Яков прежде слышал про Остермана – про самого умного человека при русском дворе, и про самого болезненного. Дядюшка, правда, считал вице-канцлера гениальным симулянтом, выдумывающим себе недуги, притом с огоньком и фантазией – ни в одном медицинском справочнике не было подобных болезней. Остерман недолюбливал ездить в присутствие, и сочинял для себя диагнозы – и сухотку внутреннего уха, и глазные килы, и бог знает что еще.
- Ты служишь вице-канцлеру? – спросил Яков, поражаясь карьерному взлету боевого монаха.
- И да и нет, - туманно отвечал Трисмегист, - кое-где пересекаюсь, и вице-канцлер хранит меня до поры до времени, как драгоценный талисман. Это он так говорит – он любит цветисто выражаться.
- Ты вытащил меня из ямы и отмываешь – для него? – догадался вдруг Яков.
- Я как увидел, что ты в дерьмо летишь – решил что ты дурак, - Трисмегист подал гостю очередную лохань с подогретой водой, - А ты дурак – не совсем. Простец, да не полный. Нет, я тебя отмываю – не для господина Остермана. Ему ты не нужен. Но кое-кто, не менее почтенный, желал бы ангажировать тебя на очередной танец.
Яков вытерся, отжал волосы – кожа так и хранила аромат нечистот, легкий, но явственный. Как же будет смеяться над ним Петер…
- Что ж, спляшем – раз приглашают, - сказал он, набрасывая на себя монашескую рясу.
Когда Трисмегист открыл потайную дверку в дрыкинском подполье и повел его за собою подземным ходом – Яков почти не удивился. Ведь Трисмегист, Меркурий – он и есть проводник из мира в мир, из мира верхнего – в мир подземный. След в след ступал доктор за своим провожатым, за дрожащим огоньком одинокой свечи - по каменным опутанным паутиной коридорам, то спускавшимся лесенкой вниз, то делавшим резкий, неожиданный поворот. Длинная ряса путалась в ногах, приходилось придерживать ее, как подол дамского платья.
Потолки стали чуть выше, и в стенах явились узкие зарешеченные бойницы.
- Почти пришли, - обрадовал Якова его проводник, и тут же как из-под земли вырос перед ними высоченный детина.
- Это я, - не смущаясь, приветствовал детину Трисмегист, - И с добычей. Пропусти нас, друг мой.
Страж отступил чуть в сторону, Ивашка вошел, наклонив голову, в низкий дверной проем, и Якова за руку втащил за собой.
В этой комнате упоительно пахло – словно в райском саду. Запах апельсинов, мандаринов, персиков и садовой клубники заглушил аромат нечистот, который источал отныне доктор Ван Геделе. Фрукты в дощатых коробках стояли – на полу, и на полках, и в стенных глубоких нишах, несколько ящиков занимали даже скамью и грубо сколоченный стол, оставляя совсем немного места могучему жидовскому подсвечнику и раскрытому бухгалтерскому гроссбуху.
- Я же обещал сорвать для вас персик, - он бесшумно выступил из-за фруктовых благоухающих пирамид. Виконт де Тремуй одет был в русское, и расчесан на пробор, как слободской лавочник. Но Яков сразу его узнал – как и раньше, по дивным глазам.
- Мне кажется, вы несколько перестарались, виконт, - кивнул доктор на ящики с персиками. Тремуй рассмеялся:
- Через час всю эту роскошь заберет барыга. Что толку смотреть за оранжереей – и ничего с этого не иметь. Итак, вы сходили на рандеву к своему предмету?
- Сплавал, - криво усмехнулся Яков, - Мой предмет едва не утопил меня в нужнике, спасибо – Иштвану, вытащил дурака.
Трисмегист после этих слов заметно приосанился. Затем уселся на край лавки, откинул капюшон и принялся чесать в голове.
- А я-то гадаю – что за удивительное амбре, - шевельнул ноздрями де Тремуй, - Значит, миссия провалена. В буквальном прочтении – именно провалена.
- Увы… - вздохнул Яков. Он все еще не совсем понимал, чего может хотеть от него – смотритель оранжереи. То, что виконт де Тремуй расхититель вверенных ему богатств, и, возможно, лихой человек – ясно было и без слов. В московских подземельях не водилось травоядных, только хищники. Но чего мог попросить такой человек от неудачника-доктора?
- У тебя на лбу написано, - виконт подошел близко-близко к Ван Геделе и заглянул ему в лицо, - Ты думаешь – чего он хочет от меня, старый гриб?
Яков лишь пожал плечами и кивнул.
- А что бы сам ты дал – за спасенную жизнь, доктор? – спросил Трисмегист со своей скамьи.
- Я не знаю, - смутился Яков, - И не уверен, что жизнь моя спасена – может, завтра ландрат узнает, что я не утонул, и меня отравит. Говорят, он может – и ведь это ничего ему не будет стоить.
- Есть один человек, - де Тремуй отступил от Якова, брезгливо поморщившись от его волшебного аромата, - Который сможет укрыть тебя от ландратского гнева. Он один в Москве такой – тот, кого ландрат слушает, кому смотрит в рот, и никогда не перечит, и позволяет ему с собою – все-все-все…Прекрасный золотой кавалер, гибкий, как плеть, тонкий, как игла, и сладкий, как грех.
- Фууу… - невольно скривился на лавке Трисмегист.
- А что ты хочешь? Что есть, то есть, - невозмутимо отвечал ему виконт, - Таков он – младший братишка Рейнгольд. Доктор, я же говорил тебе прежде – ты взял с полки не того брата.
- С чего вы… ты думаешь, что гофмаршал примет меня на службу? – удивился Яков, и тут же вдогонку прибавил, - И тебе-то это зачем?
- Он примет тебя – да хоть в пику старшему братцу, - де Тремуй уселся за стол напротив Трисмегиста и пролистнул свой гроссбух, - А мы со своей стороны еще и дернем за пару ниточек, чтоб наверняка. А зачем мне это – да, признаться, чистая поэзия. Вот ты клифт его видел?
- Что? – не понял Яков.
- Кафтанчик гофмаршала, весь золотом обшитый, - перевел для него Трисмегист, - Если такой кафтанчик выжечь – пуд, наверное, золота будет.
- Пуда не будет, - Яков завел глаза, прикинул в уме, - Если царской водкой выжигать, фунтов шесть наберется. Или все семь…
- Ого! – восхитился виконт, - Да ты алхимик! Я это запомню… А клифт обер-гофмаршальский – давняя мечта моя. Только гофмаршал не бросает его в общей гардеробной – у него там как-то шляпа пропала, и с тех пор ни-ни.
- А шляпу – тоже ты? – не стерпел Яков.
- А то… для чего я столько мыкался с этим блудливым чучелом, Анри Мордашовым – с паршивой овцы хоть шерсти клок. Пара шляп со вшами, один жилет завалящий… Хоть полфунта золотишка – на общее…
- А? – не понял Яков.
- На общее, - пояснил Трисмегист, переводчик с языка лихих людей – на обычный, - В коробку, в насущное. В казну арестантскую, на помощь сидельцам, для ссыльных, для каторжных… Ты думал – он для себя эти персики с мандаринами из оранжереи попер? Или для себя – золотишко выжигает из графских шляп? Виконт – подземный казначей, смотрящий за общим, он и книгу ведет, и по ней – перед вором еженедельно отчитывается. Ничего себе, все – людям…
Яков совсем запутался и стоял с абсолютно растерянным видом – не понимал, в чем суть и чего от него хотят.
- Завтра к тебе пожалует некто Гросс, - де Тремуй, видать, сжалился над недоумевающим доктором, - И позовет тебя с собою. Ты не ломайся, езжай с ним. А там – увидишь. Плыви, как в лодочке, по течению – авось куда приплывешь. Вот увидишь – наш золотой мальчик возьмет тебя под свое крыло, просто для того, чтоб позлить любимого братца. А для тебя – это самый лучший исход, в твоем положении.
- И я должен буду – принести тебе его золотой, - Яков замялся, - клифт?
- Борони бог! – воскликнул в ужасе Трисмегист, и де Тремуй отвечал, показав в улыбке землистые ровные зубы:
- Нет, ты не должен будешь приносить мне – шкурку от золотого хорька. Просто будь там, где я тебе укажу – в то время, которое я тебе укажу. И все.
На пороге комнатки возникли двое, одетые, как приказчики в лавке:
- Мы от барыги, Виконт. Велишь выносить?
- Погодите, ребята, - де Тремуй поднялся из-за стола, взял из ящика персик и бросил Якову – тот поймал, - Я же обещал тебе персик. Вот. И ступай – Ивашка проводит тебя.
- Общее, или насущное, или же коробка – что-то вроде банка у лихих людей, - разъяснял Якову Трисмегист, провожая гостя по ледяному, оплетенному тут и там паутиной подземному коридору, - Все мы туда жертвуем толику малую – и шулеры, и тати, и мошенники, что векселя рисуют. А как припрет – из общего выделяется и на откуп, и на то, чтоб в остроге с голоду не сдохнуть, и чтоб на этапе не забили. А Виконт за коробкой – смотрящий, трясется над нею, даже книгу специальную учетную ведет.
- То есть – он главный тать на Москве? – уточнил Яков.
- Не из последних, но не главный, - отрицательно покачал головой Трисмегист, - главный на Москве, Вор – Ванька Каин. Как – градоначальник у вас наверху. А Виконт, выходит, навроде господина Остермана, вице-канцлер.
- Сдался же я ему… - подивился Яков, - И как только ты так вовремя ко мне подоспел – еще чуть-чуть, и утоп бы.
- Я ждал тебя, - признался Трисмегист, - Виконт сказал, где тебя ловить, он ведал, что ты к графу на рандеву собрался.
- Я сам же ему и нахвастал…
- А теперь я тебе похвастаю, - Трисмегист поднялся по кирпичной лесенке, и пламя свечи пляшущим кругом озарило дубовую дверь. Ивашка открыл дверь ключом, дернул за кольцо, - Входи, гостем будешь.
Яков поднялся по лесенке, шагнул за дверь – и оказался в крошечной подземной часовне, освещенной пока что единственной трисмегистовой свечой. Ивашка тем временем затеплил еще несколько свечек – озарились невысокие своды из белого, старинного камня, витые облупленные колонны и темный, воском залитый аналой. На аналое стояла виденная уже прежде доктором икона с черной печальной мадонной, и под иконой – серебристый квадратный ящик с прорезью в крышке, как для писем.
- Матушка Елена? – вспомнил Яков имя прекрасной страдалицы.
- Споручница грешных, - прибавил Трисмегист, - Исполнительница всех желаний. Ты не представляешь – сколько дураки московские денег жертвуют, чтобы их желания исполнились.
- И она исполняет? – усомнился практичный Яков.
- Не поверишь – исполняет, - усмехнулся Трисмегист, терзая пятерней свои редкие белые волосы, - Один вельможа просил подряд казенный на ремонт конюшен – и получил, на другой же день. Другая дама, княгиня, очень н