Фон Шедлих посмотрел на диван, где сидели двое, — один спокойно дремал, положив голову на ранец с парашютом, второй чадил в потолок сигаретой — и приказал:
— Пора.
Оставшееся до вылета время прошло в надевании парашютов, последней проверке оружия и коротком напутствии фон Шедлиха — пожелании счастливого полета и активной деятельности.
Пора было выходить к самолету. И тут фон Шедлих схитрил. Он раскашлялся, прижал ко рту платок и в изнеможении опустился в кресло.
Что оставалось Басаргину и Киржибекову? Потоптаться на пороге, попрощаться с представителем абвера и без провожатого выйти на открытое всем ветрам поле, где их ожидал «Юнкерс-88».
Опускался вечер, и две фигуры с ранцами за спинами быстро растворились в синем сумраке.
Лица диверсантов обрамляли темно-серые подшлемники, ноги обхватывали жесткие ремни подвесной системы парашютов.
Двое сидели, безучастно глядя в одну точку и ожидая сигнала.
«Юнкерс-88» шел над горящим Сталинградом, на недоступной для зениток высоте, ныряя в рыхлые облака.
Наконец замерцала сигнальная лампочка.
Басаргин и Киржибеков шагнули к распахнувшейся дюралевой двери бортового люка. В памяти всплыла инструкция: согнуть колени, податься правым плечом вперед, сильно оттолкнуться от борта и затем броситься во мрак — страшный мрак неизвестности. И пережить несколько затянувшихся секунд до открытия парашюта, когда настороженная ночь плотно облегает тело, сдавливает дыхание и, кажется, длится бесконечно…
В ту же ночь на стол генерала Эрвина фон Лахузена легло донесение:
«Высадка произведена квадрате четыре восемь при благоприятных метеоусловиях 4.20 5 октября 1942 г. Капитан 7-го отряда люфтваффе Альберт Шельгер».
2
Перехватив взгляд руководителя второго подразделения абвера, адмирал притронулся холеной рукой к тускло поблескивающей на столе модели корабля.
Эрвин фон Лахузен прекрасно знал, что это миниатюрная модель крейсера «Дрезден», на котором некогда служил Фридрих Вильгельм Канарис. Генерал фон Лахузен знал, что шеф абвера любит вспоминать о своей былой службе на флоте, поэтому стал рассматривать кораблик, изображая неподдельный интерес.
Канарис взял со стола модель.
— Не имея угля, 9 марта 1915 года «Дрезден» прятался у берегов Чили от превосходящего его по артиллерии английского крейсера «Глазго». И все же они открыли по нас огонь! Когда же я прибыл парламентером на борт «Глазго» и напомнил о нарушении международного права, в ответ услышал: «У меня приказ потопить «Дрезден», где бы он ни находился. Все споры уладят дипломаты».
Адмирал поставил модель, грустно улыбнулся.
«Вспомнил, как некогда открывал кингстоны своего крейсера», — предположил Лахузен.
Беседа происходила в кабинете бывшего морского офицера, а с 1 января 1935 года руководителя военной разведки и контрразведки «третьего рейха». Выгоревший диван. Карта мира и рядом с ней портрет генерала Франко. Чуть дальше на стене фотография любимой таксы по кличке Зеппа и маска из дерева — подарок японского посла в Германии господина Осимы.
— Итак, они приземлились, — отбросив от себя воспоминания, перешел к делу адмирал. — Когда ждете первое радиодонесение?
— Ровно через пять часов, экселенц, — взглянул на часы генерал. — Группа оснащена мощным передатчиком, а также индивидуальными средствами для диверсий и террора. Когда станет ясно, что группа успешно легализовалась, начнется высадка в Заволжье подразделений десантников. В тылу у русских они сумеют захватить важные стратегические пункты с целью их уничтожения или удержания до подхода наших частей.
— Вы имеете в виду железную дорогу?
— Не только. По агентурным данным в Заволжье сейчас находится командный пункт русских. Там же много полевых аэродромов…
— Вам знакома директива фюрера № 45?
— Конечно.
— Верховное главнокомандование вермахта поставило задачу перед группой армий «Б» занять Сталинград, полностью разгромить там вражескую группировку, прервать движение судов по Волге и выйти к Астрахани. Мы же топчемся у Сталинграда, растянули фронт, а результатов никаких. Значит, у русских крепкий тыл и большие резервы, не учтенные нами. Пусть наша агентура сконцентрирует свое внимание на разведывании русских аэродромов и переправ. Это на сегодняшний день главное.
Канарис говорил, глядя мимо генерала, устремив взгляд в полировку письменного стола:
— Поставьте меня в известность о поступлении радиограммы от группы, как только та заговорит. Разрешаю поднять меня для этого даже с постели. Сегодня район Заволжья является для нас первостепенным, как и взятие города, носящего имя русского лидера. На Сталинград мы слишком много поставили.
3
Это был его четвертый прыжок, не считая учебного, сделанного под руководством инструктора.
Отстегнуть ремни и закопать парашют, а с ним шлем, перчатки, комбинезон было делом нескольких минут. Теперь оставалось встретиться с напарником. Но найти друг друга в темноте, не подавая сигналов, было трудно, поэтому инструкция предписывала добраться до ближайшей станции по одному.
Предыдущий прыжок прошел тоже гладко, чего нельзя сказать о выполнении задания. А оно казалось пустяковым: прибыть с группой в хутор, стоящий в междуречье Дона и Хопра, и начать формирование казачьих частей для выступления против Красной Армии. Антисоветская агитация среди жителей хуторов и станиц проводилась от имени небезызвестного генерала Краснова, чей приезд обещался казакам с подходом к Дону армий рейха и кто с недавних пор был назначен начальником созданного при имперском министерстве восточных областей Главного управления казачьих войск[12].
Тогда вместе с Басаргиным их было восемь. Пятеро прошли подготовку в разведывательном центре «Валли» и также были из числа белоэмигрантов, двое поступили из лагеря для военнопленных.
На Дону шла весна. В балках и низинах цвели яркие маки. Это была первая после долгих лет скитаний по чужбине встреча Басаргина с родиной, с теми краями, где в 1919 году он служил в Кавказской армии Врангеля. Но встреча с родиной оказалась довольно неприятной.
Не пройди Басаргин хорошую подготовку во втором подразделении управления «Абвер-заграница», не будь предельно осторожным, предусмотрительным — не шагать ему сейчас по вздыбленному полю: шестеро из агитаторов казачьего движения были под конвоем отведены жителями хутора в районное отделение НКВД, седьмой убит при сопротивлении и лишь восьмой — Басаргин — счастливо избежал плена или смерти.
Басаргин достал из вещевого мешка ушанку, нахлобучил на голову и зашагал по изрытой пашне.
«Все хорошо. По крайней мере, пока хорошо», — успокоил он себя.
Ноги сами вынесли на дорогу. Она шла ровно, не петляя, и была пустынна — ее не будили моторы машин или поскрипывание колес подвод. По одну сторону тянулось поле, по другую — толпились деревья.
«Перегнал ли меня Киржибеков?». — подумал Басаргин. О напарнике он вспомнил лишь потому, что у того находились рация и питание к ней.
«Тягловая сила этот Киржибеков, — усмехнулся Басаргин. — Здоров как бык, и силенок не занимать. Я бы с его грузом давно выдохся…»
Узкий серп месяца светил тускло, фигура одинокого человека на дороге не отбрасывала тени, сливалась с ночью и словно плыла в ней. Упругий ветер бил в спину, поэтому идти было легко. И вскоре Басаргин увидел приземистые постройки и здание станции с черными, проемами окон, с замершим на запасных путях составом теплушек. Огней не было ни в окнах, ни на путях, ни возле состава.
«Налетов остерегаются», — понял Басаргин и чуть не скатился в невидимую в темноте воронку. Это был след недавней бомбежки станции эскадрильей «мессершмиттов» новейшей модификации 10-9Г.
Полой шинели он протер голенища сапог и, прихрамывая на левую ногу, толкнул дверь в зал ожидания.
Первым, кого Басаргин увидел, приглядевшись к спящим на лавках людям, был напарник Киржибеков….
4
Приземление прошло неудачно: погасить купол парашюта не удалось, ветер подхватил его, потащил парашютиста по полю, ударил о комья земли. На какое-то время Киржибеков потерял сознание и очнулся от боли в пояснице.
О том, что он явится с повинной, Киржибеков твердо решил еще неделю назад, когда давал согласие на отправку за линию фронта в советский тыл. Было это в Полтаве, куда прямо из лагеря для военнопленных его привезли в закрытой машине. Он сидел в комнате, где на стене с довоенных времен остался висеть график выполнения квартального плана трикотажной фабрики, и тупо смотрел на фельдфебеля, заполнявшего за столом какие-то анкеты. Тогда Киржибеков солгал, приписав себе судимость за халатное отношение к колхозному стаду, пребывание в тюрьме и штрафном батальоне. Можно было бы присочинить и родство с каким-нибудь баем, но такая ничем не подкрепленная выдумка показалась бы явной ложью. На допросах (в школе они назывались беседами) Олджас старался играть роль недалекого, малограмотного человека, несправедливо обиженного Советской властью и силой отправленного на фронт. В этом, к счастью, удалось убедить всех, кто допрашивал Киржибекова. Поэтому с ним долго не возились, коротко растолковали суть задания, обещав при возвращении пост начальника полиции в кишлаке или даже городе Казахстана.
Единственное, чего Киржибеков не знал, как произойдет его явка с повинной, когда и при каких обстоятельствах он расскажет о своем пребывании у немцев и их задании. И, оказавшись в глухую ночь на скованной первым морозцем звонкой земле, он вначале растерялся.
«На станцию — к людям!» — решил Киржибеков и не стал, как того требовала строгая инструкция, закапывать парашют. Взвалил на плечо тяжелый мешок с рацией и заторопился. Ни картой, ни компасом он не воспользовался: над головой было небо и в нем рой звезд. А какой чабан не найдет путь по звездам?