ее, и язык запал, как это бывает у эпилептиков, и душит ее? Я осторожно приоткрыл рот дочери Сандера. Язык на месте, следов пены тоже не видно, зубы — молодцы как на подбор… Познания в медицине на этом иссякли. И все-таки — пульс. Я приложил палец к шее: сердце билось часто и слабо. Умирает…
— Атли! Атли!
В ответ слабый стон. И свистящие хрипы из груди.
Я подхватил ее на руки и, огибая загон с яками, помчался к озерку. Тяжесть ее тела казалась непомерной… Вспугнув стайку уток, уложил Атли боком на прибрежную траву. Плеснул в лицо водой, ощущая свое полнейшее бессилие. Атли застонала. Подбежали служка и Алые. Служку услал за врачами, гвардейцам велел дежурить в стороне. Они — мои единственные свидетели того, что дочь Сандера… умерла своей смертью. Хотя владыка Степи, конечно, не поверит, решит, что его чадо, скажем, отравили, и отомстит… сполна.
А может, и впрямь отравили?
Дрожащей рукой я извлек веточку мертвожизни, поднес к телу… Никакой вибрации. Яда — нет. Но Атли — умирает…
Я принес еще воды, плеснул на грудь, на лицо. Атли слабо заморгала — чистейший рефлекс, никакой сознательной реакции.
Остается ждать… Ждать смерти.
Так прошло десять минут. А может, целая вечность. Я стоял на коленях перед Атли и слушал ее хриплое дыхание.
Пока явятся имперские лекари, она умрет.
Несмело, будто пробуя голос, в вольере завыл волк.
Я оглянулся. Чертовы твари…
Завыл еще один волк. И еще. И затем вся стая, больше десяти серых мохнатых тварей, тоскливо завыла практически в унисон. Смотрели они, разумеется, на меня, крейна Арана Торнхелла, и видели в теле Торнхелла чужую душу.
Атли застонала, перевернулась на спину и начала кашлять. Я уложил ее на другой бок, и она немедленно поджала ноги к животу, не переставая кашлять с такими хрипами, словно намеревалась выкашлять легкие.
Мне показалось, или синюшность немного сошла с ее лица? Только бы не показалось!
Нет, это правда: на щеках проявился слабый румянец, дочь Сандера перестала кашлять и дышала уже немного ровнее.
Внезапно кое-что прояснилось. Я метнул взгляд на волков, перевел на Атли. Черт возьми, да ведь она — банальный аллергик! Зоопарк — настоящий рассадник аллергенов, тут полно шерсти разных видов, а дочь Сандера, видимо, спокойно переносила лошадей и кошек, и большинство животных тоже, но с волками номер не сыграл — именно на волчью шерсть у нее случилась аллергия, вылившаяся в приступ атопической астмы.
Всего-навсего. Как только воздействие аллергена исчезло, симптомы начали спадать, хотя сколько они еще продлятся — неизвестно.
Прочь из зоосада, прочь от аллергенов, которые может принести ветром!
Я подхватил ее на руки (теперь она казалась невесомой) и понес, ударяясь коленями о ее дурацкие сабли, понес, все убыстряя шаги, к выходу из зоосада. Уже у самого выхода она раскрыла глаза и протяжно вздохнула.
— Торнхелл, ар-р… Ты заставил себя ждать!
— Я проспал.
Она засмеялась, не удивляясь тому, что лежит у меня на руках, потом сказала, откашлявшись:
— Х-хо! Впервые слышу, чтобы мужчина в таких обстоятельствах говорил правду. Волки воют… Почему они воют? Я так люблю волков… Они знают о преданности и не боятся быть сильными… Ты похож на волка, я уже говорила…
— У тебя был приступ, — сказал я.
Она прикрыла глаза, затем сделала усилие, и обвила руками мою шею; я перехватил ее тело, и теперь она удобно сидела на моих руках: маленькая, горячая.
— Я знаю. Редко, но у меня бывает… Не могу понять, почему… Никто не может понять, почему… Началось еще с детства, и с каждым разом все сильнее и страшнее, я почти умираю, я не могут дышать… Я не слабая, Торнхелл… И сегодня случилось… И странно, что приступ миновал так быстро… потому что раньше приступы длились по несколько часов… Я вижу солнце, Торнхелл, и оно говорит мне: прошло совсем немного времени…
Еще бы. Не появись я возле вольера, приступ атопической астмы спровадил бы тебя на тот свет, потому что никто не убрал бы тебя от источника аллергенов.
— Ты лежала у клетки с волками. От них… ты получила свой приступ. Я вынес тебя оттуда и сделал это вовремя. Твое тело… не любит четвероногих волков, Атли.
Я уловил недоуменный взгляд, она вновь сотряслась в кашле. Как же пояснить, чтобы она поняла и приняла… чтобы не обиделась, что задел ее любимых зверей.
— Послушай… Я знаю, почему у тебя случаются приступы. Ты любишь волков, и тебе случалось, возможно, играть с волчатами, или же носить волчий мех… Но наши тела могут не любить шерсть некоторых животных… Мы вдыхаем мелкие частицы шерсти, и тело начинает сопротивляться, и порой — сопротивляется сильно, так, что спирает дыхание, а легкие наполняются жидкостью.
Ее глаза блестели.
— Да, кажется, я понимаю… Не знаю, откуда ты это взял, но ты, кажется, прав…
Она признала! Я-то ожидал, что она начнет сопротивляться. Но… порой женщины оказываются гораздо сметливей мужчин.
— Ар-р, Торнхелл, ты прав насчет волчат, волков и волчьей шерсти! Ты прав, и я признаю это! И вот что я тебе скажу: двуногие волки — намного лучше. Ты лучше. И ты… спас меня сегодня…
Она поцеловала меня в губы. Не просто чмокнула, поцеловала.
Поцелуй был длинный и горячий.
Ох. Похоже, я все-таки получу отсрочку в выплате дани.
По крайней мере, надеюсь на это.
Глава 9-10
Глава девятая
В Варлойне достаточно удручающих вещей, но самая отвратительная — это придворные. Они напоминали мне крыс — жирных и тощих, но одинаково скользких, с маленькими бусинками глазок. Как только я ступил во дворец со своей ношей, крысы эти, обряженные в дорогую парчу и бархат (все верно, для обустройства страны и дворца нет средств, но для себя, милого, деньги всегда найдутся), с шорохом отхлынули к стенам, и я снова двинулся по живому коридору, как позавчера по улицам Норатора. Только там стены коридора составляли в большинстве своем горожане, обычные люди, нисколько не похожие на крыс.
— Цок-цок-цок! — стучали мои каблуки, подкованные сталью.
— Шу-шу-шу… — этот вкрадчивый шорох голосов сопровождал меня, пока я двигался по коридорам Варлойна.
Мне бросилось в глаза, что придворных чересчур много — они стайкой следовали за мной, чтобы узнать, куда с утра направится архканцлер.
А сукин сын архканцлер таскает на руках дочь степного короля, которая обняла его, прижалась к нему, прикрыла глаза и тихонько сопит своим неплохим со всех точек зрения носиком. Непонятное, зловещее зрелище: архканцлер с главным (на теперешний момент!) врагом Санкструма в обнимку.
Но мне их страхи на пользу. Я окружен врагами. Нет сильных друзей и соратников, разве что капитан Бришер, но его лояльность зависит от того, успею ли найти деньги на выплаты Алым. Все фракции получили единого врага, и сейчас, полагаю, спешно ладят планы против архканцлера. Ну а архканцлер — не будь дурак — поспешил заручиться приятельством дочери Акмарилла Сандера, друзей которой обижать… чревато. Такая вот система сдержек и противовесов у меня нынче. С другой стороны, я не кривлю душой в том, что касается моей симпатии к Атли… Хм, хм…
Посланников Степи не видно, значит, решено — несу Атли в ротонду. Нагло? Разумеется. Но она простит мне это самоуправство.
В коридоре вдруг показался служка из зоосада, ведший за собой двух лиц в серой и голубой мантиях. Дворцовые врачи, видел я из возле покоев Растара. Однако смысла доверять Атли заботам местных эскулапов уже нет, и я ласково отослал их в дальние края.
С удовольствием отметил, что Алые крылья сегодня везде на постах. Их много, по-настоящему много, больше, чем обычной дворцовой стражи, и они, как полагается, при доспехах и оружии — палаши у пояса, в руках — алебарды, с помощью которых можно усмирить любого, самого опытного фехтовальщика на мечах и шпагах. Теперь, по крайней мере, меня побоятся устранять публично.
Впрочем, мои недруги что-то обязательно придумают.
Между тем я убыстрял шаг, чувствуя, как ноет спина после вчерашних побоев. Между лопатками, думается, целая россыпь синяков. Мне нужна мягкая постель, баня, хорошая еда. Но все это — вечером. А может, завтра. Если оно, конечно, будет, это завтра…
Атли вздрогнула, холодные пальцы коснулись ссадин на моем лбу.
— Серый волк… Этих следов вчера не было… Что случилось?
Напился, упал, ползал впотьмах…
— Меня снова хотели убить.
— Плохие люди, ар-р. Ты можешь меня… отпустить: мне уже лучше.
Но сказано это было тоном не вполне решительным. Я вдруг понял, что ей нравится, когда ее носят на руках. Она — вся такая самостоятельная и сильная, впервые переживала приятный опыт мужского ухаживания, за который где-нибудь в США я бы уже загремел под суд как яростный половой домогатель. Поэтому я пропустил ее слова мимо ушей.
Горбоносый старик в эполетах — Мескатор — заступил мне путь, сказал резкое на гортанном, непонятном языке. Взгляд полоснул его сиятельство архканцлера огненным ножом. Позади старика высились четверо дюжих степняков в серебряных кольчугах, с надвинутыми блестящими личинами. Все было у них как полагается — тяжелые сабли, островерхие шлемы, из-под которых выбиваются светлые кудри, вот только глаза в прорезях личин они прятали — боялись открыто смотреть на грозную дщерь Сандера, все больше обшаривали взглядом закругленные носы моих ботинок. Подозреваю, их мозги напоминали размером и видом вяленую дыньку.
Атли отозвалась с интонациями убийственного презрения, стиснув мою шею в стальном захвате, и вдруг приникла к моей груди — вроде как резко поплохело ей, бедняжке. Горбоносый стушевался, зыркнул на меня, видимо, узнал, что случилось, попробовал было возражать, но Атли резким выкриком отправила его восвояси. Он ушел мгновенно и, если бы у него был хвост, он бы зажал его между ног: убедительное свидетельство того, что дочь Сандера имеет среди степняков реальную власть благодаря силе характера, а вовсе не потому, что за ней стоит папочка.