все с Богом превозможем.
Давно бы нам пришел конец,
Когда бы не подмога.
Грядет Он, праведный боец,
Узрим Святого Бога.
Пускай Вселенная полна
Исчадиями ада,
Нас не проглотит сатана
Бояться нам не надо.
Осталось только бы при нас
Навеки Божье слово!
Не пожалеем в грозный час,
Имения мирского.