Первый раз я попал в санчасть еще до присяги, в конце КМБ. И от заведенных порядков лазаретских был в ужасе. Лежали там новоиспеченные курсанты, причем поголовно вчерашние солдаты. Их психология еще была полна армейских предрассудков. Посуду и пол мыли мои собратья, недавние школьники. Я отказался. И у меня был повод. Лежал я в отдельном блоке (обычная палата, только маленькая) с подозрением на дизентерию. И меня решено было не трогать. Остальная молодежь шуршала. А ветераны Вооруженных сил – те до полуночи выпивали, а потом при помощи свечи и тарелки вызывали злых духов. И громко хохотали при этом. Членов парламента (ветеранов) было не так много. Во-первых, Колпак. Но он для меня тогда еще был «просто Саня». Во-вторых, курсант Левкин. Худой русоволосый чувак. Он давно уже отслужил. В КВАПУ поступил после дембеля. Левкин, помню, очень гордился тем, что мог вот так запросто взять и пукнуть. Не залив при этом желто-коричневой жидкостью ни халат, ни простыню. Предварительный диагноз у Левкина был, как у меня, обсеруха. Но он, старый солдат, презрел одиночество и лежал в общей палате. Был еще сержант Лукомский, в быту Луко́ма. Серега. До поступления он служил в Звездном городке. Почти земляк. Абсолютно человечный и добродушный парень. Только в одном случае его круглое лицо превращалось в зверскую физиономию. Когда он видел молодого курсанта Лейбу, Лукома поднимал подбородок и, чуть наклоняя ухо, как будто желал услышать, кто перед ним, гаркал:
– Кто ты???!!!
А Лейба принимал, как был, с ведром и шваброй, строевую стойку и громко орал, представляясь:
– Курсант «Лейбл»!!!
– Вольно… Продолжайте нести службу, курсант!
Старшаки, бывало, развлекались тем, что «делали гномика». Увлекательная, скажу я вам, вещь. Для того, кто знает. Для несведущего жуткая. Однажды такой показ едва не окончился катастрофой. Дело в том, что у нас лежал солдатик Женя. Маленький-маленький. Ростом с домашний веник. Он страдал стригущим лишаем. Ну, то есть его поедали грибки. Лежал он в отдельной палате. В самом конце коридора. И лечился по ночам. Потому что днем Женя служил водителем «санитарки». Общался с людьми. Здоровыми и больными. Возил их в город и обратно. Ближе к вечеру начмед вспоминал о его недуге и отправлял в санчасть. И вот как-то в одну из безлунных уральских ночей наши старшие товарищи решили «сделать гномика» для Евгения. Стемнело. К двери прокрался сам Левкин. Встал спиной. Нагнулся в пояс. Ему на задницу, как на плечи, накинули телогрейку. Сверху, как на голову, положили шапку. Постучали тихонько, толкнули дверь, и она, скрипя, открылась. Коридор был во тьме. Через грязное окно гномика осенял луч уличного фонаря. Солдатик Женя приподнялся на локте, его глаза были вытаращены. От его палаты, вдаль по коридору, переваливаясь с ножки на ножку (Левкин удачно вжился в образ), удалялся крохотный человечек-гномик. Мистика! Пришельцы! Водитель «санитарки» отреагировал неординарно. Он истерически завопил. Приподнял над головой прикроватную тумбочку и рекордно метнул ее вдаль. Тумбочка острым углом ударила Левкина в спину, разлетелась на доски. Гномик со стоном врезался в пол.
Это потом Левкина отправили в город, в травматологию. Потом старшаки, не боясь лишая, жутко сопя, били и топтали Женю в его собственной келье. Потом… А в тот момент… Дверь в палату захлопнулась. И сотворилась… немая сцена.
Еще в ту пору в санчасти лежали братья Высоцкие. Именно так их все и называли. Но если быть точнее, это были Вова Высоцких и Сережа Высоцких. У каждого было по шилу в заднице. Они принимали деятельное участие во всех безобразиях. За неделю я не видел их лежащими, сидящими, молчащими. Всегда в движении. То бегают друг за другом, то борются, то танцуют. И еще. Я так и не научился их различать. Две абсолютно одинаковые фигуры. Рост под два метра. Копна волос рыжая, бакенбарды черные. Носы картошкой, лица круглые, глаза хитрющие. И голоса идентичные. Тонко-визгливые и захлебывающиеся. Клоуны. Через месяц командование догадалось, что справиться одновременно с двумя Высоцкими КВАПУ не сможет. Навряд ли их сумели бы удержать вдвоем даже в одном дурдоме. Уволили Вову. Я помню, как братья прощались друг с другом на плацу, возле казармы. Как два коня, одного из которых сейчас уведут на убой. Впрочем… Вместо Вовы уехал Серега, потом это дело открылось, пошумели, замяли. Вова Высоцких остался учиться. Выяснилось, что он талант. Художник. И скульптор. И оформитель. Ему была присвоена высшая квалификация в этом деле. Было официально разрешено рисовать Владимира Ильича Ленина. И лепить его бюсты. Не с натуры, конечно. По памяти. Такие полномочия у нас отдают приказом. По КВАПУ. Реально, все серьезно. Каждому встречному и поперечному выводить образ вождя запрещено. Постепенно Вова превратился в батальонного мифического героя под кличкой Груша. В деревенских хатах есть домовые. Вова Высоцких – ленкомнатный. Он ходит по казарме в кальсонах, в тапочках (зимой в войлочных опорках), в накинутой на плечи, как бурка, шинели и живет вне графика. Грушу не ставят в наряды и караулы, не отправляют на кочегарку. Он ведь творец. Периодически его ловят с водкой, но сильно не наказывают. Он ведь рисует Ленина. Редко, но бывает, Вова бунтует. Визгливо скандалит с ротным, требуя отпустить его в увольнение. Вместо этого его отправляют в наряд, утром освобождают, суют вместо него к тумбочке какого-нибудь бедолагу, а Груша снова малюет плакаты. Иногда после отбоя Вова Высоцких выходит в расположение и вслушивается в казарменный гул. Он похож в этот момент на лешего в буреломе, выслеживающего Иванушку-дурачка. Если его пригласить к себе, на послеотбойный чифан, то Вова, громко чавкая, съедает все быстрее всех, по-звериному хватая руками пищу и отправляя ее себе в рот. Потом громко рыгает и молча уходит в туалет курить.
Вот и сейчас, на третьем курсе, я попал в санчасти в одну палату с Вовой Высоцких. Груша, как и я, действительно заболел. Две недели назад. Потом, как и я, выздоровел. И вот теперь, уже несколько дней, мы успешно симулируем остаточные явления ОРЗ. Днем томно лежим на койке, заслонив дланью очи. По вечерам уничтожаем передаваемый «минусам» хавчик. Случается, перепадает с воли и алкоголь. После возлияний фиктивный наш правитель, сержант Коля Зимин, числящийся старшиной лазарета, вскрывает столовую, сдвигает стулья, ложится на них, скрестив руки под головой, и громко распевает советские песни. Мы дослушиваем концерт, а потом устраиваем и себе какие-нибудь развлечения. Вот сейчас все собрались у нас в общей палате, в темноте у моей койки. Груша сидит у меня в ногах, с зажженной свечкой в руках. Я лежу, натянув пыльное армейское одеяло до самых глаз. Мне страшно. Как, впрочем, и остальным. Надыру Пайзиеву, Паше Ловгачу, Диме Шелухину. Высоцких рассказывает нам жуткую сказку собственного сочинения. Под названием «Черный монах». В самых острых местах он тихонечко берется своей холодной рукой за большой палец моей ноги. Я каждый раз не готов к этому, взвизгиваю и отдергиваю ногу. Увлекательное повествование продолжается уже целый час. И вдруг щелк! Яркий свет. Вторжение. Мы не заметили, как дежурная медсестра вскрыла свое малое фортификационное сооружение и рискнула выйти наружу.
– Ребята! Помогите! Коле плохо!!!
Один из братьев Высоцких. Можно кого угодно назвать – они абсолютно идентичны и конгруэнтны. Но это же точное повествование – с моей точки зрения. Так вот – это Вова, он же Груша. Ленкомнатный домовой.
В редкие минуты отдыха
Хрупкое существо в очках и ослепительно белом халате уже затаскивает к нам в палату кваповскую знаменитость. Создатель «шаттла», Коля Волк, сползает с сестринского плеча на соседнюю со мной койку. Сидящий на ней Паша Ловгач брезгливо отодвигается. Сестра спешит в свой опорный пункт, свет выключили, сказка продолжилась.
– И вот однажды ночью Черный монах…
Его прерывает непонятный звук. Это лязгает Колина челюсть. Его бьет дрожь. Он шепчет:
– Ребята, накройте меня, пожалуйста… Одеялом…
Ловгач явно раздосадован прерванным повествованием:
– Сейчас накрою… Крышкой гроба! Волк, заткнись! Давай, Груша, что там монах-то?
И снова яркий ослепительный свет. Снова бегущая к нам медсестра с брызгающим шприцом в умелых руках.
– Коля, приподнимись, приподнимись!
Ловгач, совсем уже теряющий самообладание, бьет кулаком Волчару под дых:
– Волк, блин, подъем!!! Уколы пришли!!!
Суета… Представление само как-то разрушилось. Закурили.
Стали обсуждать какие-то близкие сердцу сексуальные темы, вспомнили про медсестру, которая, впрочем, опять успела замуроваться… А утром нас с Грушей выписали. Это называется изгнанием из рая.
Суббота. В казарме предвыходная суета. Увольняемые переодеваются в парадку.
– Ну вот, надо идти домой. Так не хочу! Ой… Ведь и жену еще придется того…
– Чего?
– Того! Супружеский долг выполнить.
Парко-хозяйственный день окончен. Я, Клим и Пашка валяемся на кроватях. Наш дружок, Игорь Синицын, смотрится в зеркало, поправляя галстук-удавку. Он женатик. Уходит домой с ночевой. И вот тебе на, сетует, что жену надо туда-сюда… Для наших воспаленных отсутствием секса мозгов такая постановка вопроса не совсем понятна. Пашка аккуратно интересуется:
– И че, лень, что ли?
– Да задолбала уже…
Клим не выдерживает:
– Ну ты, Игорек, даешь! «Задолбала…» Тут в хлеборезку к Маньке очереди не дождешься. А ты – «задолбала»…
Синицын останавливает на нас взгляд своих серьезных ярко-голубых глаз и тяжело вздыхает:
– Эх… Поймете меня потом. Когда окажетесь в подобной вот ситуации…
Поскорее бы оказаться. Ни у меня, ни у Клима, ни у Пашки девушки нет. Ни дома, ни здесь, в Кургане. Другие курсанты гораздо решительнее. Приезжают из отпусков, выставляя вперед безымянный палец правой руки: «Окольцевали вот…» Некоторые играют свадьбы здесь же, в Кургане. Ее величество любовь. Любовь… Так любовь или недержание? Есть такие, что женятся на собственных преподавателях. Взять хотя бы Алюминиевые трусы. Литераторшу нашу. И ее увезли. На Дальний Восток. Правда, не курсант, а коллега ее, преподаватель. А курсанты… Вот есть у нас Светлана Федоровна по прозвищу Сальтисон. Англичанка. Сальтисон почему? А она полненькая такая, волосы на затылке в хвостик собирать любит. На колбаску похожа, на сальтисон. Тоже вот… Замуж за нашего курсанта вышла. С Сальтисоном интересная история произошла. У нас же индеец учится. Чингачгук. Шучу, шучу. Негольчук. Саша. По прозвищу Неголь. Он из Западной Украины. По-русски не очень фурыкает. По-английски может лишь: «