Вот так неразумное желание собирать реликвии, бывшее первоначально у верующих, превратилось в столь очевидную гнусность, что люди не только совсем отвернулись от Бога, чтобы увлечься вещами тленными и бесполезными, но и путем отвратительного святотатства стали поклоняться мертвым и бесчувственным творениям, вместо единого живого Бога!
Я призываю вас, уважаемые господа, прекратить кощунство и немедленно закрыть все оставшиеся в городе рассадники язычества. Реликвии уничтожить, чтобы прекратить соблазн идолопоклонничества; храмы приспособить под молельные дома, а также под склады или что-нибудь в этом роде, полезное для города и горожан. Монастыри закрыть, также найдя им полезное применение; монашество – как ненужное и несовместимое с идеями Христа – ликвидировать, а самих монахов обратить в добрых христиан, живущих в миру. Имущество и деньги монастырей, равно как и храмов, изъять в городскую казну.
Члены Совета оживленно зашумели.
– Ого-го! Тут такие деньги! – воскликнул кто-то.
– Не ради изъятия денег закрываем мы церкви и монастыри, но во имя Бога нашего, которому не нужны посредники между Ним и каждым из нас, – наставительно сказал Жан. – Кстати, насчет денег, – я бы посоветовал уважаемому Совету выделить некоторые средства на благотворительные нужды, на помощь бедным. Да, бедняки прокляты Богом и отмечены Им как предназначенные к погибели, но это не означает, что мы не должны помогать сим несчастным. Долг христианского милосердия зовет нас позаботиться о них.
– И в городе будет спокойнее, если беднота не будет стоять на грани отчаяния, – согласно кивнул бургомистр. – Ваши предложения очень разумны, герр Жан. Они вдвойне разумны, потому что обоснованы как верой, так и здравым смыслом. Однако меня тревожит то, что мы фактически идем на открытый конфликт с Римом. Не слишком ли это радикально даже для нашей радикальной партии? …
– Да, да, слишком радикально! – испуганно вскричали на дальнем конце стола.
– …Ведь война с Римом для нас нежелательна, – закончил свою мысль бургомистр.
– Почему? – Жан изобразил удивление. – Почему вы боитесь войны, уважаемые господа? Если воспользоваться лексикой герра бургомистра, война вдвойне разумна для нашего города, как с точки зрения веры, так и основываясь на здравом смысле. С точки зрения веры борьба за истинное христианство есть дело богоугодное и возвышенное. Исходя из здравого смысла, война – дело чрезвычайно прибыльное. В результате прошлой войны, которую вел ваш город с соседями, городские корпорации получили огромные прибыли. Почему же вы опасаетесь войны, господа?
– А потери людей в военных действиях? – спросил бургомистр.
– Но не вы же будете сражаться на поле боя и погибать! Это удел солдат и ополченцев, то есть тех самых бедняков, которых Бог уже отметил своим проклятьем. Их гибель в бою – лишнее доказательство того, что они прокляты. А места погибших горожан займут на черных работах нищие выходцы из деревень. Городу от этого опять-таки только польза, поскольку новые рабочие здесь чужаки, не имеют прав, не имеют связей с коренным населением, следовательно, не способны на бунты, ведущие к серьезным последствиям, – снисходительно пояснил Жан.
– Но если мы проиграем войну? – снова выкрикнули с дальнего конца стола.
Жан вздернул голову и холодно проговорил:
– Вы знаете лучше меня, что любое крупное дело связано с риском. Если вы боитесь риска, не занимайтесь делами.
– О, герр Жан, я думаю, ваши объяснения всех устраивают! – сказал бургомистр. – Я полагаю, господа члены Совета, что нам надо голосовать за все предложения герра Жана разом, не теряя времени на их обсуждение по отдельности. Тем более что у нас тут, как вы, наверно, почувствовали, холодно, и мы с вами уже порядком замерзли. Увы, городской бюджет не позволяет нам тратить много денег на покупку дров!.. Нет возражений против голосования за все предложения герра Жана разом? Хорошо… Тогда я попрошу вас начать голосование. Его порядок вам известен: кто голосует за предложения герра Жана, кладет в ящик белый шар, кто голосует против предложений герра Жана, кладет в ящик черный шар. Прошу вас, господа, приступайте…
И в радости, и в горе
С некоторых пор Ульрих стал замечать, что во время его проповедей некая женщина всегда садится напротив кафедры, смотрит на него, не отрываясь, а когда встречается с ним взглядом, тут же отводит глаза и краснеет. Еще он заметил, что женщина эта часто глядит на него как-то странно, с непонятным выражением, в котором было что-то жалостное и очень доброе: мать Ульриха смотрела на него так, когда он был ребенком. Одета была женщина в скромное серое платье, единственным украшением которого был белоснежный отложной воротник, а голову ее украшал чепец, тоже белый, закрывающий шею и уши.
Обычно после окончания проповеди Ульриха окружали верующие и задавали ему множество вопросов, но женщина в сером платье ни разу еще не подошла к нему: она стояла позади всех и внимательно слушала то, что он говорил.
Постепенно Ульрих привык к ее присутствию, поэтому огорчился, когда однажды не увидел эту женщину на проповеди. Не пришла она и в следующий раз, пропустила еще одну проповедь, а когда, наконец, появилась, то была грустна и размышляла о чем-то своем.
Огорченный ее отсутствием Ульрих был теперь еще более удручен ее грустным видом. У нее явно были какие-то неприятности, а может быть, с ней случилась беда, но как было узнать об этом? Казалось бы, чего проще: на правах пастора проявить участие и расспросить женщину о ее делах, но Ульрих не смел и подумать о таком, ибо чувствовал, что его интерес вызван не пасторским вниманием, а чем-то иным, совсем иным.
К счастью, он сама заговорила с ним. После проповеди, терпеливо дождавшись, когда у прихожан иссякнут вопросы к Ульриху, женщина в сером подошла к нему. Увидев ее так близко от себя, он смутился, уставился в пол и не мог поднять головы.
– Отец Ульрих, – сказала женщина, – простите, что задерживаю вас. Отец, я хотела спросить…
– Не называйте меня отцом, – с трудом выдавил он из себя. – Я – не отец вам.
– Вы – наш духовный отец и учитель. Мы верим вам, как самому Богу, – возразила женщина.
– Нет, нет, не говорите так! Большой грех сравнивать человека с Богом. Я лишь несу вам слово Его.
– Простите, отец… то есть месье Ульрих. Хотя я и слушаю ваши проповеди, но слаба еще в вопросах веры. Сердцем я с вами, но не все понимаю… Но я хотела спросить вас о другом, не о вере. Можно?
– Спрашивайте, – просипел Ульрих, сгорая от стыда.
– Я – вдова. Меня зовут Аннета, а мой муж был башмачником. Он погиб на войне. В нашем городе осталось много вдов после той, прошлой войны… Извините, отец… месье Ульрих, я путано говорю.
– Ничего. Я понимаю вас. Не волнуйтесь, – Ульрих на секунду поднял на нее глаза и вновь опустил их.
– У меня трое детей. Мы живем на те деньги, что я зарабатываю шитьем. Я хорошо шью и недорого беру за свою работу, поэтому соседки часто приходят ко мне и просят что-нибудь пошить для них или их ребятишек. И вот недавно Полетта, жена мясника, обвинила меня в том, что я обманула ее: присвоила остаток материала от пошива ее юбки. Полетта ославила меня на весь квартал, а теперь еще и подала на меня в суд. Судья сказал, что по закону, если будет доказано, что я украла часть материала, с меня возьмут штраф или даже посадят в тюрьму. Но денег на штраф у меня нет, а если меня посадят в тюрьму, что будет с моими детьми? У меня нет родственников в этом городе, родня моего покойного мужа с нами знаться не хочет: они не станут заботиться о моих детях. Как мне доказать свою правоту в суде, как доказать, что я невиновна, месье Ульрих? Вы умный человек, я слышала, что вы когда-то учились в университете. Скажите, пожалуйста, что мне делать?
– Господь не оставит вас и не даст в обиду ваших детей, – убежденно ответил Ульрих, снова мельком взглянув на женщину. – Смело идите в суд, я уверен, что вы будете оправданы.
– Господь наш заступник! – Аннета хотела по привычке перекреститься, но одернула руку. – Однако Полетта повсюду кричит, что приведет в суд двух своих соседок, которые подтвердят, что я взяла больше материала на пошив юбки, чем было нужно, и не вернула остаток. А мне некого привести, никто ведь не знает, что материала было ровно столько, сколько ушло на пошив. Остались только крошечные лоскутки, но я их отдала Полетте.
– Почему же она уверена, что вы присвоили часть материала? Она, видимо, заблуждается?
– Полетта – очень скандальная и любит, чтобы все было по ее. Ой, простите, месье Ульрих, я опять впадаю в грех, осуждаю ближнюю свою!
– Если вы раскаиваетесь в этом, то вы уже на пути очищения. Рассказывайте дальше, но старайтесь не злословить.
– В прошлом году Полетта судилась с вдовой шорника, которая будто бы не вернула долг своего мужа. Но наши женщины говорили, что Полетта просто рассердилась на нее, так как вдова шорника, чей дом стоит около ее дома, не захотела уступить ей маленький садик, который находился в их общем владении на заднем дворе. На суде Полетта добилась своего – вдова шорника должна была вернуть ей долг, а садик перешел к Полетте как вознаграждение за то, что долг не был возвращен вовремя.
Молитва протестантов. Неизвестный художник XVI века
Ульрих молча покачал головой.
– Ну, а вы чем не угодили Полетте? – спросил он затем.
– Я не знаю, месье. Может быть, она потому разозлилась на меня, что я не захотела слушать ее рассказы о том, кто и как из наших женщин изменяет своим мужьям, – это любимая тема ее разговоров. Полетта и про себя начала мне рассказывать, как она обманывала мужа с подмастерьем, который снимает комнату у них в доме. Я попросила Полетту не говорить мне о таком, – ни о ней, ни о других. Она страшно обиделась на меня и сказала, что напрасно я корчу из себя святошу и хочу показать себя лучше прочих. Она, мол, еще поймает меня на каких-нибудь проделках и докажет, что я напрасно задаюсь и важничаю. Вскоре после этого Полетта принесла мне кусок шерстяной ткани и попросила сшить юбку. Я подумала, что Полетта угрожала мне в горячности, не со зла, а после раскаялась и решила загладить свою вину таким образом. А заказ ее был мне нужен: у меня уже почти не осталось еды, и я не знала, чем буду кормить детей через два-три дня. Я с радостью взялась шить, – и