На площади старого порта раздавались вопли, ясно слышимые даже отсюда. Это было скверно. Кажется, группа поддержки архканцлера Торнхелла — те самые «матросы» — встретилась с неучтенными силами Страдальцев.
Убийца в темном камзоле придержал удар. Последний из тройки все еще путался в плаще.
Где же мои «пьяные рыбаки»? «Матросов» на площади задержали, но у меня есть резерв — переодетые в рыбаков Алые. И совсем они не пьяные, разве что кто-то выпил пива перед боем.
Атли что-то кричала. Группа Страдальцев оттеснила ее к обломку мачты. Их было много, а она одна, но клинки ее работали как мельничные лопасти, разогнанные сильным ветром. У фальшборта ползали раненные, валялись трупы. Дочь Сандера убила или покалечила многих. Конечно, она, как и я, надела под одежду кольчугу.
Убийца надумал атаковать, но в этот момент я, собравшись с духом, сам взмахнул шпагой и подловил его, черканув по запястью с кинжалом. Этого хватило, чтобы он замешкался, и тут уже я не стал зевать — перешагнул покойника и спокойно — даже излишне спокойно, что немало меня испугало — вогнал шпагу под кадык убийцы.
Он затрепыхался и умер.
Третий выпутался из плаща, но я, распалившись, напал на него, вращая шпагой. В моей тактике безумие превосходило умение, но, поскольку шпага была длиннее кинжала, убийца начал отступать к каютам на носу. Глаза его блуждали, затем вдруг выхватили что-то за моей спиной и расширились. Через секунду в спину мою врезался обжигающий клубок, сбил на колени, я едва не врезался в палубу лицом.
Ветвь мертвожизни стала горячей — но не настолько, как в первый раз. С сухим шелестом начали опадать на палубу искры адсорбированного заклятия. По спине несчастного архканцлера, и так уже битой в винном подвале смертным боем, растекся жар, будто я минут тридцать лежал на горчичниках.
Заклятие мага все-таки пробило защиту мертвожизни, но лишь частично. Если судить по тенденции — следующий, третий выпад станет фатальным, и малиновый сгусток прожжет во мне порядочную дыру.
Убийца криво усмехнулся, странно дернулся крючковатый нос, и двинулся ко мне, занося кинжал. Я ударил шпагой снизу вверх, рассекая густой предгрозовой воздух, попал в брюхо и откачнулся: кинжал, который должен был развалить мне голову, просвистел мимо и впился в трухлявые доски палубы. Следом загремел и убийца. Не мертвый, еще живой, но уже безопасный — он корчился от страшной боли, поджав ноги, напоминая первую мою жертву — обрюзглого каторжника на берегу реки, тогда, когда группа крестьян пыталась изнасиловать Амару.
Тучи жахнули дьявольским раскатом. На площади шумели, дудели в трубы, и, в целом, не скучали. Где мои рыбари? Я приподнялся, шатаясь, как пьяный, увидел, что дела у Атли плохи и побрел на помощь. Ее прижали к мачте чуть ли не десятеро Страдальцев, она с трудом обороняла фланги, теряя дыхание, как боксер на двенадцатом — чемпионском — раунде. Лицо ее, искаженное, с оскаленным ртом, все равно было странно притягательным.
А маг?
Он сидел, прижавшись спиной к рулевому ошметку. Голова свешена на грудь. В плече — кинжал. Помер, вложив все силы во второе заклятие, или просто отрубился? Нет времени проверять. Я настиг Страдальца, поджавшего фланг Атли, хлестнул по шее, и, по заветам Амары, перерубил артерию. Страдалец заорал, бросился бежать, перевалился через борт — упал куда-то между двумя кораблями.
— Мур-р, Торнхелл! — откликнулась Атли. — Чешу тебя… за ушком!
Теперь мы вдвоем держали оборону у мачты. Я вслепую отмахивался шпагой, но даже такой помощи для Атли было достаточно.
По сходням забрался и спрыгнул на палубу давешний вздорный карлик с костылем. Ну наконец-то!
— Шутейник! — крикнул я, надсаживаясь, чтобы перекрыть шабаш в небесах. — Мы здесь!
Костыль соскользнул на палубу, обнажив тонкий, серебристый клинок-молнию. Карлик поднял голову, бросая на меня взгляд из-под взъерошенных волос и расправил плечи, став выше на голову.
Глаза у него были тусклые и мертвые.
Это был не Шутейник.
Это был какой-то другой тип, опасный и проворный, как змея.
Он принялся кружить за спинами Страдальцев, пытаясь зайти нам в тыл. Я увернулся от сближения, поставим между нами одного из бандитов. Это стоило мне удара в грудь, который приняла кольчуга. Страдалец, взбодренный успехом, оскалил редкие зубы и заработал тесаком.
У сходен на пирсе — ну наконец-то! — раздался зычный бас капитана Бришера:
— Алые! В бой! В бой!
Страдальцы замешкались. Я ударил своего визави в грудь, и в этот миг псевдокарлик, скользнув мимо бандита, попытался нанизать меня на клинок. Я выпустил эфес шпаги, оставил ее в груди Страдальца, и отпрыгнул. Мертвоглазый ринулся за мной, но я упал на влажную палубу и пихнул его каблуками в колени. Он не ожидал такой хитрости и завалился на меня, выпустив оружие. Я, совершенно озверев, ухватил негодяя за горло, перевернулся и подмял его под себя. Грязные волосья мертвоглазого растрепались. Глаза у него были цвета кукурузной муки. Вблизи становилось ясно, что уродства на лице нарисованы… Он схватился за мои запястья, пытаясь оторвать руки от своего горла. Он был силен, но, все же, не настолько, насколько был силен я, и я душил его, сжимая пальцы на тонкой лебединой шее, готовый переломать ее, превратить в труху. Мертвоглазый захрипел, откинул голову, а я привстал… И увидел его уши.
Этого хватило, чтобы ослабить захват. Мертвоглазый вывернулся ужом, и кинулся к фальшборту — к тому, что выводил на кладбище мертвых кораблей — сперва на четвереньках, а затем бегом. Я вскочил, провожая его изумленным взглядом. Он запрыгнул на планшир изящным движением опытного акробата, и перемахнул на соседнюю палубу. Я устремился к фальшборту, отметив, что Алые Бришера уже заполонили палубу, умело тесня остатки Страдальцев к корме.
Мертвоглазый был уже посредине палубы соседнего корабля. Оглянулся. Рука нырнула в живописные лохмы одеяний, а потом простерлась в моем направлении с чем-то смутно мне знакомым.
Раздался грохот, и мою щеку обожгло болью, будто ужалила оса.
Мертвоглазого окутало густое белое облако.
Когда оно рассеялось, его тень мелькала уже далеко в стороне. Он умело перепрыгивал с палубы на палубу, направляясь к отмели, где так легко было затеряться в пригородах Норатора.
Порох… Кто-то в этом мире знает секрет пороха… Какой ужасный сюрприз. Порох — это убероружие, способное нарушить баланс сил не только в Санкструме. Порох — это пушки. Пушки — это ядра, это картечь, все то, что способно остановить натиск самой умелой, самой быстрой конницы… Даже конницы Степи.
Но не это меня поразило до самой глубины души.
Не это!
В каюте на корме мы нашли связанного Шутейника, избитого, но бодрого, как всегда, излишне. Рядом с ним мирно и кротко, опутанный по рукам и ногам, со свежими отметинами на лице, восседал брат Литон.
— Вы вовремя, реформатор, — сказал я. — Если мне не изменяет память, вы были экономом в обители в Хмеле? У меня есть для вас прекрасная работа… Нет, не будем пока касаться реформ Церкви Ашара, еще не время. Мне понадобится опытный и честный бухгалтер.
А поразило меня вот что.
У мертвоглазого были срезаны верхушки ушей. Кто-то срезал верхушки, скруглил хрящи, и натянул на них кожу. Шрамы были тонкие, сглаженные временем, и мертвоглазый прятал их под волосами, и, если бы они не растрепались, когда я его душил, я бы этого не заметил.
У эльфов — острые уши.
Значит, говорите, все они вымерли от чумы?
Или кто-то, все же, сумел уцелеть?
Глава восемнадцатая
Остаток вечера был прекрасен.
Я раздавал приказы, пытался допрашивать Страдальцев, объяснялся с Шутейником, Литоном, Бришером и Атли. При этом я испытывал жуткую головную боль, одышку и чуть заметную лихорадку — в общем, все признаки реакции нервной системы на стресс. Это только в кино крутой герой побивает всех, а потом скачет гоголем (зачастую — на даме своего сердца) — в реальности огромное количество адреналина и кортизола обеспечивают, конечно, прирост сил, верткости и храбрости, но затем наступают побочки, начинается откат системы… В общем, спустя, примерно, пару часов, когда по дырчатому настилу кормовой каюты прекратил барабанить ливень, я понял, что иссяк. В глазах двоилось, сердце заползло куда-то под левую лопатку и подавало оттуда тревожные сигналы, несвежее пиво, которое привез с рыбацкой шаланды Бришер, горчило и заставляло ежиться печень, а в целом жутко хотелось спать.
Чего я добился первичным дознанием? Немногого. Страдальцы — из тех, кто уцелел — не ведали, кто их наниматели. Трое убитых на палубе корабля были, конечно, не из их банды, равно как и маг. Руководил Страдальцами, был их координатором, сбежавший эльф, известный в Нораторе как «Хват».
«Убивец он опасный, милостивый государь архканцлер, не то что мы, мы-то что, мы-то ничего, так-то мы люди простецкие, миролюбие у нас в сердцах, а ежели зарежем кого — так это потому, что силов так жить не осталось… Жизня такая у нас, в порту, тяжелая, помилуй нас Ашар, грешных… Где живет тот Хват не ведаем совсем, а только боятся его все и дел с ним не имеют, ежели не припечет совсем, а ежели припечет — тогда конечно, он кого хочешь убьет, хочь герцога, хочь купца какого и охрана не поможет… Да и женщин, и детей убивал, сказывают… Мы-то такого не делаем, нет, мы добрые, вы уж поверьте! Нет, он не с нами, и не с Палачами, не с Печальниками. Хват, господин архканцлер, он сам по себе завсегда и издавна… Ой, издавна… Говорят, смерть его стороной обходит, колдун он! Лицо у него одно, молодое, да только он его подмалевывает, как актеры, и всякий раз в ином обличье является… Так вот рассказали все, как есть, господин архканцлер, теперя помилуете нас?»
Хват был ключом, и не только к заказчикам моего убийства, но, возможно, и к проблеме Лесов Костей, которые я пообещал уничтожить, и к проблеме нового оружия — огнестрельного. Очень оно мне нужно. И крайне опасно в руках недругов Санкструма. Но поди сыщи этого эльфа… А отыскать надо. Отыщу, куда денусь. Позже составлю фоторобот с помощью уцелевших Страдальцев, и аккуратно начну поиски.