Вот как… Это намного лучше почечной колики и не так опасно, как приступ стенокардии… Думается, откачают. Подагра — бич богатых мерзавцев Средневековья; неумеренное пристрастие к красному мясу и красному же вину приводит к этой болезни, даже я, медицинский неуч, знаю, ибо почитывал кое-что из истории. Именно дворяне и купцы маялись этой болячкой.
— Давно приступ?
Ополоумевший взгляд врачевателя стал чуть более спокойным. Я не бросался на него с кинжалом, не кусал в шею, не пытался отгрызть ухо, а только несильно держал за грудки.
— Да уже третьи сутки, аккурат к вечеру начинается и до утра так ломит, так терзает, ой, помилуй Ашар… — Врачеватель осмелел: — А еще у господина императора, милостивца нашего, вседержителя, да осенит его Ашар, сильно теснит в груди, пучит в животе, стреляет в висках, ломит в затылке, и иногда он видит змеек на постели. Ноги его ослабли и не слушаются, пальцы рук почти не действуют последний месяц, ибо суставы страшно взбухли и болят.
Хм, а что ожидать от старика, который полжизни поклонялся Бахусу, сиречь пил как не в себя? Удивительно, что он вообще дотянул до столь преклонных лет.
Вовремя он подмахнул указ о моем назначении.
— Фракции посылают лучших медиков, господин камергер выбирает и запускает по очереди… Лекарям дан строгий наказ: ослабить все симптомы, что терзают нашего милостивца…
Это как раз не удивительно. Фракциям нужно, чтобы Экверис Растар дотянул до бала в относительном здравии. Почему до бала? Потому, что если Растар помрет до бала — начнется грызня за власть между его наследничками, а это, видимо — видимо! — не вписывается в планы фракций. Переворот случится на балу, где соберутся все члены имперской фамилии. Крыс лучше раздавить в одном подвале, чем вылавливать по всему дому поодиночке, а, черт, я уже это говорил. До того времени фракции сохраняют известный нейтралитет по отношению друг к другу в самом Варлойне и Нораторе, что не мешает им выяснять отношения за их границами. Ну а к перевороту каждая из фракций подойдет во всеоружии… Каждая будет играть в свою игру, и в этих играх некий Аран Торнхелл, архканцлер, темная лошадка, будет мешать. Потому меня попытаются убрать до бала.
Мановением руки я отпустил лекаря и велел Блоджетту указывать мне путь к винным подвалам. Сопутствуемые десятками взглядов, мы двинулись по арочному коридору, примыкавшему к приемному залу императора. Окна здесь были пошире и почище, стены увешаны бархатными малиновыми занавесями. Я спросил, что за штуковина лежит в имперской комнате на мраморном постаменте.
— Большая имперская печать. Символ имперской в-власти. Древняя, как с-сам Санкструм!
— Главная печать Санкструма?
— Наиглавнейшая! Имперская печать — это абсолютная воля императора. Она может утвердить любой указ.
Хм. Белек не упомянул о ней. Я вспомнил слова чародея:
«Твое слово станет законом. Коронный совет обязан утверждать твои указы. Ты не смеешь распускать Коронный совет или пытаться злоумышлять против власти императора или поступать так, чтобы твои действия разрушили империю. — Белек говорил быстро, он будто боялся не успеть, стремился донести до меня основную информацию. — Однако ты вправе казнить членов Коронного совета за доказанное предательство или же работу против империи, или любого другого подданного империи — человека либо нелюдя. Такова твоя власть. Коронный совет не может тебя сместить. Тебя назначил сам император.»
Но Белек не упомянул о Большой имперской печати!!!
— Печать — выше воли архканцлера?
— Равна ей, ваше с-сиятельство. Указ с такой печатью об-бязан к исполнению под страхом смертной кары! Печать под страхом смерти запрещено трогать всем, к-кроме императора.
Обязан, хм… Посмотрим, кто из нас обязан, кто не обязан, а кто просто — макака на дереве. Какая интересная штука — это Большая имперская печать. Как бы наложить на нее свои руки? Дело таково, что все мои указы должен утверждать Коронный совет, который я не могу распустить, и самый простейший выход для фракций Коронного совета, если они хотят меня затормозить, рассматривать мои указы как можно медленнее. Придираться к мелочам. Тянуть с утверждением. Бесконечно возвращать на доработку. Это древний и почтенный способ саботажа. И пока у меня нет сил, чтобы как-то давить на фракции. А вот получив в свое распоряжение Большую имперскую печать, я смогу плевать на саботаж Коронного совета. Но — как ее заполучить, если трогать печать можно лишь императору? Хм, кажется, брезжит идея…
— Большая печать визирует любой указ Императора?
— Да, ваше сиятельство.
— И подпись императора в таком случае не требуется?
— Нет, в-ваше сиятельство.
— Прекрати называть меня сиятельством через каждое слово. Отвечай — да, нет, или подробно отвечай, но не титулуй меня через каждое слово.
— Хорошо, ваше сият… Хорошо.
— Значит, никто не смеет касаться печати кроме императора. Это закон?
— Да, древнее уложение.
Хм, на ваше древнее уложение у меня алмазный резец абсолютной власти, который пока упирается в бетонную стену Коронного совета. Большая императорская печать, надо же… Это как в Японии времен Реставрации Мэйдзи… Никто, понимаешь, не смеет касаться… А у меня алмазный резец и немощный полудурок император… Ладно, разберемся по ходу дела.
— А куда деваются подписанные императором… или архканцлером указы?
— Их подшивают тщательно в Законный свод, ваше… кхм!
— Большая, наверное, книжица?
— Огромная!
— А где она находится?
— В имперских Архивах. Там все бумаги хранятся! Это здесь, недалеко, хотите туда пройти?
— Не сегодня.
Мы свернули за угол, в коридор пошире, с застекленными нечистыми окнами от самого пола, и сразу же навстречу мне вывернулся тонконогий юнец с цыплячьей выпуклой грудкой, прикрытой травянисто-зеленым мундиром. От правого плеча к левому бедру по мундиру шла отороченная золотом голубая лента, усыпанная орденами.
Юнец куда-то торопился, он был похож на неугомонного студента, нарядившегося для карнавала. С разбега ткнулся носом в мою грудь, отскочил, бросил на меня яростный взгляд и осыпал цветастой павлиньей руганью, общий смысл которой сводился к простому выражению: «Куда прешь, баран?»
Щеки и лоб юнца усыпали синюшные прыщи.
Блоджетт сдавленно ахнул.
Я пожал плечами и поспешил обойти шкодливого дурачка. Не люблю тратить энергию на бесполезные препирательства. Однако за спиной грянули шаги, меня грубо схватили за рукав и попытались развернуть.
Да что за день сегодня?
Я развернулся.
Юнец принялся наступать на меня, выкрикивая проклятия. Газет он, видимо, не читал и не знал, кто я. Он налился истерической злобой, губы дрожали, пальцы с обгрызенными ногтями нервно теребили полированную рукоять шпаги на боку.
— Дурак, что ли? — мирно спросил я. Эти слова заставили юнца буквально подпрыгнуть. Он взвизгнул и потащил из прекрасно отделанных ножен шпагу. Блеснул синеватый металл.
Поскольку фехтовальщик я нулевой, да и колющего оружия у меня с собой не было, я не стал ждать развития событий и без затей сбил юнца на мраморный пол легким ударом. Он упал к стене, и завозился там, вереща, как безумец. Рука слепо пыталась нашарить эфес шпаги. Какой неугомонный… Я наступил коленом на его грудь и извлек железку за него. Затем, дабы избавить юнца от дурных мыслей, распахнул ближайшее окно за позолоченную ручку и швырнул шпагу с высоты третьего этажа на мощеный камнем двор. От удара о выпуклые булыжники каленая сталь раскололась надвое, и обломки шпаги с дребезжанием запрыгали по двору.
— Пойдемте, Блоджетт.
Глаза старшего секретаря стали квадратные:
— О Ашар. О Ашар… О Ашар!
— Пойдемте, я сказал!
Мы ушли. В спину нам летели проклятия. Затем юнец разрыдался с мокрыми всхлипами, и, обернувшись, прежде чем свернуть за поворот, я увидел, что вокруг него квохчет несколько придворных наседок.
— О Ашар, — продолжал скулить Блоджетт, старческая физиономия его пошла красными пятнами. — Что же вы натворили!
Я почувствовал усталую злость.
— А что я натворил? Бросьте причитать, говорите прямо.
— Вы избили и унизили принца М-ма… м-ме…
— Что? Маме? Он пожалуется маме?
— Ма… — От волнения старший секретарь заикался сильнее. — Ма… Ме… Мармедиона!
— Дети нынче непослушные… Скверные дети. Принц, что, поздний ребенок? Во сколько же Растар его зачал? Ему всяко было за шестьдесят, потому что этому вот шкету по виду — лет восемнадцать.
— П-поздний, самый м-младший, любимый сын…
— О господи… Если этот любимый, каковы же прочие отпрыски? — Это я прошептал едва слышно. Блоджетт сбился с шага, остановился и со свистом набрал воздуха в грудь:
— И это не все, что в-вы натворили, в-ваше с-сиятельство!
— А что еще я изволил натворить?
— В-вы выбросили в окно одну из церемониальных древних шпаг Р-растаров! И не только выбросили, вы ее раскололи! Вы ее уничтожили, можно сказать!
Я пожал плечами. Одной ошибкой больше, одной меньше…
— Нечего давать ценное оружие разным дуракам.
— Какой скандал! Теперь весь Варлойн начнет судачить… Арканцлер уничтожил церемониальное оружие Растаров… Избил наследного принца до полусмерти… Неслыханная дерзость! Ужасный знак для всей имперской фамилии!
И тут я подумал вот что: а если окажется так, что все наследники Растара — вот такие недалекие, буйные, малосимпатичные и самовлюбленные? И жизни этих трутней и ничтожеств мне через два месяца придется спасать на балу?
Я расспросил о принцах подробнее и выяснил кое-что интересное. Не считая принцесс, которые не участвовали в гонке за корону, у Растара было пятеро сыновей. Двое умерли совсем рано, один — Варвест — еще в юном возрасте уехал учится куда-то в Адору и, по слухам, ударился в религию, стал фанатиком, после чего сгинул, растворился, пропал из поля зрения. Сейчас на корону претендовали двое: принц Мармедион и старший сын Растара Хэфилфрай. Мармедион держался Умеренных, Хэвилфрай — Простых. Каждая из этих фракций могла выкинуть на балу коленце… Корона даровалась тому отпрыску, на кого укажет в своем завещании Экверис Растар. В случае же, если император не составит завещания — а такие прецеденты бывали — нового императора из числа принцев выбирали дворяне Коронного совета. Система, как в древней Валахии, откуда родом Дракула, где господарей выбирали путем голосования знатных людей, что частенько заканчивалось кровавой усобицей…