– Нельзя.
– Давай его закопаем, а потом откопаем вечером!
– Ты что, а пропадет? В тюрьму пойдем!
Я и не думал, что идти в экипировке иногда означает – налегке. Но наш командир роты быстро мне это доказал. На практике
Мы сидим на бруствере и оба дышим. Часто и неглубоко. Как загнанные ездовые собаки. Пот заливает глаза. Я предлагаю новые и новые варианты. История… Это уже второй инцидент на этих учениях. Теперь он произошел со мной при участии Маленького (ну, Запорощенко, это тот, что большой). И он, и я – пострадавшие. Можно сказать, даже жертвы. Пару дней назад, на рассвете, вызывает нас ротный наш, Штундер. В свою палатку.
– Поручаю вам стеречь патроны.
Оба-на, вот это маза. Сидеть в лагере и контролировать склад боеприпасов, пока остальные по жаре носятся.
Хором выкрикиваем:
– Есть, товарищ майор!
Оказалось, есть в этом задании небольшой нюанс. Штундер оживляется:
– Значит, так. Берете вот этот переносной сейф. И чтоб он был всегда у вас на руках. Ясно? Каждый вечер по прибытию в лагерь сдаете его под роспись. В оружейку. Утром получаете. Ясно?!
Мы меланхолично киваем…
Переносной сейф… Немаленький такой ящик, сваренный из толстого листового железа. Не пустой. В нем бултыхаются два цинка. Навесной замок. Личная печать ротного. По бокам две неудобные ручки. Точнее, две скобы из стального прутка. Сейф покрашен в ярко-голубой цвет. Мы выволакиваем его на свет божий. Килограммов сорок… И понеслась…
– Взвод, в боевую линию!!! Вперед марш!!!
Взвод в наступлении, мы с Маленьким бежим со всеми в одной цепи.
– Взвод! Преодоление минных заграждений!
Вместе со всеми вбегаем в проделанный саперами узкий проход. Выбегаем. Снова разворачиваемся для атаки. Волочем этот ящик, рвем жилы. Нет, ребята нам иногда помогают. Когда Штундер не видит. Но видит он нас практически всегда. Маленький пыхтит на ходу:
– Слон… Я понимаю, ты… Ну а я-то за что?..
– А я что – лошадь?.. Не человек?..
– Штундер тебя любит…
– Значит, и у тебя какой-нибудь залет да имеется…
– Взвод, стой! Строиться! Учебная точка номер три! Вперед!
Номер три – это гранатометная стрельба. Там старший майор Штундер. А голова у него перевязана белым бинтом. Через темя под подбородок. Мать моя, ранен наш боевой командир? А-я-я-ай. Оказалось, нет. Все пули и гранаты прошли мимо. Вот только глохнуть стал немного… От звука выстрела. Наушников-то специальных у нас нет. К Штундеру подбегает сержант Ершов, докладывает о прибытии, бегом возвращается.
– Так! Внимание, товарищи курсанты! Не садиться! Не садиться! Клещи! Энцефалит!
Серёга наш Скарюкин отдыхает. Как ни запрещали нам валяться в траве, в конце концов плюнули.
Какая разница, от чего умереть – от клеща энцефалитного или от усталости?..
Мы с Маленьким добегаем до этой учебной точки последними. Кидаем ящик на бруствер и, наплевав на команду, падаем рядом. Ершов косится, но молчит. А мы сидим и обсуждаем, что нам делать с патронами. И тут на наших глазах происходит небольшой такой залетик… Предпосылка, так сказать, к летному происшествию. Первый курсант из нашего взвода, Саня Морозов, выдвигается на позицию для произведения выстрела. Достает из ящичка гранату. Накручивает пороховой ускоритель. Вставляет, скрутив в ладонь стабилизаторы, снаряд в пусковое устройство. Кладет гранатомет на плечо.
– Огонь!!!
Курсант Морозов метится. Старательно. Мишень (куча старых автопокрышек) установлена посреди склона небольшой горки. Метится курсант Морозов, метится… И вдруг на вершину горы выныривает белая машина, «Нива». Аккурат над мишенью. Из нее выходят папа, мама и маленькая дочка. Они трогательно берутся за руки и смотрят в нашу сторону. Машут руками солдатикам… Я успеваю запомнить: папа худенький, брючки серенькие, светленькая рубашка с коротким рукавом. Мама в платьице белом. Дочка маленькая, косички в стороны и бантики, тоже белые. Отшагали вы свое по белу свету. От гранатометчика Морозова еще никто не уходил.
– Стой… Отставить…
Штундер не кричит, а хрипит! Морозов недовольно смотрит на него и опускает трубу. Ротный нежно забирает у Морозова гранатомет. А на горушку уже толпой забегают сержанты. Мандец оцеплению, проспали. Да и гражданским сейчас, наверное, тоже мандец. Штундер их четвертует.
Дело к вечеру, мы отстрелялись, и нас возвращают в лагерь.
– Подъем!
– Пооодъеееооомммм!
– Получаем оружие! Строимся!!!
Последний день! Тра-та-та! Хочется танцевать, жаль, сил нет. Сегодня убываем в училище. Палатки собраны. Матрасы в «ЗИЛы» погружены. А мы – пешком. Мы же сила. Сколько там до КВАПУ топать? Двадцаточку? Да мы хоть на край света дойдем. Лишь бы отсюда уйти. А завтра сессия и… Что? Правильно: летний отпуск.
– Строиться! В походную колонну! Шагоооом! Мааарш!
Топаем не спеша, в ногу.
– Раз! Раз! Раз, два, три!
Пыльная дорога уходит вниз, а там деревня. Бабки старые у плетней, слезы платочками вытирают. На колышках крынки глиняные торчат вверх дном.
– Песню за-пе-вай!
Пууууть далеок у нас с тобою, веселей, солдат, гляди!!!
Вьется, вьется знамя полковое, командиры впереди!!
Они, правда, сзади идут, командиры. Колонна растягиваться начала, вот они и подгоняют. Сержанты – это наш маленький, но дружный заград-отряд. По штату мирного времени.
Через час я выпиваю всю свою флягу воды. А чего ее жалеть-то? Скоро вон придем, напьемся. Скоро… Скоро… Скоро… Горло как наждак… Язык высох, скукожился… Проходим поле, втягиваемся в хвойный лес. Солнце все выше. Температура градусов под тридцать.
– Привал!!!
Падаю прям на дорогу. Лицом вниз, как будто меня подстрелили. Устал. Нечеловечески. Если ты бежишь, как отдохнуть? Перейди на шаг, и тебе будет легче. А если идешь? Остается только одно – падать.
– Встать! Строиться!!!
Идем третий час. Вниз, под гору, в овраг, потом вверх. Еле забираемся… Опять дорога ровная. Вязкий песок. Пить хочется. Рядом вышагивает старшина Пытровыч. Дышит тяжело. Да мы здесь все тяжело дышим! Старшина достает флягу, делает глоток и старательно закручивает крышечку.
– Петрович! Дай глотнуть.
Старшина раздумывает ровно секунду.
– Нет. Самому мало.
Скотина. «Самому мало…» И у Клима во фляге пусто. Чуть дальше параллельным курсом широко, уверенно преодолевает пространство Штундер. Как Гулливер среди лилипутов. Заплетающейся походкой его догоняет Колпащиков:
– Товарищ майор! Товарищ майор…
Штундер не обращает на сержанта внимания. Колпащиков семенит рядом, как дворняжка. Шумно выдыхает и сообщает:
– Товарищ майор, прапорщик Гавриляк упал!
Штундер не останавливается. Он даже не поворачивает головы:
– Закопайте его!
– Товарищ майор…
– Закопайте его, Колпащиков!!!
Колпак замедляет шаг и перемещается в арьергард. Ясно, даже если и упал Гавриляк, закапывать его никто не будет. Так и останется наш Гаврила непохороненным.
На привале в окружении сержантского корпуса нашего взвода. Справа от меня Владимир Калиничев, слева Александр Колпащиков, левее и ниже – товарищ Ершов, а выше, с автоматом, старшина Николай Боженко
А мы все идем и идем. Что-то знакомый пейзаж… Кажется, сегодня мы здесь уже проходили… Овраг! Тот самый овраг! Специально выматывают нас, что ли, отцы-командиры?
– Привал!
Опять падаю в пыль. Клим оттаскивает меня на обочину. Под задницей приятный ковер из прошлогодних еловых иголок. Клим куда-то уходит. Через минуту возвращается. Подозрительно спокойно закуривает. И вдруг с силой бьет пилоткой об землю!
– Блядь!!!
– Что такое?
– Да подходил сейчас к Мандрике…
– Ну и что?
– Заблудились. Командиры хреновы!
Солнце в зените. Мы разбрелись. Клим куда-то потерялся. Или это я пропал… Ни ротных колонн, ни взводных. Движемся лавой. Широким фронтом. Продираемся сквозь кусты, обходим деревья. Выходим из окружения.
– Аааа!!!!
– Не вой!!!
На поляне передо мной несколько курсантов с автоматами «за спину» сгрудились, суетятся. В центре в пыли корчится еще один.
– У него судорога…
– Снимай сапог!
– Ааааа!!!
Тащат с него сапог. Он извивается, как пойманный уж.
– Блин, не получается!
– Среза́ть надо!
– Аааа!
Огибаю эту группу, волочу ноги дальше. Догоняю (я еще могу догонять?) сержанта Го́луба. Он идет без вещмешка, без автомата, без пилотки и без ремня. Пуговицы на манжетах расстегнуты. Блин, ну прям военнопленный. Заглядываю ему в глаза. О боже, они стеклянные. Глядят в одну точку. Делаю усилие, обгоняю. И… упираюсь в мощную спину Ха́ка. Курсант Хакимов, Марат Марсович. Мой друг и земляк из Звездного городка. У Ха́ка голливудская внешность. Красивое мужественное лицо. Белые зубы. Хищный нос. Агрессивный ежик иссиня-черных волос. Талия узкая, пресс кубиками, широкая спина, мощные бедра. И характер бойца.
– Хак…
– Слон, ты?
Идет, не поворачивается. Выдыхает дым. А меня и без того мутит.
– Хак… Ты еще и куришь…
– Скучно идти.
Ну да, скучно. Я от скуки скоро сдохну. Обогнать не могу, беру метров пять в сторону. В пыли на моем пути валяются ремень и пилотка. Издаю стон. Подбираю. Социалистическая собственность, нельзя бросать. Нас насчет этого сто раз инструктировали. Ну а дальше, глазам не верю, автомат. На земле! Чуть не плачу. Поднимаю, беру «за спину». Успеваю пройти еще метров десять. Щелк! Щелк!!! Курсант Дворянинов, естественно, мы его зовем Дворник, и сержант Суховеенко хлещут по щекам сидящего на земле Большого. Но тот квелый, видимо, потерял сознание на этой жаре. Сухой, отчаявшись привести Большого в чувство, бьет его сверху кулаком по голове:
– Дегтярников! А ну открывай очи!!!
Сержант поднимает Большого за шиворот. Тот смотрится в его руках как цыпленок. Второй рукой опять хлещет по смуглым цыганским щекам. Башка Дегтярникова мотается из стороны в сторону. Как бубенчик. Ого, «открывай очи», да он сейчас их закроет окончательно от такой «помощи»! Останавливаюсь рядом. Рад непредвиденной передышке. А еще больше рад, что найден хозяин «АКМ» и экипировки. Хлесь, хлесь!!! Большой открывает глаза. Обводит нас мутным взором.