вместе, как положено, а словно сжимает ими невидимый апельсин.
Это наши воспитатели. Те самые модели, на которые через четыре года мы должны походить.
Наш большой учебный корпус полностью не отапливается. Частями. Сутки одна половина, сутки другая. Все вместе училищной кочегарке не потянуть. В учебный корпус шагаем в шинелях. Гардеробов в КВАПУ не предусмотрено. Таскаем верхнюю одежку повсюду с собой. Перекинув через левую руку. Так трактирный «половой» держит на руке свое полотенце.
Первая пара у нас – ЗОМП. Защита от оружия массового поражения. Загадочный для многих предмет. Изучаем мы, изучаем поражающие факторы газов, бактериологических штаммов, ядерного оружия, водородной бомбы, и что? Сто разделов о смерти, а в конце один маленький – про жизнь. И сберечь ее, жизнь, в случае химической атаки, судя по всему, не удастся, натяни на себя хоть миллион ОЗК. Что? Вы не знаете, что такое ОЗК? Изобретение дьявола, не иначе. Прорезиненный костюм, предназначенный для защиты тела от воздействия удушающих газов или смертоносной мороси. Мы его, этот ОЗК, то и дело напяливаем поверх шинелей, стремясь выполнить норматив. Почти всегда безуспешно.
Но сегодня мы не в поле, а в аудитории. Групповое занятие. И как назло, мы находимся на неотапливаемой стороне. Да тут без ядерной бомбы можно простудиться и запросто умереть. Сидим в шинелях, стучим зубами. Звонков у нас не дают, чай, не школа. Все занятия начинаются и заканчиваются по преподавательским наручным часам. Вот уже шаги в коридоре. Вот он уже рядом. В аудиторию заскакивает полковник-преподаватель. Кличка – Зарин Зоманыч. В честь химического оружия, изобретенного немцами. Мама мия, да он в одной рубашке. Вот это закалка. Наш командир Ершов вскидывает руку к головному убору.
– Товарищ полковник…
– Отставить, сержант! Почему люди в шинелях?
– Так здесь ноль градусов…
В кои-то веки наш товарищ Ершов решил постоять за нас, сирых и убогих.
– Что за нежности? Снять шинели!
Поторопился я. Сержантик воспринял команду как некую благую весть! Как будто ему только что сообщили, что у него родился сын! И он с воодушевлением транслировал эту новость нам:
– Внимание, группа!!! Шинели снять! Товарищ полковник…
– Молодцы!! Садись!!!
– Садись!!!
Мы садимся, подкладывая шапки под задницы, придавая им форму кто «пирожка», кто «домика». Двойная польза. И простатит стороной обходит, и мода курсантская соблюдается. У нас в КВАПУ большинство учащихся носят шапку «домиком». Берешь ее, шапку, в руки, бьешь кулаком внутрь – верхняя часть становится выпуклой, как купол цирка (символично, правда?). Некоторые для придания устойчивой такой формы мочат головной убор в воде и натягивают на перевернутую вверх дном трехлитровую стеклянную банку. Ставят на ночь в сушилку, и утром «домик» готов. Для поддержания формы складывают шапку плашмя и, сжимая поля, опять же под задницу. Я шапку ношу «пирожком». Все наоборот. Крышу вминаешь. И складываешь. Получается головной убор, как у Леонида Ильича Брежнева. Не каракулевый, конечно, но зато с кокардой.
Занятия продолжаются. Зарин Зоманыч, заложив руки за спину, прогуливается вдоль доски.
– Так! Тема – отравляющие газы. Записываем!
Ручка не пишет. Паста реально замерзла. Ну, в смысле, застыла. Клим раскрутил свою ручку и дует в трубочку стержня. Думает, так заработает, запишет. Господи, глаза-то у него как вылупились, не выпали бы. Я блуждаю взглядом по аудитории и останавливаю его на Заманыче. Что-то препод наш сегодня какой-то пухленький. Когда это он успел так потолстеть? О-ба! Над воротом у него торчит салатовый ворс. Батюшки, господин полковник, да ты у нас в свитере. Напялил его под рубашку, а сам под моржа косишь. Мамин свитер небось, яркий такой. Подсказать ему, чтоб свой галстук-«удавку» поправил, чтоб «вшивник» его не светился… О, вот вам еще один военный термин – «вшивник». Он означает любую неуставную одежду, надетую под уставную. Свитер, вязаная жилетка, чесаный пусер от армейского лыжного костюма – все одно. Заметит сержант, отнимет, порвет и выкинет в «шаттл», ну, в смысле, в мусорный бак, что в туалете. Равно как подтяжки, и они запрещены, их тоже туда. А вот я для себя сделал такой вывод: сколько под п/ш не пихай, все равно будет холодно. Поэтому спастись от простуд и обморожений можно через привыкание, через закалку. Вот поэтому из исподнего я ношу только трусы и майку. Все. Как бы холодно ни было. Как это у классика? «Человек – такая скотина, ко всему привыкает». Так же «утепляется», например, Сухой. А есть у нас во взводе вообще уникальный курсант – Витя Мыцкий.
Вот и прошли занятия. День прошел. Мы в казарме. Скоро отбой. О чем это я вам рассказывал… Давеча, в аудитории… Да, вот, вспомнил, Витя Мыцкий! О нем разговор был. Так этот курсант лично мне не дает спать. Вернее, засыпать. Витя свердловский кадет. В смысле, выпускник Свердловского Суворовского военного училища. Родом из Казахстана, из города Токмака. Из родни – одна мама. Тихий, спокойный курсант. По сложению он худ, как велосипед. Аж синие вены на плечах проступают. Витя спит, как лягушка, я слышал, они замерзают, стекленеют на зиму, весной размораживаются и дальше прыг-скок. Отходя ко сну, Витя не укрывает себя одеялом, только простынкой. Я видеть этого не могу. То есть если вижу, меня скручивает морозная судорога. Я всегда умоляю:
– Витя, ложись пораньше. Или попозже. Если я вижу, как ты накрываешься простыней, мне уже не заснуть. Кровь стынет в жилах.
– Ладно, ладно, Слон. Договорились!
А я обычно укладываюсь спать основательно. Надеваю пижамку, то есть армейский лыжный костюм с начесом. Ночной колпак, в смысле, зимнюю шапку с опущенными клапанами. Поверх себя кладу две шинели. Одну спускаю в ноги, подтыкая полы ее под матрас, под ступни. Накрываюсь одеялом. Сверху кладу вторую шинель. Некоторые спят в «конвертике». То есть, не расправляя кровать, залезают со стороны подушки под заправленное одеяло. Испытано – так холоднее.
– Рота, отбой!!!!
При декламации этого короткого выражения запятой не предусмотрено. По крайней мере интонационно. Слова произносятся слитно. И громко. Но мы чувствуем эту команду заранее. Мы принимаем ее предварительно, как радиосигнал, своим маленьким курсантским мозгом-локатором, дергающимся, пульсирующим в ожидании отбоя. Локатор – он где-то между ушами, в черепной коробке. О-па! Сигнал принят, температура тела, пульс, давление, химический состав крови курсанта тут же меняются. Он тут же превращается в мумию. Он больше не воспринимает реальность. Он не с нами, не здесь. Он уже спит. Ни один Вольф Мессинг не добивается такого скоростного введения аудитории в транс, как наш дежурный по роте.
– Отбой, мля, команда была!
Где-то там, в солдатских казармах, в войсках, после отбоя молодым солдатам положено восклицать: «Вот еще один день прошел!» А вся казарма подхватывает: «Ну и х… с ним!!!»
Я стал напрягаться. Меня не отпускают в увольнения.
Я стал догадываться… Подозревать. Не изучить мне город Курган. Не избаловать себя штатским борщом, пирожками, пельменями. Не дано. Ну не пускают, и все, вычеркивают из списка счастливчиков. Земляки, мои товарищи, один за другим уходят в увал. По субботам-воскресеньям, по праздникам. Я встречаю их в парадно-выходной форме. Кителя, фуражки, «брюки об землю», «дипломаты»-чемоданчики в руках. Они торопятся на КПП.
– Давай, старик! Счастливо! А ты что, в наряд, что ли, собираешься?
Какой наряд… Я заколдованный. Что бы я ни делал великого, например, целый день хорошо себя вел, ноль внимания! А стоит где-то пропеть не в унисон, дрючат по самые е́лды. Только я засобираюсь в Курган, офицеры морщатся:
– Увольнение? Вы с ума сошли, товарищ курсант! У вас одни взыскания!
А выход в город – поощрение!
– Что ж, я самый чумной в роте? Все за ворота, я в наряд.
А может быть… Я уже готов предположить самое невероятное. Допустим. Я. Носитель какой-нибудь важной для Родины информации. Сам не зная того. Может, я обладатель тайны и обязан хранить ее в себе, как в сейфе. Избегая возможных контактов с иностранцами. Но зачем тогда вместо увольнения на кухню меня пихать, в наряд? На тумбочку? Не отпускаете ценного курсанта в город – создайте ему достойное времяпрепровождение здесь, на базе. Эх, ерунда все это. Если не пускают, зачем же мне тогда выслуживаться? Зачем дисциплину блюсти? Выгнать не выгонят, а свободы мне что так, что эдак не видать. А поэтому… Ну я вам сейчас… Что? Наряд вне очереди? Да пошел ты, сержант! Да, товлейтенант! Я, товлейтенант! Так точно… Есть пять нарядов вне очереди. Свиньи. Гнобят. Ничего! Посмотрим, у кого нервы крепче.
Но это я так, хорохорюсь. Порой накатывает хандра. Хочется видеть людей, одетых в гражданское платье. Надоели шинели. Я устал от квадратных, нарезанных в кубы сугробов, от гуталиново-сапожного запаха, которым пропитана вся наша казарма, устал от вида самолетов-памятников на нашем аэродроме. Мне хочется троллейбусов и трамваев! Я со слюнями внимаю рассказам о том, как сослуживцы оттягиваются в кафе и городских ресторанах. Не «принимают пищу», как рыбий жир принимают или пилюли. Едят! Как люди. Едва я завожу разговор об увольнении, сержантов начинает бить эпилепсия. Как будто я прошу отправить меня в Вашингтон. Выступить на радиостанции «Голос Америки».
Уже потом, спустя десятилетия, мне станет известно об одном разговоре. В кабинете замполита батальона однажды зазвонил телефон.
– Добрый день, это подполковник Сладков. Да-да, из Москвы. Академия Ленина.
– Здравия желаем!
– Вы ведь не хотите отрицательных показателей ни для себя лично, ни для батальона, ни для училища?
– Никак нет!
– У вас там есть курсант такой, Сладков. Есть же?
– Так точно! Второй батальон! Комбат полковник Митюхин!
– Постарайтесь, чтоб Сладков не выходил за пределы училища. Ни под каким предлогом!
– Как так?
– А его нужно всегда под учетом держать. Под охраной. И тогда у комбата все будет нормально, и у КВАПУ, и, надеюсь, у вас лично. Да и у меня тоже…