Я ощутил себя парией, человеком, которому отказано в обществе людей — по крайней мере, тех, кто населяет дворец династии Растаров. Хотя чувство это было ложным. Придворные просто затаились, как перед грозой. Что-то должно было сегодня случиться, и они знали об этом. А я — не знал. Просто чувствовал.
Кот увязался за мной, и смешно было наблюдать, как порскали в стороны придворные и лакеи, пока я брел по дворцовым коридорам. Алые не пугали их совершенно, но кровожадный кот, охочий до пожирания женщин и детей, ужасал до дрожи. После вчерашнего Шурик, видимо, решил охранять его сиятельство архканцлера, а может, думал, что я обладаю талантом фокусника — доставать из одежд разные вкусности вроде слепых ядовитых змей.
Я наклонился, бесстрашно почесал его за крупными мохнатыми ухами (настаиваю на этом слове), и сказал Провозвестнику:
— Запамятовал, брат Литон: мне нужно сохранить бочку вина из фиников. Обещал Шутейнику. Вы весьма обяжете меня, если…
Брат Литон зажмурился, кончик гусиного пера в руке двинулся, как лоза у искателя воды, остановился на дальней груде бочек, каждая из которых помечена замысловатой меловой загогулиной. Клирик сделал несколько шагов, и показал на неприметный бочонок.
— Вот он.
Удивительный талант к регистрации грузов. Ему бы таможенником работать!
Или министром финансов.
Я откатил бочонок к воротам.
— Еще приказал вымести, убрать весь винный подвал, — промолвил брат Литон. — Всю грязь, что там за десятки лет скопилась, все вымели. Теперь там чисто. Можно использовать под склады… Да и под что угодно можно использовать. Места — много. Кроме бочек для довольствия Алых… Их я оставил, как вы и велели.
Ловец Снов! Меня кольнула запоздалая идея. Ну конечно же, там где были пятна крови — в том месте следовали поискать старого Ловца Снов! Но теперь там прибрано, и крохотная бусинка брай навсегда исчезла.
Но что уж теперь…
— А еще хорошо бы, ваше сиятельство, — вдохновенно запел брат Литон, покосившись на малута, — после опустошения подвалов и продажи вин вовсе запретить горячительные напитки по всему Норатору. От них одно зло и разврат. И лишь служение Ашару…
Я молча покачал головой. Фанатики всегда хотят облагодетельствовать мир насильно, введя абсурдные запреты на какие-то абсолютно повседневные вещи, которые не являются, если разобраться, такими уж опасными или фатальными для общественной морали. Уже проходили мы эти фанатичные запреты, угу. И не в одной стране такое случалось, и приводило это вовсе не к благорастворениям, о нет. Самое показательное — закон Вулстеда в США, который поспособствовал страшнейшему росту алкогольной мафии, мгновенно наложившей лапы на ввоз и сбыт алкоголя. Сразу появились «слепые свиньи», то есть подпольные кабаки, где люди ужирались в хлам, даже если не хотели, начался передел сфер подпольного рынка со стрельбой и убийствами, падение экономики, а тогдашние звезды США катались напиваться и кутить в мексиканские городки, самым известным из которых и по сей день является Тихуана.
Жизнь — стресс. Человеку надо позволять расслабляться — законными вещами, конечно же. А вот запрет на расслабление приводит как раз к разрушительным последствиям.
Позже объясню Литону этот парадокс. Он не из тех фанатиков, что закусывают удила и слепо идут за идеей. Он умный. Он поймет.
По моему знаку Алые открыли ворота, и первый покупатель — хозяин «Кружки пива» — начал заводить на эспланаду нанятые подводы. Я кивнул ему, он энергично раскланялся в ответ. В этот миг мимо него пронесли тяжелый раззолоченный портшез — закрытый паланкин, в котором сидел какой-то важный чин. Только что его — портшез этот самый — сняли с задка кареты и поднесли к распахнутым дверцам. Что-то — какая-то огромная туша — втиснулась из кареты в портшез; я наблюдал за этим вполглаза, и очень удивился, когда восемь дюжих носильщиков понесли портшез в мою сторону. Перед ним вышагивал тощий человек в строгих серых одеждах. На груди его висел какой-то надраенный медальон.
Портшез остановился сбоку от его сиятельства архканцлера. В дверце его было прорезано застекленное ромбовидное окошко, и из окошка этого глядел на меня огромный глаз. Нечеловеческий глаз, совершенно, глаз какого-то спрута, с огромным влажным, водянисто-серым зрачком. Глаз ощупал меня, затем снизошел до кота — удивился — и снова уставился на меня.
Тощий человек приблизился ко мне и, став несколько в отдалении от кота, спокойно сидящего на задних лапах, распевно, хорошо поставленным голосом молвил:
— Баккарал Бай, дюк дюков, прибыл к архканцлеру Торнхеллу!
Неприятности, от которых я умело бегал, все-таки настигли.
Распахнулась дверца портшеза, в темном проеме показалась громадная туша дюка дюков. Он был закутан в дорогие багряные меха, в которых я опознал красного соболя, поверх мехов лежали мотки золотых цепей. Гимн роскоши. Голова-глыба из-за наплывов жира совершенно утратила человеческие — пусть даже хогговские — черты. Глаза тонули в нависающих складках, рот тоже в них терялся. Брылья щек напоминали вспаханное поле. Жидкие черные волосы прилипли космами к вспотевшему лбу.
В портшезе сидело человекообразное чудовище весом, наверное, в двести килограмм.
— Ых-х-х… — одышливо молвил Баккарал Бай.
— Приветствую, — сказал я спокойно, предощущая, что сейчас будет.
— Ых-х-х…
— Баккарал Бай, дюк все дюков Санкструма, приветствует архканцлера Торнхелла и сожалеет, что архканцлер Торнхелл вчера не смог встретиться с ним.
— Передайте Баккаралу Баю, — сказал я, — что я сожалею тоже. Кот внес свою лепту, что-то мявкнув — мол, конечно же, он горячо сожалеет, но если его впустить внутрь, он может разнообразить скучную атмосферу портшеза прекрасными ароматами.
Глаз спрута выкатился на меня. Огромный серый зрачок созерцал его сиятельство и кота несколько секунд.
— Ых-х-х-х…
Не сразу, но я понял, что эти самые «Ых-х-х» не слова, а команды говорить, которые Баккарал Бай подает своему шнырю.
— Баккарал Бай, дюк всех дюков, лично прибыл уведомить вас о следующем…
Баккарал выпростал из меховых залежей руку-окорок, в которой находился ворох старых, пожелтевших бумаг с обмахрившимися и надорванными краями. О, я очень хорошо знал, какого рода это бумаги!
Восемь битюгов — каждый при мече — смотрели строго перед собой. По их красным шеям с набухшими венами я понимал, что вес на их плечах — огромен. Дюк всех дюков весил, пожалуй, не двести, а все двести пятьдесят килограммов.
— Баккарал Бай имеет на своих руках векселя имперского дома, заверенные подписями Растаров. Векселя эти на сумму в двести пятьдесят две тысячи крон золотом. Это общие долги имперского дома, переданные в ведение Баккаралу Баю видными людьми Санкструма, а также послами Адоры и Рендора — Сакраном и Армадом, а также это деньги, занятые непосредственно у дюка всех дюков. Баккарал Бай требует погашения всех без исключения долгов имперского дома Санкструма в течение двух недель от сегодняшнего дня без возможности отсрочки, без возможности частичных выплат, без возможности передать выплаты третьим лицам на частичное погашение. Сумма должна быть предоставлена в ведение Баккарала Бая целиком и полностью, в противном случае…
— Ы-ы-ы-х-х-х!
— Баккарал Бай закончил свои речи.
Дверца портшеза захлопнулась.
Если я чему-то и удивился, так это прекрасной сумме в двести пятьдесят две тысячи золотом.
Достать такие деньги даже за год, даже за два года, даже при отличной — а не разрушенной, как сейчас — экономике страны невозможно.
И так и так ясно — эту сумму я не сумею достать. Просто не выйдет, даже если заложу все земли страны.
Должен быть какой-то другой выход. Оглянусь — нет ли в кустах белого рояля? Только вмешательство высших сил может спасти страну и меня. Ну, или инопланетяне.
Женщина в черном исчезла.
Глава двадцать шестая
Руководить Санкструмом — все равно что собирать пальцами шарики ртути на мраморном полу. Как ни ловчи, они выскальзывают и снова падают, дробясь на мельчайшие капельки-проблемы…
Под «видными людьми Санкструма» Баккарал Бай имел в виду, очевидно, все три фракции, а так же принцев и принцесс Растаров.
Кто-то озаботился тем, чтобы за краткое время моего правления собрать все векселя в одном месте, возможно, выкупить их, что означало перемещение огромных по местным меркам сумм денег. Враждующие элиты достигли временного консенсуса — выражаясь чудовищным языком политологов. Если перевести двести пятьдесят тысяч крон золотом в земные мерки — это будет примерно десять-пятнадцать авианосцев типа «Нимиц», которые, на минуточку, стоят по пять миллиардов за штуку. Все три фракции жаждут моей крови. Никто не собирается вести переговоры. Уничтожить меня любыми путями — единственный приказ. Пока я не могу даже припугнуть их настолько, чтобы они немного умерили свои порывы… Со мной не хотят общаться даже послы Адоры и Рендора.
Где мне найти точки опоры?
У меня нет временного люфта для формирования команды, нет реальной власти. Пост архканцлера сейчас — это болтание над пропастью на хрупкой иссохшей ветке. А она хрустит, ох, хрустит, и в любой момент грозит обломиться…
Я держусь только благодаря тому, что вовремя озаботился поддержкой Бришера и Алых крыльев, но пока не могу усилить свои позиции, навязать инициативы фракциям Коронного совета, перейти к агрессивной защите… Но все изменится… завтра утром, после моего визита в Коронный совет.
Возвращался я в Варлойн краем дворцового парка, волоча под мышкой бочонок с редкостным вином из фиников. Позади двое Алых — и впереди тоже двое. Дерзкий кот шествовал рядом. Уж не знаю, как у него получалось шествовать, но он именно шествовал, перенося вес с одной лапы на другую с царственным величием, а не переходил на собачью трусцу, чтобы поспеть за моими шагами. Хвост размером с локоть взрослого человека — конечно, трубой. На меня кот не смотрел, однако иногда я замечал, что он косит взглядом, впрочем, без всякого любопытства. Кот, как и полагается умным хищникам, контролировал территорию и двуногого… не хозяина, нет, а, пожалуй, члена стаи, или прайда.