— И все-таки ты должна быть счастлива! Он же славный мужик.
— Мало печатается, все ищет себя. А на меня шишки валятся.
Он не стал расспрашивать. В гости к ним почти не заглядывал — Андрей обитал в Москве, дома бывал редко. Дружба с Любой в стенах завода приобрела налет излишней деловитости, прошлое вспоминалось все реже, бывали стычки по мелочам — работа есть работа. Но он постоянно ощущал ее поддержку, привык понимать Любу с полуслова, чутко улавливая перемены в ее несколько сумбурной, резкой, но очень искренней натуре.
И сейчас, глядя, как она хмурится, догадывался, зачем вызван.
Вильки уже не было, Люба все еще постукивала по столу тонким, в кислотных ожогах пальцем, на котором поблескивало обручальное кольцо.
— Что, и впрямь сели на мель с азоткой? — как бы мельком спросила она.
Юра пожал плечами, не хотелось затевать свару из-за чепухи.
— Ладно, я знала, не дурочка, слава богу, Юрий Иванович. — Он фыркнул, не привыкший к такой официальности. — Беспокоит меня ваш участок. Да и Семен.
— Почему? — спросил он простодушно и опустил глаза. Противно было дипломатничать, умалчивая о том, что обоих тревожило. — Я в таких делах плохой советчик. Как испорченный барометр — склонность к преувеличениям… Твои слова?
— А все-таки?
— Ну, не знаю… Прочности в Семене не чувствую… А может, ошибаюсь. Что я — судья? Он мне таким кажется, я ему этаким.
— Какая самокритичность!
— Какая есть.
— Вообще-то, он неплохой организатор, неглуп. — Она все еще рассеянно посматривала на Юру, вдруг спросила: — Как у тебя с директором?
Вот еще вопросик… Да никак, обычно, если не считать, что на планерках, где он замещал Любу до появления Семена, приходилось несколько раз схватываться с директором Иваном Петровичем Сердечкиным из-за фондов для лаборатории, когда казалось, что тот недооценивает их работу. Директор — и это слегка задевало — даже виду не подавал, что знает Юрия издавна. Он был замполитом их полка, ведал раскиданными по Полесью крохотными гарнизонами и гостевал, бывало, у них на стоянке. Юрка даже бегал однажды за обедом для него и командира — согревался подполковник с дороги.
Конечно, он мог и не запомнить Юрия — невелика птица, тот, в свою очередь, не лез Ивану Петровичу на глава — не нуждался…
— А собственно, какое это имеет значение?
— У нас же с кадрами неважно, есть вакансии, могу порекомендовать тебя ему. Давно, между прочим, хотела с тобой…
— Да ничего мне не надо! — вспыхнул Юрка, чувствуя, что краснеет — бурно, мучительно. Вот уж не думал, что будет заподозрен в зависти к Семену. — Мне моя работа нравится, менять ее на должность не намерен. И зарплаты хватает пока что!
— Пока — да, а может, женишься, — засмеялась Люба, снимая напряженность.
— Глупости.
— Ой, не могу. — Люба взялась за бока и тут же озабоченно погладила под сердцем… — Ребенок ты еще.
— Что жениться не собираюсь?
— Да нет.
— А почему тогда?
— Ну, пристал. Просто так, ребенок и ребенок. — И уже спокойно, сняв с живота руку, добавила: — Пока на вас не обращают серьезного внимания — опытничайте, но у меня чутье: участок перспективный, так что держи меня в курсе. А Семена, кстати, рекомендовал профессор — я тогда болела, — и Чугунов поддержал. У него же к Сене прямо-таки родственная нежность. — Она поднялась. — Работай, я сегодня пораньше уйду, устаю дико…
«Нежность, — думал Юрий, возвращаясь в лабораторию. — У директора к Чугунову. У Чугунова к Семену. Все правильно… Семен помогает начальнику цеха с курсовыми, таскает ему техническую литературу, иностранные журналы. Тоже надо уметь…» Был и у Юры случай — положил на стол перед Чугуновым только что полученный лабораторный образец, мельком сказал о параметрах и ушел, хотя взгляд начальника был располагающе пытлив, самый раз завязать беседу. Не смог. Неловко усердствовать, лезть с объяснениями! Казалось, это может унизить начцеха. Да еще истолкует неверно…
Это было похоже на запоздалые сожаления. Вот чепуха! Он не собирался состязаться с Семеном.
Удача…
Неделю пробившись над конструкцией транзисторного корпуса, Петр с Надькиным придумали герметичную крышку. Семен, глянув на чертеж, прошептал:
— Гений!
А вот с сердцем транзистора, тончайшим сплавом, образующимся в таинствах высоких температур, по-прежнему было худо. Собственно, никто не знал, почему выход годных образцов застыл на мертвой точке. Где причина? Основным звеном процесса — и об этом каждый знал — была печь, где в потоке газов покрывались окислом пластинки полупроводника. Какова она, эта защитная пленка, насколько прочна ее структура, не порочен ли, наконец, сам метод окисления? Об этом стоило подумать.
Семена, по-видимому, срывы тревожили не меньше, чем других, но он держался этаким молодцом, строго придерживался институтской технологии и в поддержке профессора, казалось, черпал запасы душевного здоровья.
Пожалуй, самым спокойным человеком была «начальница печи» Шурочка. А уж кому, как не ей, следовало волноваться!
В полдень, когда была заложена новая партия кассет, он попросил ее не отлучаться, а сам решил заглянуть к Любе, поделиться соображениями насчет печи — авось что-нибудь посоветует. У Любы острый ум, поговорить с ней нелишне, в этом он не раз убеждался.
В конторке он застал Андрея, обычно приезжавшего из Москвы на субботу и воскресенье. Сегодня только пятница, как видно, у литераторов со временем полегче…
— Вот явился мой богоданный, красно солнышко, прямо с поезда. Присаживайся, Юр.
И по тому, как просияла Люба, взглянув на мужа, Юрий понял, что не так уж у них плохо, как казалось во время редких его посещений, когда оба супруга вроде бы ни с того ни с сего начинали дерзить друг дружке, не стесняясь его присутствия.
Любу отвлек телефон. Выслушав чей-то частивший тенор, она бросила трубку и уже в дверях сделала Андрею ручкой.
— Потерпи, я ненадолго, опять затор…
Оставшись одни, некоторое время сидели молча. Андрей закурил, мельком взглянув на выцветший плакатик над столом: «Не курите, даже если вам разрешают!» — собственноручное художество Любы. Юрий украдкой посматривал на бывшего своего командира, в который раз удивляясь тому, как он сдал, постарел. Будто впервые увиделись после памятной той зимы в Полесье, где пути-дороги их разошлись: Юрий с бандитским осколком в плече попал в госпиталь, Андрей подался в рейд по следам Ковпака — очищать леса от бандитов… Никак не мог привыкнуть к седым вискам, худому, будто усохшему от ветров и солнца, лицу с неизменным выражением насмешливой отрешенности.
— Что-то мы невеселы, — сказал Андрей, развевая ладонью дым. — Дела сердечные?
— Со «Звездой» мучаемся.
— Поглядеть бы.
Юрий воспрянул: хорошо бы подключить Андрея, пусть бы написал, привлек внимание…
— Давно пора.
— Что спешить? — Андрей улыбнулся одним ртом. — Сюда мчался на электричке, электричка — по земле, земля мчится в космосе, а куда — неведомо. А наука-то куда движется? Тонны информации, тома разобщенных знаний… Скоро разучимся понимать друг друга.
— Ничего — поймем.
— Когда? Познав самих себя? Ну, это венец прогресса, дальше ехать некуда.
Юрий рассмеялся, махнув рукой, мол, пустой спор.
Падавшее в окно солнце золотило потертую кожаную куртку Андрея. Сколько Юрий помнил — все одна и та же. Это уже стиль. Должно быть, у него и плаща не было, напрочь равнодушен человек к собственной внешности. И к тому же бессребреник. Это он притащил Юре на новоселье диван-кровать, а ведь сами-то с Любой живут небогато. И то ли эта широта в Андрее, то ли былой авторитет… так или иначе, Андрей был, пожалуй, единственным человеком, с которым Юра по старой памяти был сдержан, не давал себе воли, а своеобразный «нигилизм» воспринимал как присущее литератору чудачество — спокойно, с какой-то почти родственной теплотой. При этом слегка робел, терялся, и жизнь начинала казаться совсем не такой простой и ясной, как хотелось бы…
«Когда-нибудь поймем», — прозвучало с наивной убежденностью.
— Ну, спасибо, утешил. — Андрей пригасил сигарету в спичечном коробке. — Видно, зря я загрустил раньше времени.
«Это точно, что загрустил, знать бы — почему». А вслух сказал:
— У каждого своя убежденность.
— Принимаю твою — на веру.
Похоже, ему нравилось подтрунивать над бывшим сержантом, но тот лишь улыбался, не поддаваясь на удочку.
— Ты-то принимаешь, — сказал Юрий. — А мы-то пока далеки от цели.
— Вот именно, — уточнил Андрей. — Каждый по-своему прав, и никто ни черта не знает, однако ты сейчас с серьезным видом начнешь объяснять мне про вашу «Звезду»…
«Никто ни черта?.. А может, наоборот? Чтобы притязать на крохотную компетентность, надо очень и очень много знать. Гору свернуть».
— Не стану. По-моему, запутались мы.
Андрей насупился. Наверное, кое о чем был наслышан, и его волновало все, что так или иначе касалось Любы, отвечавшей за лабораторию.
— Пойдем — покажешь. — Он поднялся.
— Прошу. — Юрий нехотя уступил ему дорогу и не удержался от подначки: — Между прочим, мы выходим с тобой в дверь, а не тычемся в стену. Руки, ноги, глаза, координация движений, гармоничность природы. Изучать ее надо, и долой скепсис!
— Так просто? — оглянулся Андрей, округлив глаза. — А к чему эта хреновина с поучением?
— Пролог к лаборатории. Будешь постигать, я — объяснять.
— С тайной надеждой на помощь прессы?
— Вот именно, догадливость — одно из проявлений разума.
— Ты прицеплен к земле, как и полагается эмпирику, а меня тянет черт знает куда.
— Тогда надо в церковь ходить, а не на завод.
Андрей рассмеялся, помотав головой.
Около часа Юрий водил его по участку… Окисление, фотолитография, протравка, диффузия — целая технологическая цепь, создававшая в кристалле кремния плоскости, «планары», укрепленные окислом границы проводимости. От их надежности зависела работа схемы. Вычерченная Юрием на клочке бумаги, она напоминала сужающиеся пирамидой террасы. А на ладошке у Шурочки лежала квадратная пластинка величиной с ее ноготок. Только побледней. И пока она по просьбе Юрия комментировала режимы, он нет-нет да и ловил на себе взгляд Андрея. Впрочем, гость вскоре увлекся, торопливо заполняя блокнот.