– Вы хотите запретить танцы? – изумился бургомистр.
– Вы опять удивляетесь очевидному? Запретив празднества, несовместимые с христианством, запретив театральные зрелища, о вреде которых я вам подробно рассказывал, мы теперь обязательно должны запретить танцы. Что такое танцы, как не игрище распаленной плоти, поощрение похоти, торжество нескромности и всплеск греховных страстей? Разве не похож танцор на одержимого, в коего вселился легион бесов? Христос исцелил такого одержимого, скорбя о болезни его: не дан ли нам в том пример Спасителем? С другой стороны, мыслимо ли вообразить танцующего Иисуса или танцующих апостолов его? Нет, не мыслимо, потому что танцы противны самой природе христианства.
– Да, я вижу, что мое удивление напрасно. Танцы, конечно же, надо запретить, – кивнул бургомистр.
– Вы всегда были ревностным христианином, герр бургомистр. И если уж мы заговорили о похоти, то давно назрела необходимость регламентации супружеских отношений. Я был далек от этой темы, пока не женился. Моя супруга Катарина – бывшая монахиня, женщина скромная и целомудренная, но однажды ночью она вдруг захотела, чтобы я соединился с ней необычным способом.
– Да что вы, не может быть! – всплеснул руками бургомистр.
– К сожалению, это правда, – мрачно сказал Жан. – Я даже не могу поведать вам, чего именно захотела моя жена. Вы – человек не молодой, у вас уже есть внуки, но я уверен, что за всю свою долгую супружескую жизнь вам никогда не приходилось слышать от своей жены подобные просьбы.
– Никогда! – горячо вскричал бургомистр.
– Я, естественно, поинтересовался у Урсулы, где она понабралась такой скверны, – продолжал Жан. – Она ответила, что была в гостях у подруги, и там женщины болтали втихомолку о разных причудах, которые они испробовали в постелях со своими мужьями. Я потребовал, чтобы жена рассказала мне все, что услышала от этих глупых баб, и уверяю вас, что более мерзких вещей я дотоле не слыхал. Вот где грязный разврат, вот где блудливое вожделение, вот она – сатанинская похоть! Мы боремся с ними словом Божьем при свете дня, а они ночью торжествуют над нами на супружеском ложе!
Покончить с этим, покончить немедленно, сказал я себе, и подготовил проект соответствующего постановления. В нем содержатся следующие требования: помнить, что супружеский союз – есть союз двух христианских душ, созданный для взаимной поддержки в истинной вере и воспитания потомства в духе идей Спасителя. Помнить мужьям и женам, что им надо не распаляться плотскими желаниями в браке, а погашать оные через брак; супружество – не масло, подливаемое в огонь похоти, но холодная вода, заливающая этот огонь.
Отсюда, интимная близость между супругами допускается не чаще двух раз в неделю и только в строго определенном положении сблизившихся, а именно – муж возлежит на жене, а она, соответственно, под ним. Жена должна лежать выпрямившись, неподвижно, не издавая никаких звуков. Во время совокупления супругам следует вызывать в себе отвращение к этому акту и непрестанно вспоминать, что единственным оправданием его может служить забота о продолжении рода. Соблюдая все эти требования, супруги, несомненно, убьют в себе похотливые желания и возвысятся духовно, но все-таки успеют обзавестись потомством, а значит, цели брака будут достигнуты ими в полной мере.
– Но как вы думаете проконтролировать выполнение этого постановления? – спросил совершенно растерявшийся бургомистр.
– На то мы и создали Духовную Коллегию, а жители города дали присягу соблюдать символ веры. Нашим пасторам дано право входить в дома верующих, но раньше пасторы ходили по домам лишь днем, а после принятия постановления будут ходить и по ночам, устраивать внезапные проверки.
– Пока пастор достучится, пока ему откроют, он вряд ли застигнет преступников на месте преступления, – заметил бургомистр.
– Да, вы правы, тут я не доработал, – задумчиво произнес Жан. – Дьявол силен, нелегко с ним бороться… Но мы обязательно найдем подходящие к данному случаю методы. Обяжем докладывать слуг о развратном поведении их господ, привлечем живущих в доме стариков для наблюдения за молодыми супругами; особый упор сделаем на беседах пасторов с женщинами: богобоязненность, а пуще того, болтливость последних пойдет нам на пользу. Все это выполнимо. Мы начнем беспощадную борьбу с похотью и развратом, и мы их одолеем.
– О, я не сомневаюсь в этом, герр Жан! – с глубоким чувством сказал бургомистр.
Когда Жан пришел домой, его старый слуга быстро и расторопно помог ему переодеться, провел в столовую и шепнул, что фрау Катарина еще не спит. Жан слегка поморщился, – значит, она опять будет за ужином мешать своими разговорами, а после отнимет время от работы.
Так оно и вышло: едва он уселся за стол, как жена вошла в столовую.
– Ты ужинала? – спросил он ее.
– Да, я ела, но хочу поесть еще, – ответила она со смущением.
– На твоем месте я не стал бы этого делать. Перед сном есть вредно, а особенно в твоем положении, – он кивнул на ее большой живот.
– Но мне хочется, – робко возразила она.
– Как знаешь, – Жан дал знак, чтобы слуга поставил вторую тарелку.
На ужин был лосось, запеченный в оливковом масле, с небольшим количеством лука и пряностей.
– Тебе надо очистить свой кусок от добавок, – сказал Жан. – Пряности и лук вызывают жажду, а беременным нельзя много пить.
– Хорошо, – Катарина сняла верхний слой с рыбы. – Как у тебя дела в Совете? Ты сегодня вернулся поздно, скоро уже утро.
– Да, скоро утро. Отчего ты не спишь?
– Я ждала тебя.
– Зачем?
Катарина вздохнула.
– Мне скучно одной.
– Это – следствие твоей беременности. Все наши чувства возникают не сами по себе, а вследствие каких либо причин.
– Даже в монастыре мне не было так скучно, – упрямо проговорила она.
Жан отодвинул свою тарелку и поднялся.
– Ты идешь спать? – спросила Катарина.
– Нет, мне еще надо поработать.
– Значит, мне опять ложиться без тебя? – губы Катрины дрогнули, а в глазах ее появились слезы.
– Послушай меня и запомни, что я скажу, – терпеливо стал разъяснять Жан. – У тебя неправильные представления о супружестве. Брак это, прежде всего, духовный союз двух людей, следующих заветам Спасителя; затем – хозяйственное объединение, помогающее лучше устроить материальную сторону жизни; наконец, институт по воспитанию потомства. Исходя из этих определений, я стараюсь добросовестно исполнять обязанности мужа. Я никогда не отказывал тебе в духовном наставлении и в поддержке в вопросах веры; я обеспечил тебя деньгами, необходимыми для достойной жизни, но, разумеется, без излишеств, которые есть прямая дорога в ад; я позаботился и о продолжении рода. Тебе, таким образом, не в чем упрекнуть меня.
Что же, в свою очередь, требуется от тебя? Участие в делах нашей христианской общины, ведение домашнего хозяйства, воспитание детей. Пока ты лишена последней своей обязанности – последней по порядку, но не по важности, – ты, естественно, чувствуешь некоторую неудовлетворенность, которая мешает тебе достичь душевного спокойствия. Это пройдет, как только ты родишь ребенка, а потом, даст Бог, и еще много детей. Но до тех пор я настоятельно прошу тебя не мешать моей деятельности, на которую меня сподвигнул сам Господь, иначе в доме у нас не будет мира и порядка. Поверь, я сочувствую тебе и вполне понимаю твое положение, я ценю тебя как жену, но если ты будешь препятствием для моей предначертанной Богом миссии, я буду все дальше отдаляться от тебя.
В любом случае, – я имею в виду твое сопротивление или непонимание, – я сумею устроить свою жизнь так, чтобы заниматься главным моим делом, но семья наша тогда разрушится. Итак, будь моей помощницей, Катарина, то есть не мешай мне, и дом наш станет подобен крепости, построенной на граните.
– Нет, нет, я не хочу тебе мешать! – испуганно воскликнула Катарина. – Я буду во всем следовать твоей воле, ведь ты – мой муж…. А знаешь, – вдруг добавила она с лукавой усмешкой, – у меня молоко уже начало из грудей сочиться, и соски вспухли. Хочешь посмотреть?
Она начала развязывать шнурки на платье.
Жан оглянулся на дверь, в которую в любой момент мог войти слуга.
– Что ты, не здесь, – растерянно произнес он.
– Хорошо, тогда пойдем в спальню. Ты посмотришь на мою грудь, а потом иди в кабинет и работай.
– Пойдем, – обреченно согласился он. – Ну, а после – работать!
Воздаяние
Граф Рауль уже два года жил в своем замке в горах, там, где в свое время скрывался Ульрих. Дела людские перестали интересовать графа; он удалился ото всех дел, чтобы здесь окончить свои дни.
На исходе второго года добровольного изгнания, графа Рауля посетили неожиданные гости. Графская охрана задержала четырех человек, направлявшихся к замку; они сказали, что хотят встретиться с его сиятельством. Графу доложили о них, и он распорядился отправить посетителей восвояси, ибо не желал видеть никого из внешнего мира. Однако один из задержанных проявил настойчивость: он говорил, что у него есть важные сведения для графа. Остальное он расскажет его сиятельству при личной встрече.
Скрепя сердце, граф согласился принять этого настырного гостя. Охрана обыскала неизвестного и привезла его в замок, оставив остальных задержанных в качестве заложников.
Граф Рауль принял посетителя в громадном парадном зале замка, увешанном старинным оружием и доспехами, однако нищенское одеяние гостя рассмешило графа, и он подумал, что его надо было принимать не здесь, а в передней.
– Вы не узнаете меня, ваша сиятельство? – спросил приезжий человек, как будто и сам смущаясь своего вида.
– Нет, – ответил граф, мучительно вспоминая, кто из знакомых ему людей низшего сословия имел право так настойчиво добиваться аудиенции у него.
Приезжий снял потрепанный дорожный плащ, а потом вдруг отлепил и бороду с усами.