Схватка (повести о чекистах) — страница 18 из 21

МАГНИТОФОННАЯ ЗАПИСЬ

1

— Здравствуйте. Я буду вести следствие по вашему делу. Вы уведомляетесь, что ваши показания записываются на кассету МК60 с применением магнитофона «Электроника»...

— Вы следователь прокуратуры?

— Я, старший следователь Комитета государственной безопасности майор Травушкин, в следственном изоляторе 20 августа 1986 года допрашиваю в качестве обвиняемого гражданина Снегурского. Допрос начат в 9 часов 30 минут.

— Ничего не понимаю... Мое дело вел капитан милиции, предъявил мне обвинение в хулиганстве. Но потом оказалось, что я сорвал погон у сержанта. Следователь сказал, что передаст дело в прокуратуру...

— Дело буду вести я.

— Разве сопротивление милиционеру расследует КГБ?

— Нет. Но выяснилось, что у потерпевшего, гражданина Франции, вы пытались купить валюту.

— Это недоразумение, я уже объяснял...

— Давайте по порядку. Ваши фамилия, имя, отчество?

— В протоколах все есть.

— Я хочу познакомиться с вами лично.

— Снегурский Валерий Семенович.

— Какого года рождения?

— Тридцать шесть лет.

— Образование?

— Высшее, биологический факультет университета.

— Место работы и должность?

— Научно-исследовательский институт биологии, заведующий лабораторией.

— Имеете ли ученую степень?

— Кандидат биологических наук.

— Где живете?

— Песочная улица, дом 96, квартира 4.

— Семейное положение?

— Разведен.

— Судимы?

— Нет.

— Какая у вас зарплата?

— Двести восемьдесят.

— Каковы ваши жилищные условия?

— Живу один в двухкомнатной кооперативной квартире.

— Есть ли у вас сбережения?

— Пять тысяч на книжке.

— Есть ли дача?

— Нет. У меня автомобиль «Москвич». Зачем спрашивать? Вы же, наверняка, все узнали... Ах да, для магнитофона.

— Пожалуйста, расскажите еще раз, как все произошло.

— Весьма элементарно. После работы я зашел в бар гостиницы выпить рюмку финского ликера. Его не оказалось. Пришлось пить коньяк. Опьянел... Зашел в вестибюль. Идет какой-то иностранец. Я попросил у него сигарету. Он мне что-то буркнул... Показалось обидным, я ударил его. Меня схватили... Вот и все.

— Вы ударили его не один раз...

— Возможно.

— Порвали на нем одежду...

— Вероятно.

— Разбили витринное стекло...

— Вину я признал полностью.

— Выражались нецензурно...

— Все может быть.

— Оказали сопротивление представителям власти...

— Я не сразу сообразил, что это милиция.

— Но один работник был в форме...

— Да, на две статьи заработал.

— Злостное хулиганство и сопротивление работникам милиции. Теперь о валюте... Потерпевший утверждает, что вы не сигарету просили, а валюту предлагали.

— Абсурд! Скажите, пожалуйста, как вас звать?

— Сергей Иванович.

— Сергей Иванович, французик путает. Меня же обыскали. После бара осталась десятка. Какая валюта?

— Выходит, что потерпевший сочинил? Тогда с какой целью?

— Он меня не понял, Я кричал, что, дескать, приезжают сюда всякие с валютой и ходят по нашим «Березкам». Слово «валюта» было сказано, верно. Сделайте нам очную ставку.

— Придется уточнять.

— Сергей Иванович, валюта отпадет — я не сомневаюсь. Скажите, а сколько я получу за хулиганство?

— Подождите, у меня еще много вопросов...

— Пожалуйста, я отвечу.

— Как же вы, приличный человек, ни с того ни с сего бьете незнакомого гражданина?

— Вы забываете, что я был пьян.

— Сколько выпили?

— Не помню.

— Примерно сколько рюмок?

— Не считал.

— Бармен считал. Вы выпили ровно одну пятидесятиграммовую рюмку коньку.

— Я забыл сказать, что в бар я пришел уже нетрезвый.

— Валерий Семенович, экспертиза установила, что в вашей крови алкоголя было ничтожное количество. Его даже не хватит на состояние легкого опьянения.

— Дело в том, что до этого я выпил две кружки пива, а потом эту злополучную рюмку. Пиво с коньяком, знаете ли, реакция...

— И так сильно опьянели?

— Сергей Иванович, вы не учитываете, что, во-первых, пил коньяк с пивом. Во-вторых, натощак. В-третьих, я человек, в сущности, непьющий. И в-четвертых, каждый организм индивидуален.

— Допустим, опьянели. Но вы же не запели, не затанцевали... А бросились на гражданина. Кандидат наук, заведующий лабораторией... Просит сигарету и бьет человека кулаком в лицо, как последняя шпана. Это же не укладывается в голове.

— Многие жизненные явления не укладываются в голове.

— Но мне нужно понять причину этого преступления, Валерий Семенович.

— Не знаю.

— Не знаете, почему совершили преступление?

— Представьте себе.

— Не могу представить.

— Неужели подобных случаев не было в вашей практике?

— Если преступник невменяем.

— Нет-нет, я в своем уме и готов понести наказание, но объяснить свой поступок не могу! Все перебрал. Может быть... я с детства люблю детективы. Не могли они повлиять на мою психологию?

— Возможно.

— Не мог ли я совершить криминал, начитавшись? После детективных фильмов некоторые люди, особенно подростки, совершают увиденное в кино преступление.

— Я не знаю ни одного случая, чтобы нормальный человек, посмотрев детектив, пошел бы и совершил хулиганский поступок.

— Позвольте... Посмотрев фильм, три подростка выдавили в магазине стекла точно таким способом, как было показано в фильме. Наклеили какую-то ленту.

— Кино научило их не преступлению, а способу. Без кино они выбили бы стекла кирпичом.

— Возможно, вы и правы. Да, еще вспомнилось... Мальчишкой я видел, как пьяный ограбил женщину — вырвал у нее из рук сумочку и побежал. Не могло ли это каким-либо образом засесть в моем подсознании и теперь проявиться?

— Это вопрос для психиатра.

— А не проявилась ли наследственность?

— Что за наследственность?

— Дед по материнской линии имел судимость за карманную кражу.

— Раньше ведь эта наследственность не проявлялась?

— Нет. Впрочем... Года два назад зажился я на даче. Осень, никого нет. Я работал над статьей. Сидел до двух часов ночи. Перед сном гулял с маленьким песиком. И каждую ночь проходил мимо магазина. Тусклая лампочка, ветер, сосны. Ни души кругом. И мне пришла нелепая мысль. Как легко его обокрасть! Разумеется, эту мысль я отогнал. Но она все глубже внедрялась в мою фантазию. Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы я не покинул дачу...

— Магазин торговал ценными вещами?

— Сельский лабаз. Мыло, крупа, спички...

— Вы хотите сказать, что у вас болезненное влечение к преступлениям?

— Ничего подобного! Просто я позволю себе заметить, что вы совершаете психологическую ошибку.

— Какую же?

— Сергей Иванович, вы обращаетесь к моему разуму, а это малопродуктивно. Вы как бы ломитесь в открытую дверь. Известно, что ни один преступник разумом не одобряет своей деятельности. Спросите его, зачем он бьет людей и ворует, он вам не ответит. Не знает!

— Если не к разуму, то к чему же тогда обращаться?

— Вы следователь, вы психолог...

— Если знаете, то подскажите.

— Вы забыли о бессознательном.

— Хотите сказать, что ударили бессознательно?

— Иного объяснения нет.

— В это бессознательное я не очень верю.

— Извините, вы отстали. Психологи уже знают, что есть бессознательные поступки. А разве юристы не пришли к выводу, что есть и бессознательные преступления? Впрочем, писатели это знали значительно раньше юристов.

— Какие писатели?

— Например, Достоевский. Помните, в «Братьях Карамазовых» Алеша говорит: «Есть минуты, когда люди любят преступления...»

— За всю мою практику бессознательные и безмотивные преступления мне не попадались.

— Странно...

— По-моему, бессознательное — это патология. Но я допускаю подсознательное.

— Бессознательное, подсознательное... Есть ли разница?

— Да. В человеке могут копиться импульсы, как бы минуя его интеллект. Допустим, разум чего-то не принимает. В конце концов накопленное прорывается в поступке. И человек не может объяснить мотивы. Вот вроде бы и бессознательное действие. Но это подсознательное, то есть просто неосознанное.

— Да вы, Сергей Иванович, фрейдист?

— У Фрейда есть и полезное...

— Кажется, наши психологи тоже в нем кое-что нашли.

— Еще работая в прокуратуре, расследовал я однажды преступление семнадцатилетнего парня. Избивал людей с отменной жестокостью, но не грабил. Почему, зачем? Нет мотива. Ничего не понимаю... Парень все эпизоды признает, соглашается с потерпевшими... На очных ставках сидит ягненком. А за что бил — искренне не знает. Неделю с ним говорил так и этак... Как вы думаете, в чем причина?

— Псих.

— Нет, была психиатрическая экспертиза.

— Ну дурак.

— Была экспертиза и психологическая.

— Остается одно — бессознательное преступление.

— Я вдруг заметил, что двое потерпевших похожи друг на друга. Тогда я собрал всех потерпевших вместе, всех пятерых. Похожи, как родственники. Ростом, цветом волос, типом лица, чертами... Как вы это объясните?

— Что-то в духе Шерлока Холмса. Разные там пляшущие человечки...

— Моя задача — выяснить, на кого они похожи.

— На какого-нибудь артиста?

— На его отца.

— На отца?

— Который был пьяницей, дебоширом, истязал сына, издевался над матерью... Когда этот несовершеннолетний бил потерпевших, то представлял отцовское лицо.

— Вы хотите сказать, что моя история тоже как-то обусловлена?

— Совершенно верно.

— Тогда только одним: когда я бил иностранца, то представлял, что бью мировой империализм.

— Тот парнишка, Валерий Семенович, все-таки имел пониженный интеллект и своих мотивов не понял. Но мне трудно допустить, что кандидат наук не может разобраться в собственных помыслах.

— Я могу лишь повторить, что затеял драку по какому-то наитию. Однако вину свою признаю полностью и готов нести наказание.

— Валерий Семенович, к вам есть вопрос, который меня интересует больше всего...

— Пожалуйста.

— Почему вы не переживаете и не волнуетесь?

— Как так не переживаю?

— Кандидат наук — хулиган! Следствие, суд, приговор... Такой стыд! А вы размышляете, рассуждаете, спорите... Будто на симпозиуме.

— Откуда вы знаете, что творится в моей душе?

— Вижу.

— Вы привыкли к людям примитивным, у которых, как говорится, душа нараспашку.

— У всех душа открыта.

— Не понял.

— Душа, как родной язык, — непременно прорвется.

— Потом вы забываете, что я ученый. Попав в необычную ситуацию, я ищу рациональный выход.

— Выход у вас один — говорить правду.

— Разве вы в этом сомневаетесь?

— К сожалению, да.

— Я — научный работник, порядочный человек, несудимый... Какое у вас основание мне не верить?

— Анализ поступка.

— Что за анализ?

— До хулиганства в баре вы вели себя нормально. После хулиганства в дежурной комнате вы были даже вежливы.

— Естественно, хулиганство — это безумная вспышка.

— Вы спокойно вышли на середину вестибюля, осмотрелись и только потом начали бить человека и стекла.

— Не понимаю, что вы хотите сказать?

— Делали все с броской театральностью, то есть было очевидно, что вас тут же поймают...

— Надеялся убежать.

— Вы же настаиваете на внезапности и бессознательности... Оказывается, загодя думали о бегстве?

— Вернее, подумал уже потом.

— Задержавший вас гражданин утверждает, что вы не бежали, а семенили...

— От страха. Я же не рецидивист.

— Все, вместе взятое, наводит на мысль, что вам хотелось быть пойманным.

— Сергей Иванович, вы рассказали про несовершеннолетнего... Вы говорили про подсознательное... Может, и во мне накопилось такое, что мне самому никогда не понять, а вам никогда не расследовать?

— Давайте поищем.

— Где?

— В вашей жизни.

— Ну если вам нечего делать...

— Закон обязывает найти мотивы преступления.

— Все доказано, я признался...

— Вы меня торопите со следствием?

— Ради бога! Копайтесь, ищите, изучайте — я буду только рад.

— Допрос прерывается на обеденный перерыв. Прочтите протокол и, если все записано правильно, подпишите. Звукозапись окончена, сейчас я воспроизведу фонограмму...

2

— Допрос гражданина Снегурского Валерия Семеновича продолжен. Показания записываются на магнитофонную ленту... Не хотите ли объяснить мотив совершенного вами преступления, Валерий Семенович?

— Опять этот проклятый мотив...

— У вас было время подумать, могло появиться желание сказать правду.

— Дореволюционные ученые делили вашего брата на следователя-художника, следователя-инквизитора, следователя-сыщика, следователя-формалиста и следователя-судью. И вот я решал, к какому типу отнести вас.

— И к какому же?

— Вы следователь-художник, поскольку у вас развита фантазия. Я имею в виду ваши слова о том, что якобы мне хотелось быть пойманным. О правде, которую якобы я не говорю...

— Вы не ответили на мой вопрос... Можете ли объяснить мотивы своего преступления?

— Сергей Иванович, по закону бремя доказательств вины лежит не на обвиняемом, то есть не на мне, а на следователе, то есть на вас. Мотив, если не ошибаюсь, входит в понятие вины.

— Откуда такие познания в уголовном процессе?

— Я уже говорил, что люблю детективы.

— Не только. В вашей личной библиотеке очень много специальных книг по криминалистике, уголовному праву, судебной психологии...

— Покупал.

— Весь последний год вы брали в библиотеке книги только правового характера. Зачем?

— И это проверили... Я всегда интересовался уголовщиной. В свое время даже хотел идти на юридический факультет.

— Это было давно.

— Странные задаете вопросы, Сергей Иванович. Кто теперь не интересуется криминальными сюжетами? В библиотеках за детективами очереди, кинотеатры полны, телевизионные сериалы смотрят не отрываясь... А какая на улице сбежится толпа, стоит увидеть кровь?

— Я был в вашей квартире, Валерий Семенович... У вас такие есть книги по криминалистике, которые и мне, специалисту, неизвестны.

— Если я делаю, то я делаю.

— Словно вы готовились совершить преступление века.

— Ну да, много лет готовился набить морду интуристу.

— Но вот другая литература подобрана странно...

— Что вы имеете в виду?

— У вас почти нет классики.

— Классику я в школе изучил.

— Я долго не мог понять, по какому принципу вы собирали библиотеку. Вроде бы разные книги — о путешественниках, о животных, романы о людях науки, об артистах... Но что-то их объединяло. В конце концов догадался... Библиотека подобрана по героям — все они непременно добились успеха. Даже звери и те победители.

— Да, я люблю сильных людей.

— А несильных?

— Сергей Иванович, у меня такое впечатление, что вам неведомы ни социальные законы, ни биологические.

— А биологические законы — что?

— Знаете, в чем высочайшая мудрость природы? Слабое, больное, хилое, немощное, убогое непременно погибает. Все сильное уничтожает все слабое.

— Что ж тут мудрого?

— Борьба за выживание отдельных индивидуумов сохраняет жизнь всей популяции. Иначе бы сообщество растений, животных или людей засорилось бы больными и слабыми и погибло бы. Это азы.

— А почему природа не настолько мудра, чтобы дать жизнь всем — и сильным, и слабым?

— Невозможно по целому ряду законов.

— Экая мудрость — драться за жизнь!

— Если вы не понимаете биологических законов, то не поймете и социальных.

— А в социальной жизни как? Так же, как и в биологии?

— Сергей Иванович, я же вижу, что вы шутите.

— Мне хочется понять ваши взгляды...

— Мои взгляды общеприняты. Я просто вам объясняю, почему люблю сильных людей. Потому что в обществе идет борьба посвирепее, чем у животных. И я не хочу быть съеденным.

— Какую борьбу вы имеете в виду?

— Разную, всякую. Кроме политической, идеологической, классовой, национальной и еще там какой есть борьба психологическая. Сильные натуры едят слабых. Бедные люди — кто? Это прежде всего слабые натуры. Корни, кстати, уходят в природу, в биологию и физиологию, Что такое слабая натура? Это человек со слабым типом нервной системы.

— Вы расхваливали мудрость природы за гибель слабых... А в человеческом обществе как же? Поедать слабых тоже мудро?

— Если не мудро, то зачем вы это делаете?

— Что делаю?

— Поедаете меня?

— Уж если я вас, как вы говорите, «поедаю», то не потому, что я сильный, а вы слабый. Я вас «поедаю», потому что вы хотели «съесть» человека. Иначе говоря, посягнули на общество. Выходит, что я защищаюсь.

— Сергей Иванович, о сильных людях написаны психологические монографии, сочинены романы, поставлены пьесы... Как можно меня упрекать?

— В вашей квартире над столом висят изречения. Например, «Человечество — раковое образование планеты». Чье оно?

— Мое.

— Как его понимать?

— Человечество бешено размножается и все пожирает.

— Там еще такое есть... «Слабый человек старается жить не хуже других, сильный старается жить лучше других, а личность живет так, как считает нужным». Тоже ваше?

— Разумеется.

— Ну про слабых-сильных вы объяснили. Но тут еще про личность, которая, как я понимаю, выше сильного.

— Видите ли, сильных людей много. Но сила еще не все. К ней нужен интеллект.

— Значит, личность — это умный и сильный человек?

— Обладающий неким витамином самостоятельности.

— Что за витамин?

— Девяносто девять процентов людей, даже сильных и умных, подчиняются обстоятельствам.

— Есть обстоятельства неизбежные.

— Люди, которые без этого витамина, добровольно опутали себя ненужными отношениями. Постылой женой, нелюбимой работой, пустой дружбой... Не так ли?

— Разумеется, если постылая, нелюбимая и пустая.

— А разве не должен человек жить так, как считает нужным? Надеюсь, вы меня понимаете... Я имею в виду не пошлое «жить, как хочется», а построить свою жизнь сообразно разумной идее.

— Валерий Семенович, а вы — личность?

— Надеюсь.

— Значит, у вас нет постылой жены, нелюбимой работы и пустой дружбы?

— Были, но я вовремя освободился.

— Мне бы очень хотелось узнать — как?

— Что как?

— Как вы освободились от постылой жены, нелюбимой работы и пустой дружбы?

— Сергей Иванович, может быть, вы не следователь, а социолог?

— Следователь всегда немножко и социолог.

— Вы не допрашиваете меня, а изучаете.

— Допрос и есть в сущности изучение человека и его поступков...

— У писателей работа чище — они изучают высоту человеческого духа.

— По-моему, они изучают и высоту человеческого духа, и глубину его падения, потому что человек — разный.

— Все-таки какое имеет отношение к драке моя бывшая жена или бывший друг?

— Я уже говорил, что, возможно, мотив отыщется в прошлом...

— Ах да, вы намереваетесь копаться в моей жизни.

— Завтра мы начнем со студенчества. Допрос окончен, звукозапись прекращена...

3

— Здравствуйте. Продолжается допрос гражданина Снегурского. Показания записываются на магнитофонную ленту...

— Здравствуйте, Сергей Иванович.

— Начнем. Попрошу рассказать о студенческих годах...

— Почему не детских?

— Валерий Семенович, не надо обсуждать мои вопросы.

— Я всего лишь иронизирую. Что вас интересует в моих студенческих годах?

— Кажется, тогда вы были влюблены в однокурсницу Тамару Калентьеву?

— Боже, к чему вам это? Ну был влюблен. Да мало ли в кого я был влюблен?

— Вы с ней дружили четыре года?

— Мы учились в одной группе.

— А разве вы не хотели на ней жениться?

— Нет, не хотел.

— Разве не с этой целью приехали в наш город ваши родители?

— Они приехали не с этой целью.

— Разве не был заказан в ресторане «Полянка» свадебный ужин?

— Не помню, много было ресторанных ужинов.

— А разве не было подано заявление в загс? Разве не были куплены билеты на теплоход для свадебного путешествия? Разве родители невесты не освободили для молодых комнату?

— Допустим, было. И что? Может человек передумать?

— За неделю до свадьбы?

— Бывали случаи, что за свадебными столами передумывали.

— Почему же передумали вы?

— Разлюбил.

— Так внезапно?

— Да, так.

— В это трудно поверить.

— А в любовь с первого взгляда верите?

— Допускаю.

— Допускаете... Она ведь тоже внезапна. Почему же в нелюбовь внезапную не верите?

— Потому что через два дня после несостоявшейся свадьбы произошел любопытный эпизод.

— Что за эпизод?

— А разве сами не помните?

— Сергей Иванович, в молодости полно эпизодов.

— Ну этот вряд ли мог забыться...

— Вам проще напомнить.

— Напомню. Летним днем вы шли парком. Вдруг два пьяных хулигана напали на девушку и потащили ее в кусты. Одного вы сбили с ног, второй с испугу убежал.

— Ах, это...

— Героизм! А вы его забыли.

— Как же, помню...

— Еще бы не помнить, если на этой спасенной, на Людмиле Миноваловой, вы женились.

— Да, женился.

— А почему?

— Странный вопрос... Почему люди женятся?

— По любви.

— И я, естественно, полюбил.

— Когда?

— Не понимаю...

— Когда полюбили: до спасения или после?

— До случая в парке я Людмилу не знал.

— Вы с ней не были знакомы, но уже знали.

— Загадками говорите.

— Хулиганов-то не было!

— Вы же сами сказали, что были...

— Почему же не поправили? Вы же лучше меня знаете, как все произошло на самом деле.

— Я не желаю копаться в прошлом.

— Так были хулиганы или не были, Валерий Семенович?

— Не помню.

— Ваша тактика понятна — подтверждать только то, что известно следствию. И ни слова больше, чтобы не сказать лишнего. Придется напоминать. Итак, хулиганов не было, а были ваши дружки, которые по вашей просьбе инсценировали нападение. Не так ли?

— Боже, студенческие хохмы, повод для знакомства. Ничего предосудительного в этом не вижу.

— Допустим. Но почему для инсценировки была выбрана именно Людмила Миновалова?

— Как-то я встретил ее на улице. Она мне так приглянулась, что я выследил ее до дому. А потом подбил знакомых ребят на эту, как вы называете, инсценировку.

— Итак, вы увидели на улице Людмилу Миновалову, влюбились, бросили невесту, отменили свадьбу, познакомились с Людмилой и женились на ней?

— Совершенно верно.

— Валерий Семенович, в том месяце, когда ваши приятели, как вы говорите, похохмили с Людмилой Миноваловой, в городе случилось еще два аналогичных нападения на девушек. К одной пристали на пляже, к другой в кинотеатре...

— Что ж, город большой.

— Город большой, но я говорю о приставаниях, которые совершили опять-таки ваши приятели.

— Разве?

— И что интересно: этих двух девушек тоже спасли вы.

— Студенческие шутки.

— Странные шутки. И зачем они?

— Зачем бывают шутки? Ни за чем.

— Но за каждой якобы спасенной девушкой вы начинали ухаживать и признавались ей в любви. Тоже шутки?

— Сергей Иванович, вы, наверное, кончали специальное учебное заведение и студентом не были...

— Я закончил юридический факультет университета.

— Тогда вы должны помнить, что проделывают студенты. Я не был исключением.

— Валерий Семенович, складывается загадочная картина... Дружки пристают к одной девушке, вы ее якобы спасаете, объясняетесь в любви, делаете предложение, но она вас отвергает. Затем все повторяется со второй девушкой. Потом с третьей. Третья соглашается выйти замуж. И вы утверждаете, что ее полюбили?

— Все это было слишком давно, я не помню.

— Не помните, любили свою жену или нет?

— В конце концов, это моя личная жизнь...

— Вы стыдитесь своей личной жизни?

— Нисколько, но я многое запамятовал. Вы же сами отметили сумбурность и глупость всего происходившего со мной в студенчестве...

— В этой сумбурности была железная логика.

— Какая же?

— Родители всех «спасенных» девушек работали в НИИБе, Научно-исследовательском институте биологии.

— Ну, это совпадение.

— Отец первой девушки был заместителем директора по общим вопросам, мать другой — ученым секретарем, а отец Людмилы Миноваловой — заведующим лабораторией.

— Сергей Иванович, посудите сами... Мы разыгрывали комедию с приставанием лишь по одному принципу — симпатичная девушка или нет. Полагаю, вы моих бывших друзей допросили?

— Да.

— Тогда они должны подтвердить, как мы в шутку делили всех девиц на три сорта — на донн, примадонн, мадонн.

— Они рассказали и про «Список судьбы». Кстати, составленный по другому принципу; без донн, примадонн и мадонн.

— «Список судьбы»?

— Неужели тоже запамятовали?

— Что-то смутное...

— Валерий Семенович, вы составили подробный список незамужних дочерей руководящих сотрудников Института биологии. И при помощи приятелей начали с ними знакомиться. Скоро и надежно. Какая из девушек не влюбится в героя? Одна, Миновалова, влюбилась.

— Ну и что?

— В результате отец Миноваловой похлопотал, институт сделал на вас заявку, вас туда распределили и оставили в нашем городе. Иначе бы вы поехали в провинцию учителем биологии.

— Я уловил ваш метод. Вскрыть мою гнилую сущность? А я не хотел быть учителем биологии! Меня привлекала экспериментальная работа. Это аморально?

— Аморален ваш путь к ней. И вы меня уверяли, что на Миноваловой женились по любви.

— А что такое любовь? В вашем представлении это, наверное, история в духе Ромео и Джульетты...

— Уж во всяком случае не в духе выгодного распределения.

— Любовь — это всего лишь общение на сексуально-подсознательном уровне.

— Почему же не на сознательном?

— Потому что любовь — чувство примитивное. Это же первый и естественный кирпичик любого организма. Жрать да любить.

— Вы говорите не о любви, а о размножении.

— Я и забыл про вашу пуританскую мораль...

— Почему «пуританскую»?

— Следователь, законник. Вы слова «секс» боитесь, как огня.

— Отчего же... В моем понимании любви слово «секс» тоже есть.

— Если не секрет, что вы зовете любовью?

— По-моему, любовь — это одухотворенный секс.

— Ах, одухотворенный. Я бы вам порассказал, сколько пакостей от этой одухотворенной любви. Вот пример массовый. Девушка живет с родителями. Влюбилась и уехала с мужем. Бросила стариков одних, зачастую немощных, или одинокую мать, да еще где-нибудь в деревне. Ради любви. И эту любовь вы зовете одухотворенной?

— Я не эту любовь зову одухотворенной.

— Короче, от моей женитьбы никому хуже не стало. Ни Людмиле, ни мне, ни обществу.

— Вот об этом мы поговорим после обеденного перерыва. Прочтите и подпишите протокол... Звукозапись окончена...

4

— Продолжается допрос гражданина Снегурского Валерия Семеновича. Показания записываются на магнитофонную ленту...

— Сергей Иванович, прежде чем начнется разговор, я хочу знать, правомочны ли вы расспрашивать про эпизоды моей жизни, не имеющие отношения к преступлению?

— Я вас не спрашиваю о том, что не имеет отношения к преступлению.

— Как не спрашиваете? Про женитьбу, про любовь?..

— Я ищу мотив преступления.

— Вы хотите сказать, что все эти свободные беседы есть поиски мотива?

— Безусловно.

— Я представлял допрос более конкретным разговором.

— По-моему, мы говорим о весьма конкретных вещах.

— Ну да, о любви...

— Вот к ней и вернемся. Вы сказали, что любовь к жене все-таки была?

— Да, сказал.

— А Капитолина Андреевна Бояркина?

— Перетрясли мою жизнь, как постельное белье...

— Почти четыре года вы были с ней в близких отношениях?

— Был.

— Я бы даже назвал ее дом второй вашей семьей. Жили у Бояркиной неделями, хранили личные вещи, вместе ездили в отпуск...

— Тогда и добавьте, почему я от Бояркиной ушел.

— Почему же?

— Она сошлась со своим прежним мужем.

— А после чего?

— Как это после чего? В ней заговорила старая любовь.

— После того, как Капитолину Андреевну Бояркину разбил паралич. Вы забрали свой чемодан и ушли. Она же попросила помощи у бывшего мужа.

— И сделала умно.

— Почему же вы не помогли?

— Он все-таки муж, хоть и бывший. Кстати, состоятельный человек, а я в то время был молодым специалистом.

— И поэтому написали ему оригинальное письмо?

— Какое письмо?

— Я бы назвал его исковым.

— Что-то не припомню...

— В нем вы требуете от бывшего мужа Бояркиной возместить ваши материальные затраты... За две поездки с Бояркиной на Кавказ, стоимость ремонта ее квартиры, стоимость подаренных ей босоножек фирмы «Саламандра», стоимость янтарного паука с золотыми лапками, японского зонтика...

— Извините, что перебиваю, но необходимо уточнить. В стоимость поездок на Кавказ себя я, разумеется, не включал. И в перечень затрат вошло далеко не все. Выписывал ей «Работницу», подарил «голубой тюльпан»...

— Я даже не знал, что они бывают голубыми.

— Бывают, но попробуйте достать.

— Привозные, из Голландии?

— Почему из Голландии... Один строитель продал.

— Сам вырастил?

— Кого?

— Этот голубой тюльпан...

— Сергей Иванович, вы что — иронизируете?

— Почему иронизирую?

— Неужели не знаете, что такое «голубой тюльпан»?

— Как же не знаю... Тюльпан голубого цвета.

— Голубой унитаз в форме тюльпана.

— Ах, вот как...

— Сергей Иванович, этой историей с Капой вы хотите сказать, что я бросил человека в беде? Или доказываете, что я не любил жену?

— Ну, для доказательства последнего есть улики весомее. В вашей квартире изъят блокнот, рукописно озаглавленный «Сексуальный дневник».

— Так и знал, что начнете смаковать...

— Ваш дневник?

— Мой.

— Я прочту несколько записей.

— Зачем? Вы, наверняка, дневник изучили, я его знаю, а больше никого в кабинете нет — нас двое.

— Нас трое.

— Как?

— Вы забыли про магнитофон.

— Ну если только для него...

— Итак, зачитывается выдержка из дневника. «Марина Б. Девица-штамповка. Не потребовалось ни усилий, ни уговоров. Она и кофе так пила — залпом».

Следующая запись... «Адель Ц. Ее биополе обволакивает мужчину, как высоковольтная паутина. Тут не стоит вопрос, сколько мне понадобилось психической энергии, чтобы овладеть ею; вопрос стоял, сколько потребуется энергии, чтобы освободиться от этой Адели».

Еще выдержка... «Валентина В. Эта дура не в счет. Предложила дружить, познакомиться с ее родителями и встречаться у памятника. Я, разумеется, должен приходить с цветами. Она любит розы, которые по пятерке штучка».

Вот такая запись... «Зина (до фамилии не дошло). Выпила два бокала сухого «Алиготэ», скушала порцию шашлыка по-карски, выкурила сигарету «Мальборо» — и готово! Я заметил, что несопротивляющаяся женщина мне неинтересна».

Выдержка наугад, через десять страниц... «Анастасия А. Вернее, Анастасия Иннокентьевна. Гранд-дама. Красива, пышна, неприступна. Хотя у нее куча поклонников, она всегда одинока. Месяца два за ней ходил. На нее потрачено не столько сил психических, сколько денег».

Еще через десять страниц... «Рита М. Пишу только правду, потому что дневник есть красная книга моей души. Короче, Рита М. расцарапала мне всю морду. Несопротивляющаяся женщина неинтересна, а сопротивляющаяся раздражает». И так далее.

— Этот дневник будет фигурировать в суде?

— Да, я приобщил его к уголовному делу.

— Какое отношение он имеет к хулиганству?

— Дневник вас характеризует.

— По-моему, он больше характеризует женщин.

— Судить будут вас, а не женщин.

— Мой адвокат непременно заявит ходатайство об изъятии дневника из дела.

— Это ваше право. Я же хочу понять, почему человек, у которого есть жена и постоянная любовница, безудержно вступает в связи с женщинами.

— Запишите, что я сексуальный маньяк.

— Нет, вы не маньяк. Тут сложнее.

— Сергей Иванович, вы забываете, что дневник писался молодым человеком сразу после окончания университета.

— Зато он писался на протяжении четырех лет. Только вы неверно его озаглавили, Валерий Семенович.

— Ну, если бы готовил для печати, то назвал бы пооригинальнее. Что-нибудь наподобие «Похождения благородного кавалера, кандидата наук де Снегурского по бабам». Извините, что шучу, но вы прилипли к дневнику так, будто я банк ограбил. Чем же не понравилось название?

— А вы не замечали, что и секс, и любовь в какой-то степени социальны?

— Секс, извините, от формы государственного устройства не зависит.

— Замечали, что, влюбляясь, человек как бы соразмеряет свои возможности? Подбирает себе подобную по красоте, по возрасту, по образованию, даже по росту... Смотрит, по Сеньке ли шапка. А уж потом дает простор своей любви. Скажем, заводской парнишка не влюбится в кинозвезду. В таких случаях говорят — не пара. Это же социальность? А вы, как я понимаю, считаете себя «сильной личностью».

— Какая связь сильной личности с женщинами?

— Как же, Валерий Семенович: «сильная личность» должна утверждаться. Но как? Вы в то время были начинающим научным работником, неизвестным и неопытным, — нечем было утвердиться. И вашей душе потребовалась компенсация. Победы над женщинами как компенсация за убогость карьеры. Вместо успеха в науке — успех у женщин.

— Опять ваши фантазии, Сергей Иванович.

— Вести дневник и, следовательно, охотиться за женщинами вы перестали тогда, когда защитили диссертацию. Вы добились успеха в науке, и тогда победы над женщинами стали не нужны.

— Вероятно, это совпадение... Этот дневник вы трактуете предвзято. Как документ аморальности. А читая о Дон-Жуане, наверно, восхищаетесь!..

— Произведением, а не героем.

— Между прочим, женщин я выбирал красивых.

— Что это меняет?

— Я не развратничал, я наслаждался женской красотой. А понимание красоты и аморальность несовместимы.

— По-моему, между красотой и моралью связи нет.

— Сергей Иванович, вы не согласны с общеизвестной истиной?

— Видите ли, когда человек наслаждается красотой, он как бы потребляет ее, она как бы только для него; а когда человек делает добро, то это для других. Поэтому можно любить прекрасное и быть негодяем.

— Сергей Иванович, вы противоречите великим писателям. Эстет Оскар Уайльд жизнь положил за красоту...

— По-моему, в «Портрете Дориана Грея» он как раз доказал, что чувство прекрасного и аморальность вполне уживаются. Помните, убийца читает стихи, наслаждается книгой о камеях и эмалях, вспоминает прекрасную Венецию, а в его доме, рядом с ним, лежит труп убитого им человека.

— Странный, какой-то криминальный взгляд на искусство.

— А я и есть криминалист.

— Тогда как же вы трактуете знаменитую мысль Достоевского, что красота спасет мир?

— Красота никогда не спасала мир. Знаете, фашисты очень любили классическую музыку...

— Я не верю, что вам не нравится Дон-Жуан. И не верю, что вы не согласны ни с Уайльдом, ни с Достоевским! Вы хотите во что бы то ни стало доказать мое ничтожество...

— Я хочу отыскать истину, Валерий Семенович.

— Да-да, слыхали. Истина — мое ремесло.

— Так, рабочий день истек. Допрос закончен. Прочтите протокол... Звукозапись прекращена...

5

— Продолжается допрос гражданина Снегурского. Показания записываются на магнитофонную ленту... Здравствуйте.

— Здравствуйте, Сергей Иванович.

— Хочу задать вопросы о вашей работе. Вы сказали, что любите науку и чуть ли не ради нее женились на дочке заведующего лабораторией...

— Ради науки я бы и на белой медведице женился.

— Даже так?

— Свою жизнь я целиком отдавал и отдаю науке.

— Почему-то на заводах, на стройках, в колхозах просто работают... А науке непременно отдают жизнь.

— Потому что наука берет ее всю, без остатка.

— Ну да, а колхоз или завод берет лишь кусочек.

— Сергей Иванович, разве вы не слышали такого выражения — научный подвиг?

— Он подходит, скорее всего, к прошлым временам, когда служить науке было невыгодно, да и опасно. А теперь, говорят, в день по стране защищается до семидесяти диссертаций. Так что отдавать жизнь науке стало выгодно.

— Без таланта диссертацию не защитишь.

— Какой же талант, коли существуют планы подготовки кандидатов и докторов наук? Разве талантливость можно планировать? Вы представляете себе план подготовки на пятилетку, скажем, композиторов или писателей?

— Сергей Иванович, вы слишком далеки от науки, чтобы судить о ней.

— У меня дед был ученый-металлург. Всюду выступал и писал, что неверно плавят руды: извлекают лишь одно железо, а все остальное выбрасывают. О своем железе ночь мог проговорить.

— Вы еще вспомните ученых восемнадцатого века...

— Тогда пример свежий. Женщина, кандидат наук, вышла на пенсию. От скуки устроилась в регистратуру поликлиники. Поработала и ужаснулась: «Боже, оказывается, я всю жизнь ничего не делала».

— Вы хотите сказать, что все ученые — бездельники?

— Я хочу сказать, что есть ученые, а есть научные работники.

— Сергей Иванович, вашу манеру допроса я изучил. К чему все эти разговоры о науке?

— Отец жены, Петр Петрович Миновалов, взял вас в свою лабораторию... Как пошла научная работа?

— Отлично.

— Говорят, вы стали чемпионом института по шахматам?

— Директора обыгрывал.

— И до сих пор все помнят, как вы организовали ремонт институтского здания...

— Нас же тогда хотели выселить.

— Доставали оборудование...

— Только дефицитное.

— Выступали на собраниях...

— Когда просила администрация.

— Возглавили комиссию по борьбе с опозданиями...

— Меня массы выдвинули.

— Даже распространяли лотерейные билеты.

— Я люблю общественную работу и не скрываю этого.

— А как же наука, Валерий Семенович?

— И ею занимался.

— За два первых года работы у вас ни статейки не появилось, ни отчета...

— Не забывайте, что я собирал материал для диссертации.

— Сколько лет ее писали?

— Три года — нормальный срок.

— Вашей диссертационной темой была биохимия кормовых дрожжей?

— Да, примерно.

— Этой темой вы занимались два года, собирали материал, писали... А потом вдруг переменили тему и стали заниматься, если я правильно выражаюсь, биотехнологией древесины, ее переработкой в корма?

— Да, это больше отвечало профилю лаборатории.

— Но вам же оставался год до защиты?

— Я написал диссертацию по новой теме.

— За год?

— Срок значения не имеет. Другой и за десять не сумеет.

— Как отнесся к этому Петр Петрович?

— Положительно.

— Скажите, а почему Петр Петрович отказался от защиты докторской? Ведь она была почти готова...

— Ну, защитить докторскую непросто, это не кандидатская. Думаю, Петр Петрович отказался от защиты из-за нездоровья.

— Он на что-нибудь жаловался?

— Намекал на больное сердце.

— Если не ошибаюсь, темой его докторской диссертации был поиск эффективного метода биохимической переработки древесины в корма?

— Да.

— Как и вашей кандидатской.

— Что значит — как и моей кандидатской? Этой темой занималась вся лаборатория.

— Петр Петрович Миновалов опубликовал ряд статей, которые стали основой его будущей диссертации. Как понимать, что почти все главное из них вошло в вашу кандидатскую?

— Сергей Иванович, вы незнакомы с методами современной науки. Время одиночек и эрудитов, интуиций и озарений прошло. Наука стала коллективной. Поэтому и добытые плоды общие.

— Бездарностям стало легче...

— Что вы сказали?

— Одним социологом установлено, что науку в сущности делают всего лишь три процента от всего числа научных работников. Что же делают остальные девяносто семь процентов?

— Работают на эти три процента. В чем и суть коллективизма.

— Так почему они тоже считаются учеными?

— Сергей Иванович, вы тщитесь доказать, что я не ученый?

— Ваша бывшая жена Людмила Петровна показала мне листки рукописи докторской отца. Тексты почти совпадают с текстами вашей диссертации.

— А, дошло до проверки...

— Как это объяснить?

— Уж не думаете ли вы, что я украл диссертацию тестя?

— Нет, не думаю.

— Петр Петрович сам предложил мне воспользоваться некоторыми фрагментами.

— Только ли фрагментами?

— Если бы он был жив, то подтвердил бы.

— Дочь, сотрудники лаборатории, текстуальные сличения говорят не о фрагментах. Миновалов ради дочери пожертвовал своей диссертацией — все отдал вам.

— Не думайте, что я взял готовенькое и выдал за свое. Пришлось освежить экспериментальную часть, сделать новые выводы...

— Валерий Семенович, как же так? Вы только что клялись в любви к науке. Белая медведица и так далее. А даже не смогли написать диссертацию?

— По-вашему, мне нужно было отказаться? И ждать, и терять время?

— Ну а скромность и...

— Простите, что перебил. Знаете, как сказал Менделеев? «Скромность — мать всех пороков». Дословно.

— Вероятно, он имел в виду скромность в познании законов природы.

— Сергей Иванович, вы романтизируете науку. Поэтому вы и считаете, что она должна состоять из одних ученых. Я уже говорил, что в ней нет интуитивных озарений и скромных одиночек.

— Насчет интуитивных озарений... Ибн Сина, он же Авиценна, интуитивно предсказал, что человек заболевает от микробов, которые передаются не только через воду, но и по воздуху. Через восемь веков Пастер это подтвердил экспериментально. Теперь насчет скромных одиночек... По-вашему, науку делают только нахалы?

— Скромные наверняка ее не делают.

— А Петр Петрович Миновалов был скромным?

— Точнее, мягким.

— Как вы к нему относились?

— Положительно. Тесть взял в лабораторию, помог с диссертацией...

— За все за это вы были ему благодарны?

— Разумеется.

— В чем это выразилось?

— Ну в чем... В хорошем отношении...

— Так, вам пора обедать. А после обеда выясним, как вы отблагодарили. Допрос прерван. Прочтите протокол... Звукозапись окончена...

6

— Продолжается допрос гражданина Снегурского. Показания записываются на магнитофонную ленту...

— Сергей Иванович, отпуская на обед, вы как-то угрожающе пообещали расспросить про мою благодарность Миновалову...

— Кандидатской вы добились. Как дальше пошла ваша работа?

— Так говорите о степени, будто она манна небесная.

— Вы же о ней мечтали?

— Сергей Иванович, человек, как правило, оценивает себя прошлым. Кем был и кем стал. Но, чтобы видеть перспективу, стоит научиться смотреть на себя не из прошлого, а из будущего. Стал кандидатом наук. А кем станешь? Линия, проведенная от «кем стал» до «кем стану», и есть перспектива. И для ракурса нужно подальше отступить в будущее, куда-нибудь лет до шестидесяти. Как говорят, большое видится на расстоянии.

— Малое тоже.

— Что?

— Стали ученым со степенью, интересная лаборатория, появились новые возможности...

— Какие возможности? Добавили полсотни — и лады.

— А наука-то, ваша любимая наука?

— Сергей Иванович, личность — понятие динамическое.

— В каком смысле?

— Статика, то есть стояние на месте, ей противопоказана.

— Имеете в виду карьеру?

— Талант, неординарный работник, уж не говоря про выдающегося человека, обязательно начнет делать, как вы называете, карьеру.

— Ну, талант или выдающийся человек делает не карьеру, а что-то иное, тоже выдающееся. Карьеру делают люди стандартные.

— Чувствую в вашем тоне неприязнь к карьеризму...

— Почему же только в тоне? Я и словами выражаю к нему отвращение.

— Напрасно. Так называемый карьеризм полезен для государства.

— Не думаю, чтобы человек, для которого движение по служебной лестнице дороже всех иных ценностей, был бы полезен государству.

— Карьерист работает! Он, если хотите, двигатель прогресса.

— Карьерист равнодушен к людям, а это сказывается на деле. Какой же прогресс без людей?

— Сергей Иванович, взгляды на карьеризм давно изменились.

— Значит, я обхожусь старыми. Но вернемся к вашей карьере.

— Какая там карьера... После защиты я три года был на подхвате.

— Вот именно, на подхвате. Вы сказали, что в шахматы никому не уступали... Но одному человеку все-таки проигрывали.

— Могли быть случайные партии.

— Этому человеку вы проигрывали непременно — директору.

— Тешил его самолюбие.

— Вы в электронике разбираетесь?

— Нет, не волоку.

— Однажды директор обронил, что испортился его японский транзистор. Вы вызвались починить. Сказали, что японская электроника — ваше хобби.

— Откуда вы знаете, что я сказал?

— От директора. На второй день он принес транзистор и отдал вам. Через неделю вы вернули ему исправный приемник. Выходит, знаете электронику?

— Я носил приемник в мастерскую.

— Вот как... Скажите, а кто такая Маргарита Кушаньева?

— Лаборантка. Вероятно, вы хотите спросить про наши отношения? О них все знали. У нас был тягучий роман.

— Говорят, красавица?

— Лицо, пожалуй, на четверку, но фигура и манеры по первому классу.

— С фигурой понятно, а что значит манеры по первому классу?

— Когда Маргоша шла по улице, мужики из пиджаков вылезали. Такая женщина могла себе позволить шик.

— В чем он заключается-то, этот шик?

— Если театр, то первый ряд; если, извините, трико, то воздушное; если духи, то французские; если вино, то шампанское... Мне неудобно спросить о вашем любимом блюде...

— Картошка.

— А у Марго — фаршированные осьминоги в шоколаде. Блюдо испанской кухни. И верите ли, мужчины делали для нее это блюдо.

— Где же брали осьминогов?

— Просили у моряков. Или заменяли кальмарами.

— Вы ее любили?

— Маргошу-то? Ее не надо любить, ею надо наслаждаться.

— Путешествовали вместе?

— Бывало.

— В местечко Синяя Грива ездили?

— Да, на рыбалку. Там у лесника есть избушка.

— Скажите, когда умерла ваша мать?

— Никак не могу привыкнуть к перепаду ваших вопросов... Мама умерла давно, сразу после окончания мною университета.

— Когда тянулся роман с Марго, матери уже не было?

— Конечно.

— В почтовых архивах области нами обнаружен бланк телеграммы, отправленной со станции Зайцево неким Ивановым на ваше имя в Синюю Гриву. В телеграмме сообщалось, что ваша мать тяжело заболела.

— Странно...

— Самое странное, что телеграмма написана вашим почерком, то есть отправлена самому себе.

— Не помню этой хохмы.

— Я помогу вспомнить. В лесниковой избушке вы тогда были вместе с Маргаритой Кушаньевой.

— Что-то брезжит... Видимо, жена пронюхала или был деловой вызов, а Маргоша не отпускала.

— Напомню еще. Вместе с вами и Маргаритой рыбачил и директор института.

— Да, однажды он с нами ездил.

— Как же вы оставили свою женщину, красавицу, с мужчиной в одинокой избушке?

— Директор — порядочный человек.

— Но ваша Марго пробыла с директором больше месяца...

— Любовь. Натуре не прикажешь.

— Никто вас, Валерий Семенович, никуда не вызывал. Все это вы подстроили, чтобы оставить Маргариту Кушаньеву с директором. А говоря проще, одолжили ее директору на месяц.

— Кто это вам сказал? Фантазии.

— Сказал директор, теперь уже бывший. Кстати, договор заключался на три месяца, до осени. Но ваша Маргоша извела его причудами. В том числе этим осьминогом в шоколаде.

— Трепач он. Истинные мужчины о своих отношениях с женщинами не рассказывают.

— Истинные мужчины и женщин не покупают.

— Какая торговля? Что я за Маргошу получил?

— Давайте прикинем. В шахматы директору проигрывали, транзистор починили, красавицу одолжили... И директор ничегошеньки для вас не сделал?

— Даю честное слово, что он только пообещал отдать мне место заведующего лабораторией.

— Место Миновалова, вашего тестя?

— Да.

— Но оно же занято, Миновалову тогда было еще четыре года до пенсии. Да ведь и после шестидесяти мог бы работать...

— У Петра Петровича сердце пошаливало.

— Выходит, надеялись на его смерть?

— А что остается, если старье держится за свои места волчьей хваткой?

— Не любите стариков?

— Это проблема! Их прибывает с каждым годом. И стоят на пути стеной.

— Куда ж им деваться?

— В лучшем случае не мешать ходу молодых.

— А в худшем?

— Сергей Иванович, еще Вейсман пришел к мысли, что биологический тип выживает только в том случае, если будут смертны его отдельные индивиды. Поэтому эволюция придумала и закрепила смерть. Смерть единицы ради коллектива! Кстати, у многих животных это происходит рациональнее. Некоторые бабочки умирают после определенного отрезка времени, лососевые рыбы — после размножения, и осьминоги тоже... А вот человеку эволюция придумала старость. Так что наша нелюбовь к старикам биологически оправдана.

— А социально?

— Тем более.

— Ваша биология обосновывает смерть тела. А дух? Он же хочет жить, невзирая на дряхлое тело.

— Биология не занимается духом.

— Чего только вы не обосновываете биологией... И борьбу со слабыми, и сильную личность, и животную любовь, и сживание со света стариков...

— Объективные законы. Кстати, тот директор, о котором мы говорим, делал так: кому за шестьдесят — увольнял, кому за пятьдесят — понижал в должности.

— Стариков надо жалеть, потому что они наказаны временем.

— Жалеть можно, но если подходить научно, то смерть стариков полезна обществу.

— Чем же?

— Сохраняются пенсионные деньги, освобождаются должности, квартиры...

— Тогда расскажите, как вы сотворили полезное для общества дело.

— Какое?

— Свели в могилу одного старика, Петра Петровича Миновалова, чтобы занять его место.

— Вероятно, вы шутите?

— Он и до шестидесяти не дожил.

— Не дожил из-за больного сердца.

— Этим вы и воспользовались.

— Как прикажете вас понимать?

— Валерий Семенович, вам запомнился первый сердечный приступ у Миновалова?

— Да, летом, от жары.

— Нет, не от жары. К Миновалову пришла незнакомая женщина и попросила устроить в институт ее дочь за тысячу рублей. Петр Петрович опешил. Женщина заявила, что якобы таким образом он пол-института устроил на работу.

— Я тут при чем?

— Миновалов отвел женщину в дирекцию. Она призналась, что ее научил пойти с взяткой к Миновалову случайный попутчик в поезде. С ней поговорили, и на этом инцидент был исчерпан.

— Повторяю, при чем тут я?

— Между прочим, за неделю до этого случая вы ездили в командировку.

— В командировку я ездил раз шесть в году.

— Женщина описала этого попутчика... Среднего роста, упитан, черноволос, полные губы, тонкие усики, глаза темные, самоуверен...

— Глаза у меня карие, и я не самоуверен.

— Миновалов не спал две ночи...

— Карие глаза у меня, карие!

— Случай второй. Миновалов много лет собирал мейсенский фарфор. Коллекция была небольшой, но он дорожил ею чрезвычайно. Кто-то проник в квартиру и перебил все вазы, блюда и статуэтки.

— Что значит — кто-то проник? Проник вор.

— Но этот вор ничего не взял.

— Извините, мне сам Петр Петрович перечислил украденное.

— Золотые часики, стеклянные бусы, ботинки и пятнадцать рублей денег из шкатулки? Странный подбор, не правда ли? А разбитая коллекция стоит тысячи.

— Тогда кто же был в квартире, если не вор?

— Вы.

— У вас есть доказательства?

— Есть. В коллекции был столовый сервиз на шесть персон. Более тридцати предметов. И все цело! Вор колошматил направо-налево, а сервиз берег.

— Ну и что?

— Этот сервиз Петр Петрович обещал подарить к пятилетию вашей свадьбы. Зачем же вам бить практически свою вещь?

— Людмила натрепала...

— Петр Петрович неделю пролежал в постели. Был и еще один случай, добивший Миновалова. Но об этом завтра.

— Нет, почему же? Давайте все до кучи. Прошу допрос продолжить.

— Рабочий день кончился, уже вечер. Без острой необходимости допрашивать в поздние часы запрещено законом. Прочтите протокол... Звукозапись окончена...

7

— Продолжается допрос гражданина Снегурского. Показания записываются на магнитофонную ленту... Здравствуйте.

— Здравствуйте, Сергей Иванович.

— На первых допросах вы сказали, что человек должен освободиться от нелюбимой работы, постылой жены и пустой дружбы. Ну, с работой ясно: защитившись и заняв место умершего Миновалова, от нелюбимой работы вы освободились. Расскажите, как освободились от жены.

— Элементарно — развелся. Но вы хотели убить меня еще каким-то фактом...

— К нему и пойдем. Если не секрет, почему развелись?

— Почему каждая третья семья разводится?

— Ну, причины разные...

— Причина одна. На чем держались в истории семьи? В каком-нибудь матриархате или в рабовладении — на страхе. При феодализме — на зависимости, от мужа не уйти. При капитализме — на деньгах. А у нас?

— На любви, на сочетаемости, на единых интересах...

— А это, извините, химеры, идеализм. Ими людей в семейной упряжке долго не удержишь. Да и вы сами доказывали социальность любви.

— Но не материальность. То, что вы зовете химерами, есть основа, если хотите, по-настоящему свободной любви.

— Вы забыли Маркса. Семья — ячейка экономическая.

— Почему же забыл... Я даже считаю семью ячейкой коммунистической.

— Должность вас обязывает быть семьянином.

— А вы, значит, против семьи принципиально?

— Отчего же? В доме должна быть или кошка, или собака, или жена.

— Все-таки почему разошлись с Миноваловой?

— Есть пауки такие — аргиопа дольчатая. Во время свадьбы самец погибает от шока, и самка съедает его труп. А самец тропического черного крестовика сразу после любви прыгает на спину своей крупной супруги, чем и спасается, — там она его не может ухватить.

— Пожалуйста, на человеческих примерах...

— Если бы меня попросили дать определение жены, то я бы так сказал: жена — это человек, который меня не понимает.

— А когда ради карьеры женились, то надеялись на понимание?

— Представьте себе, надеялся.

— Странно...

— Видите ли, семью подпирают три столба: любовь, секс и семьянинство. Но почти никогда не подпирают одновременно — какой-нибудь один. Поэтому жены делятся на три сорта. Первые ценят ваши химеры, любовь и уважение; и секс им нужен, и чувство семьи у мужа, но любовь на первом месте. Без нее они жить не согласны. Таких женщин мало. Вторые женщины самые популярные — им нужно, чтобы мужик был хорошим семьянином и не слабаком в сексе. На вашу любовь им начхать. Между прочим, у этих женщин самые крепкие семьи. А третий сорт женщин — сексуально озабоченные. Им любой мужик подойдет, был бы самец приличный. Они и чужих мужей подбирают, и алкашей. Так вот Людмила Петровна Миновалова была женщиной этого, третьего, сорта. А я, как вы знаете по дневнику, мужчина не последний. Она за меня держалась.

— Тогда почему же разошлись?

— Я говорил про паучих, которые после любви сжирают самцов.

— Люди утверждают, что гулящей она не была, о вас заботилась...

— Она заботилась обо мне с ненавистью.

— Видимо, из-за ваших любовных похождений?

— Сергей Иванович, знаете какие самые страшные ссоры? Не из-за любовных похождений, не из-за отношения друг к другу, не из-за вещей и денег... Ссоры не из-за чего! Все в супруге хорошо, и от всего тошнит.

— Вы скандалили?

— Я расскажу про эволюцию наших отношений... Сперва она говорила мне, что натура я сложная. Потом стала говорить, что я нервный. Затем, что капризный, как женщина. Потом начала звать капризным, как беременная женщина. А уж в последние совместные дни бросала коротко: «Сходи к гинекологу!»

— Что стало поводом для развода?

— Сергей Иванович, вы, перекопав мою жизнь, прекрасно его знаете.

— Все-таки хотелось бы услышать в вашем изложении...

— Я застукал Людмилу с мужчиной.

— Подробнее, пожалуйста.

— Отдыхали с ней на даче. Вечером я уехал, мне утром на работу. Но на даче забыл бумаги и решил смотаться за ними утречком, по холодку. Приезжаю, а она в кровати с типом.

— Что вы сделали?

— Нет, скандала не было. Я лишь уведомил ее отца, Петра Петровича, и подал на развод.

— В лаборатории рассказали?

— Подобные пикантные штучки в тайне не сохранишь.

— Петр Петрович опять попал в больницу, из которой уже не вышел...

— Да, старик удара не перенес.

— Скажите, а как у вас прошел вечер накануне отъезда?

— Нормально. Ужинали с Людмилой, пили чай...

— А вино?

— Бутылку сухого.

— Жена тоже пила?

— Один бокал, граммов сто пятьдесят.

— А тот мужчина был ее постоянным любовником?

— По-моему, случайным.

— Кто он?

— Я не вникал.

— Людмила Петровна рассказала, что этот человек лежал под одеялом в пиджаке, брюках и носках...

— Подробности его туалета меня не интересовали.

— Конечно, ведь вы его хорошо знали.

— Не знал и не знаю.

— Валерий Семенович, это же поселковый пьяница и тунеядец Матвей Хрушка, по кличке Хрюша. Его дом через два от вашего.

— Возможно, на улице встречались.

— Матвей Матвеевич Хрушка показал, что в тот вечер вы угощали его на вокзале водкой с пивом.

— С такими, как ваша Хрюшка, я не общаюсь.

— Разумеется. Но в тот вечер он был вам нужен.

— И он сказал, для чего?

— К сожалению, вы его так угостили, что кроме факта выпивки он ничего не помнит. Очнулся в кровати с вашей женой. Впрочем, много ли надо выпить хроническому алкоголику...

— Прелестно: хронический алкоголик, но словам его верят.

— Говорят, вы долго не могли разбудить жену?

— Тоже из показаний алкоголика?

— Из показаний Людмилы Петровны Миноваловой.

— Что мне хотите еще пришить?

— Я уверен, что вы подсыпали жене в вино снотворное, напоили алкоголика, привели его на дачу и уложили спать рядом с женой. Зная, что они рано не проснутся, нагрянули утром.

— Зачем мне такие приключения?

— Разом убили двух зайцев: избавились от жены и нанесли еще один удар сердцу Миновалова.

— Развестись я мог законным путем, а на место шефа других претендентов от лаборатории не было.

— Коллектив знал, сколько сделал для вас Миновалов, поэтому беспричинно бросить теперь ненужную вам жену вы все-таки бы постеснялись. Вам же ими руководить. Ну а место шефа... Ждать, когда он уйдет на пенсию?

— Сергей Иванович, битье фарфора, подосланная взяточница, подложенный жене любовник... Как говорится, все это было давно и неправда. Область гипотез. Вам этого никогда не доказать.

— Тут вы правы, за давностью не доказать. Да я пока и не уверен, есть ли тут состав преступления. Убийство Миновалова чем? Подлостями и пакостями?

— Вот именно, убийство чем?

— Допрос прерывается на обеденный перерыв... Магнитофонная запись прекращена...

8

— Продолжается допрос гражданина Снегурского. Показания записываются на магнитофонную ленту... Вот теперь и верно задам вопрос, скорее всего, к делу не относящийся... Истратили столько сил, виртуозно женились, виртуозно освободились от жены, виртуозно защитили кандидатскую диссертацию, на костях стали заведующим лабораторией, которой руководите уже много лет... Достигли. Теперь своею жизнью довольны?

— Сергей Иванович, человеку не надо мало, человеку не надо много — человеку надо ровно столько, сколько он хочет.

— Сколько же хотите вы?

— Человек никогда не знает, сколько он хочет.

— Но вы же целеустремленная и сильная личность! Вся ваша жизнь говорит о стремлении к власти, к деньгам, к славе...

— И тут вы, Сергей Иванович, ошибаетесь. Я не хочу ни власти, ни денег, ни славы. Власть, говорите? Как вы думаете, испытывает пастух удовольствие от своей власти над баранами? Вряд ли. У меня в подчинении крупная лаборатория. Подхалимы, лодыри и завистники. Какая радость от власти над ними? Деньги, говорите? Вы же знаете, в нашем обществе деньги серьезной роли не играют. Квартира и машина у меня есть, дача мне не нужна. На одежду, еду и развлечения зарплаты хватает. Так к чему деньги? Слава, говорите? Я вам расскажу курьез... Луи Пастер, основатель микробиологии, жизнь отдал изучению микробов. Ему поставлен памятник. Так эти самые микробы успешно изъедают мрамор и памятник разрушают. Вот и вся слава.

— Так что же вы хотите?

— Я хочу жить красиво.

— Непонятно...

— А что такое хорошее вино — понятно? Букет! Разложи букет на составные, и вина не будет.

— Значит, красивая жизнь — это букет? Из каких же цветов?

— Из цветов наслаждения. Человек живет ради наслаждений, не так ли?

— Смотря чем наслаждаться.

— Всем, Сергей Иванович! Наукой, женщиной, вином, автомобилем, бифштексом...

— Что же, наслаждение наукой и наслаждение вином с бифштексом ставите в один ряд?

— А почему бы нет?

— Вы же говорили, что наука для вас дороже всего...

— Но я не говорил, что вино с бифштексами мне недороги.

— Вы только что высмеяли власть, славу и деньги, а теперь восхваляете вино с закуской...

— Я отвергаю высокие полеты мысли ради простых наслаждений.

— Разве занятие наукой — простое наслаждение? Раньше вы говорили обратное.

— Высочайшее! Сродни поэзии! Когда я вхожу в лабораторию, вижу приборы, графики, ждущую чистую бумагу...

— Зачем вы носите терку?

— Не понял.

— Терку, говорю, зачем носите в портфеле?

— Какую терку?

— При обыске в кожаном портфеле, с которым вы ходите на работу, обнаружили стопку чистой бумаги финской; детектив на английском языке под названием в переводе, «Ее соблазнительный труп»; две пачки сигарет «Мальборо»; пять лимонов и терка металлическая хозяйственная. Мне понятно назначение всех предметов, кроме терки.

— Нес ее домой.

— Купили? Но она не новая, ржавая...

— Нес терку с работы домой, она у меня постоянно в портфеле.

— Зачем?

— На что вам далась эта терка?

— Терка что — секрет?

— Никакого секрета. Лимоны на ней тру, лимоны.

— А зачем тереть лимоны?

— Заливаем спиртом и получаем что-то вроде лимонного ликера.

— Разумеется, спирт лабораторный?

— Да, бывает экономия.

— Пьете один?

— Зачем же? С сотрудниками, по случаю различных знаменательных дат.

— Может, я и правда не понимаю, как вы говорили, облика современного ученого, но мне не представить, скажем, Менделеева или Эйнштейна с теркой в портфеле.

— А вы можете представить Менделеева или Эйнштейна на картошке? Нас же гоняют на поля каждое лето.

— Чем попивать государственный спирт в лаборатории, лучше копать картошку на поле.

— Не так уж часто мы и пили. А терка всего лишь причуда. У тех же Менделеева и Эйнштейна этих причуд было навалом. Ученые, особенно физики, любят шутить. Даже выходила несколькими изданиями книжка «Физики шутят».

— Их самой остроумной шуткой было изобретение атомной бомбы.

— Что вы сказали?

— Это я так, между прочим. У вас, говорят, человек сгорел на работе? В прямом или в переносном смысле?

— Э, пустяк.

— Вам же выговор объявили...

— Отметили защиту промежуточного отчета. Ну кто-то подкинул идею сварить пунш...

— С помощью той самой терки?

— Нет, она для ликера. А тут натуральный пунш со всеми компонентами. Подожгли его в чаше. Ну и плеснуло на эмэнэса, на младшего научного сотрудника, на грудь. Рубашка синтетическая, загорелась каким-то синим огнем. Разумеется, мы этот факт переживали.

— Как узнала администрация?

— Когда рубашка вспыхнула, эмэнэс испугался, выскочил из кабинета и припустил в туалет. Мы, естественно, за ним.

— Все это в рабочее время?

— В конце дня.

— Представляю картинку. Объятый пламенем ученый бежит по институту, а за ним сотрудники лаборатории... И чем кончилось?

— Мы его залили водой, как головешку.

— Не обгорел?

— Только одно ухо порозовело и как-то завяло. Сергей Иванович, этот случай вы муссируете опять к мысли, что я никудышный руководитель?

— Сперва ответьте мне, что за человек Кир Михайлович Бабурин?

— Большой стаж, светлая голова, хороший работник.

— Какие у вас с ним отношения?

— Нормальные, даже товарищеские.

— Почему он не кандидат наук? Стаж, светлая голова...

— Видите ли, Кир Михайлович идею сгенерировать может, но у него не хватает упорства довести ее до товарного вида.

— Какой у вас с ним был разговор в начале года?

— Помилуйте, у меня с ним разговоры через день.

— Напомню: вы его вызвали к себе в кабинет после общеинститутского собрания.

— Возможно.

— Помните, о чем его спрашивали?

— Разумеется, нет.

— Любит ли он поесть.

— Вряд ли я мог об этом спросить, потому что Бабурин худ и прозрачен, как стеклянная пробирка.

— Потом спросили, любит ли он коньяк.

— Тоже не мог спросить, потому что знаю его как трезвенника.

— Затем спросили, любит ли он женщин.

— Чепуха! Бабурин хром и стар.

— Выяснив, что он не пьет, не ест и не гуляет, вы поинтересовались, на кой черт он живет. На этот вопрос Бабурин ответить не смог. Тогда вы предложили наполнить его жизнь содержанием.

— Это сам Кир Михайлович сказал?

— Конечно.

— Да, предложил наполнить жизнь содержанием, но я каждому подчиненному предлагаю наполнить ее содержанием.

— Что же вы предложили Бабурину?

— Теперь припоминаю... Совместно поработать над статьей.

— Вы предложили освободить его от всякой лабораторной работы, с тем чтобы он сел писать для вас докторскую диссертацию.

— Я требую, чтобы Кир Михайлович сказал мне это в глаза.

— Надеетесь на его испуг?

— Это же шутка была — про баб и про вино.

— А ведь Бабурин пишет диссертацию...

— Статью он пишет, статью!

— Выходит, Валерий Семенович, для вашей красивой жизни нужна была докторская степень? Если бы было время для разговоров, то думаю, что ваша красивая жизнь обернулась бы заурядным престижненьким барахтаньем на материально-должностном уровне.

— Есть люди, которые о красивой жизни не подозревают; есть люди, которые о красивой жизни знают, но жить ею не умеют; а есть люди, которые красивую жизнь знают и жить умеют, но им не дают.

— Последние — это вы, конечно?

— Я ли, другой ли... Неважно.

— Так, рабочий день истек...

— Опять истек? Сергей Иванович, хорошо, что вы блюдете законность, не допрашиваете меня по вечерам, прерываетесь на обед, но сколько же можно толочь воду в ступе?

— Знаете, инспектор Люка из романов Сименона сказал, что допрос никому не во вред.

— Какая тут польза, когда идут общие разговоры?

— Видимо, воспитательная.

— Меня уже поздно воспитывать. И я сомневаюсь, имеете ли право копаться в моей жизни только потому, что я ударил интуриста?

— Слышали английскую классическую притчу? Два джентльмена гуляли по крутому берегу и увидели тонущего мальчика. Первый джентльмен спас его. Но в воду упал второй мальчик — опять вытащил. Третий в воде... Другой джентльмен вдруг побежал. Первый кричит ему: «Куда ты, надо их спасать!» А бегущий отвечает: «Надо посмотреть, кто их бросает в воду». Вот и я, Валерий Семенович, хочу посмотреть, кто их бросает в воду, то есть хочу проследить весь путь.

— Какой путь?

— По которому вы катились к преступлению.

— Ваше дело разбираться в моем поступке, а не в моих путях.

— Закон обязывает установить причину преступления.

— Но закон предписывает определенную тактику допроса.

— Вы ошибаетесь. Тактические приемы закон не регламентирует.

— Как хочу, так и допрашиваю?

— Нет, закон запрещает домогаться показаний насилием, угрозами и другими аморальными способами. А тактику, стиль, манеру допроса избирает сам следователь. Впрочем, жизнь вашу в общих чертах я изучил и зафиксировал. Завтра начнем более конкретный разговор.

— Слава богу.

— Допрос окончен... Магнитофонная запись прервана...

9

— Допрашивается гражданин Снегурский. Показания записываются на магнитофонную ленту... Здравствуйте.

— Здравствуйте, Сергей Иванович. Последний допрос?

— Почему последний?

— Вы же вчера сказали, что будем говорить о деле...

— Будем. Только сперва ответьте на один вопрос. Почему у вас нет друзей?

— Хотите, Сергей Иванович, затеять праздный, то бишь нравственный, разговор с выходом на сентенцию: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей»?

— Допустите, что у меня праздное любопытство.

— Друзей, разумеется, надобно иметь, чтобы быть порядочным гражданином?

— Чтобы быть счастливым.

— А знакомые, сослуживцы, соседи?..

— Я спрашиваю о друзьях. Без них я считаю человека неудачником. Он как бы живет в обществе, в котором нет людей.

— Сергей Иванович, вы знаете, что биополе человека доказано и успешно изучается. Что такое дружба? Это насыщение моего биополя энергией адекватного биополя другого человека.

— Не совсем понял, а вернее, совсем не понял.

— Сергей Иванович, разве в городе может быть одиночество? На работе, в транспорте, на улице, во дворе, на лестничной площадке, на телефонной линии, у телевизора... Сплошные люди и сплошные биополя! Я подключаюсь к любому и насыщаю свое. К чему же ваша старомодная дружба?

— Теперь понимаю, отчего в вашей жизни я не нашел ни одного друга.

— Плохо искали. У меня был отменный друг — Константин Тепляков.

— Который погиб в мае?

— Несчастный случай. Упал с обрыва на камни.

— Да, случай дикий.

— Вы и этим заинтересовались?

— Полистал прекращенное уголовное дело.

— Такого друга у меня больше не будет.

— Хороший человек?

— Исключительный. Институт кончил с красным дипломом. Последнее время руководил крупным отделом НИИ. Как? Раз в году устраивал опрос, и каждый сотрудник анонимно писал в ответах все, что думал. Костя считал, что это необходимо для успешного руководства отделом. Работал по-воловьи. Спиртное не употреблял. На последнем своем дне рождения ему пришлось выпить восемь стаканов чая, вместо рюмок и бокалов. С Мариной, с женой, ссорился знаете из-за чего? У них был садоводческий участок; как поспеют ягоды да яблоки, Костя распахивает калитку и запускает в сад всех окрестных ребят... Как не поверить в мысль, что смерть выбирает лучших?

— Я только не понял, как он попал к тому обрыву?

— Весна, теплый воскресный день... Потянуло на лоно.

— Жену не предупредил, один, с пустыми руками, пляжа там нет...

— Версию ограбления следователь отмел.

— Куртка порвана...

— Сергей Иванович, почему вы об этом спрашиваете меня?

— Вы же были его другом.

— Разумеется, я много о нем знал. Это естественно. Но всего знать и друг не может.

— А что предполагаете?

— Марина говорила, что сперва Косте позвонили. После звонка он сказал ей буквально: «Скоро вернусь». Думаю, звонил уезжающий за город отдыхать и просил Костю подъехать на вокзал. Видимо, неотложное дело. Скорее всего, этот знакомый уговорил Константина прокатиться в электричке до Солнечных Камней. Воскресенье, ехать менее часа. Ну а расставшись с знакомым, Костя, видимо, решил прогуляться. Сумерки, он был слегка близорук... И упал.

— В его крови алкоголя не обнаружили.

— Разве нельзя оступиться с обрыва трезвым?

— Там и высота всего четыре метра...

— С первого этажа разбиваются. А он упал на камни, на валуны. Между прочим, это точка зрения следователя прокуратуры.

— Что с первого этажа разбиваются?

— Нет, как Костя попал за город.

— Накануне Тепляков планами не делился?

— Нет. В пятницу мы договорились, что созвонимся в понедельник. Но он не позвонил. А вечером в понедельник прибегает Марина и кричит, что Костя не ночевал. Сперва она думала, что по какой-то причине он переночевал в садоводстве. Но и на работе он не появился. Тут мы с ней забе́гали.

— Значит, о смерти Теплякова вы узнали только в понедельник вечером?

— Не о смерти, а об исчезновении. Марина прибежала в семь вечера, когда я пришел с работы. О смерти мы узнали во вторник утром. Марину вызвали на опознание трупа. И я с ней поехал.

— Значит, работая в понедельник, о смерти Теплякова вы не знали?

— Разумеется.

— Других неприятностей в понедельник или накануне не случалось?

— И этой хватит.

— В субботу и воскресенье ничего с вами не произошло?

— Выходные провел отменно. Почему вы спрашиваете?

— Валерий Семенович, в тот понедельник вы очень сильно потели.

— Потел... В каком смысле?

— В прямом. То и дело отирали лицо платком.

— Я вас не понимаю...

— Спрашиваю, почему в тот понедельник вы сильно потели? Вероятно, вот так же, как вспотели сейчас.

— Видимо, простудился. Мало ли почему человек потеет? Вот вы сегодня трижды чихнули...

— Тоже, наверное, простудился.

— Глупость какая-то... Вы еще подсчитайте, сколько раз я выходил в туалет.

— Подсчитали, очень часто.

— По-моему, я схожу с ума...

— В понедельник, Валерий Семенович, вы были очень задумчивы.

— У меня работа такая — думать.

— А почему-то вздыхали...

— Я не слежу за своей физиологией.

— Были рассеянны. Положили в чашку растворимого кофе и вместо кипятка налили пепси-колы...

— Сергей Иванович, ваши вопросы напомнили мне доморощенных социологов нашего института. Однажды они анкетировали сотрудников... Вот каким вопросом определяли культурный уровень: «Как вы поступите в гостях, если всем подали суп с мясом, а вам без мяса: делаете вид, что его уже съели; заводите разговор о вреде мяса; вылавливаете из тарелки соседа?»

— Вы уронили платок.

— Что вы от меня хотите?

— Все работники лаборатории подтвердили, что в понедельник вы были неузнаваемы, расстроены, не могли работать, хотя о смерти Теплякова еще не знали. Чем это объясните?

— Вы хотите сказать, что я...

— Да-да!

— Нет! Не позволю! Я требую прокурора! Есть предел подозрениям! Костя был и останется моим незабвенным другом... Не пачкайте его память, не кощунствуйте!

— Валерий Семенович, перестаньте играть. О чем идет речь, вы догадались сразу, стоило мне упомянуть ваших друзей.

— Я терпел инсинуации, когда они касались моей нравственности и не намекали на криминал. Но до каких же пор!

— Валерий Семенович, а почему бы вам не развеять мои подозрения?

— Какие подозрения?

— Почему вы нервничали в понедельник, если не знали о смерти Теплякова? Или уже знали?

— Да мало ли почему нервничают люди! Может, изжога была. А может, я сон жуткий видел. В конце концов, почему вы не допускаете, что меня томило предчувствие? Хотите дам адрес женщины? Ее сын поплыл туристом по Волге и пропал. Так и не нашли. Видимо, упал за борт. А мать говорит следователю: «Как же упал, когда у него руки связаны? У меня он стоит перед глазами». Над ней только посмеялись. А через неделю труп сына прибило к берегу. Между прочим, со связанными руками.

— Тогда почему же вы открещиваетесь от своего предчувствия? Так бы и сказали.

— А вы пришьете убийство?

— Какое убийство? Вы же сказали, что Тепляков погиб в результате несчастного случая?

— Оставьте свои психологические приемчики!

— Валерий Семенович, а ведь вы правы — Тепляков был убит.

— Я верю следователю прокуратуры, а не вам.

— Следователь прокуратуры ошибся.

— Я вместе с Мариной знакомился с материалами дела. Костя погиб от множественных ушибов о камни.

— Множественные ушибы о камни не были смертельными.

— Но я сам читал акт вскрытия!

— Проведена новая комиссионная судебно-медицинская экспертиза.

— Как же так? Ведь дело закрыто.

— Следствие по факту смерти гражданина Теплякова производством возобновлено.

— Почему?

— Потому что ушибы о камни не были смертельными.

— Тогда отчего же он умер?

— Перелом костей свода черепа и перелом остистых отростков верхних грудных позвонков.

— Почему же вы говорите, что они не смертельны?

— Смертельны, но они не могли быть причинены круглыми и гладкими камнями.

— Тогда я ничего не понимаю.

— Повреждения причинены крупным прямоугольным предметом с большой силой.

— Мы были с Мариной у этого обрыва. Там нет никакого прямоугольного предмета.

— Вот именно. И большой силы там неоткуда взяться.

— Чудненько. Тончайший психоанализ не хуже фрейдовского и его последователей. В понедельник Снегурский нервничал и мешал кофе авторучкой. Значит, в воскресенье он со страшной силой ухлопал своего лучшего друга прямоугольным предметом. Фантастика!

— Отдохните, Валерий Семенович, пообедайте. Допрос прерывается... Магнитофонная запись прекращена...

10

— Продолжен допрос гражданина Снегурского. Показания записываются на магнитофонную ленту...

— Сергей Иванович, вы читали повесть Петера Аддамса «Убийство в замке»? Там инспектор говорит, что при расследовании настоящий криминалист даже самого себя не исключает как преступника. Сергей Иванович, вы случаем себя не подозреваете?

— Вас еще хватает на шутки...

— Потому что моя совесть спокойна.

— А может быть, вы спокойны, потому что ее нет?

— Кого?

— Совести. Рецидивисты на допросах тоже спокойны.

— А вот оскорблять подследственного не имеете права.

— Извините, сорвалось.

— Да, следственная работа не для йога — нейронопожирающая.

— Но я вижу, ваши нервы тоже в смятении...

— Отнюдь.

— Что вас так беспокоит на моем столе?

— Нет-нет, ничего.

— Вас смущает это битое стекло от фары?

— Глянул... Просто так...

— Вы тогда разбили фару?

— Когда тогда?!

— Зачем же кричать? Тогда, когда своей машиной вы сбили Константина Николаевича Теплякова.

— Слишком дешево! И бездарно! Хотите сказать, что это стекло от моей фары?

— Нет, не от вашей.

— Зачем же положили на стол?

— А почему эти стекляшки вас так разволновали?

— Потому что недозволенный прием! Психологическая ловушка.

— Так ведь безвинный в нее не попадется.

— Ловушка законом запрещена.

— Знаете самую первую народную психологическую ловушку? «На воре шапка горит».

— Прошу этот ваш приемчик отразить в протоколе допроса.

— Хорошо. А ваше волнение отразит магнитофонная запись. Но это не прием. Специалист принес мне показать образец стекла от подобной фары.

— Какой подобной фары?

— Под трупом, на валуне нашли почти микроскопические осколки. Несколько таких же осколков прилипло и к куртке, которую выдала жена Теплякова.

— Мало ли каких осколков, да еще микроскопических, налипает на одежду.

— Мы провели эмиссионный спектральный анализ. На спектрограмме обнаружена линия сурьмы. Значит, стекло от фары автомобиля. Кроме того, судебно-медицинская экспертиза установила, что прямоугольным предметом мог быть бампер автомашины.

— Но Костю нашли под обрывом в трех километрах от шоссе...

— Сбили на шоссе, а потом привезли и сбросили на камни.

— Ага, а у меня есть машина. Значит, я. Как в букваре!

— Специалист установил, что стекла фар вы сменили.

— Сменил! И бампер сменил, и ветровое стекло. И колеса, и машину перекрасил. Перед каждым техосмотром делаю серьезный ремонт. И что?

— Внутреннюю обивку тоже сменили?

— Нет.

— На обивке обнаружены следы крови. Откуда она?

— Господи, да я в каждый ремонт сбиваю руки до крови.

— Значит, кровь ваша?

— Разумеется.

— Но там обнаружены две крови, двух групп — второй и четвертой.

— У меня вторая группа.

— А чья другая кровь?

— Каких-нибудь знакомых, может быть, женщины...

— Четвертая группа крови у Теплякова. Обивка испачкалась, когда перевозился труп к обрыву. Так... Что же вы молчите?

— Костя ездил в моей машине тысячу раз, помогал в ремонте и не раз кровянил руки.

— И вытирал об обивку?

— Вполне мог задеть.

— Когда сбивали машиной Теплякова, вы повредили себе лицо. Не так ли?

— Подобные глупости я даже не комментирую.

— Откуда у вас шрамик на лбу?

— Напоролся в гараже на болтик.

— Эксперты ваш рубец изучали... Рана получена острым режущим предметом. Скорее всего, стеклом.

— Болтик был тонкий.

— Когда это было?

— Давно, более года назад.

— Неправда. Старые рубцы при люминесцентном освещении светятся слабо — беловатым цветом. Ваш же светится беловато-синим с темным ободком. Значит, ему три-четыре-пять месяцев. Чуть больше, чуть меньше, но никак не год.

— Я сомневаюсь в точности подобного анализа.

— Вы часто ездили на своей машине в Солнечные Камни?

— Хотите спросить, был ли я там в те выходные дни? Нет, не был.

— Ну а в мае там бывали?

— Я вообще в район Солнечных Камней никогда не ездил. Это не мои места отдыха.

— Валерий Семенович, вы, конечно, слышали об известном русском виноторговце Смирнове? Смирновская водка.

— Водку не употребляю.

— Во Владимирской области, в селе Несвежино, вывели отменную рябину с девятью процентами сахара. Смирнов начал производить из нее крепкую коньячную настойку. А чтобы запутать конкурентов, назвал настойку «Нежинской рябиной». Якобы с Украины, из-под города Нежина. Впрочем, мог назвать из-за благозвучия — лучше нежинская, чем несвежинская. Звучит, как несвежая или невежа.

— Весьма полезные сведения, но я предпочитаю не коньячную настойку, а сам коньяк.

— В рессоре вашей машины нашли сухую веточку.

— И что?

— Ботаники дали заключение, что это веточка несвежинской рябины.

— Хотите сказать, что я ездил во Владимирскую область?

— А вы туда не ездили?

— Нет, не ездил.

— Значит, веточка попала из другого места. В нашей области есть единственная роща несвежинской рябины, посаженной любителями. И знаете где?

— Нет, не знаю.

— Возле Солнечных Камней. А?

— Рощами не интересуюсь.

— Ботаниками дано заключение, что ветка несвежинской рябины отделена от дерева в начале сокодвижения и распускания почек. В этом году из-за поздней весны это пало на пятнадцатое-двадцатое мая. Тепляков был убит восемнадцатого мая. Что же вы молчите?

— Вы не спрашиваете, вы утверждаете.

— Да, утверждаю, что в мае месяце вы были в Солнечных Камнях.

— Сергей Иванович, все собранное вами зовется косвенными уликами. Их можно набрать в отношении любого. Помните, как говорил Достоевский? Как из сотни кроликов нельзя получить одну лошадь, так из сотни косвенных улик не собрать одну полноценную. За дословность не ручаюсь.

— Достоевский не прав. Дело не в количестве или весе улик, а в их взаимосцеплении.

— Считаете себя умнее Достоевского?

— Я юрист.

— А Достоевский-то прав, Сергей Иванович... Оба выходных дня, семнадцатого и восемнадцатого мая, моя машина простояла в моем гараже. Оба выходных дня, семнадцатого и восемнадцатого мая, я провел в ста километрах от города и совсем в противоположном конце от Солнечных Камней. Я был в пансионате «Чародейка». Между прочим, с очаровательной солнцеликой блондинкой, которую никогда не назову, поскольку она приличная замужняя женщина. Короче, у меня есть алиби.

— Кто же его подтвердит, если солнцеликую блондинку не назовете?

— В «Чародейке» меня знают многие в лицо. Я там частенько отдыхаю.

— Кто многие?

— Снимал на два дня комнату, обедал в ресторане, сидел в баре, загорал на пляже, ходил в кино, гулял в парке... Мало?

— Хорошо, мы проверим.

— Выходит, вы тоже ошибаетесь? Вы даже не спросили, где я провел те выходные дни. И я знаю почему.

— Почему же?

— Потому что слишком уверены в своих уликах. Много, веские... Они взгляд и заслонили.

— Допрос окончен... Магнитофонная запись прекращена...

11

— Допрашивается гражданин Снегурский. Показания записываются на магнитофонную ленту... Здравствуйте.

— Здравствуйте, Сергей Иванович. Так быстро проверили мое алиби?

— Да.

— Надеюсь, меня видел не один человек?

— Да, не один.

— И подтвердили, что оба дня я был без машины? На автобусе приехал, на автобусе уехал.

— Подтвердили.

— Вот почему, Сергей Иванович, я был спокоен, когда вы шили мне убийство моего друга. Дело не в совести, а в истине.

— Валерий Семенович, у меня есть кое-какие вопросы...

— Пожалуйста.

— Комнату вы заказали накануне?

— Да, с ними дефицит. У меня в пансионате знакомая администраторша. Сами понимаете, за десятку всегда получишь комнату. Но в мае она уходила в отпуск, Я приехал за неделю, договорился и оплатил.

— Мы нашли двоих-троих ваших знакомых...

— Ну, шапочные, встречались раз в году.

— Они жаловались, что вы их избегали и ни разу не подошли.

— Я был с дамой, которая, как я уже говорил, опасалась встретить знакомых.

— На пляже уходили далеко, за камни, где уже песок кончался...

— Я был с дамой.

— В парке ходили по нехоженым чащобам...

— Из-за дамы.

— Ресторан посещали в самые тихие часы, садились в сторонке и просили никого к вам не подсаживать. А раньше, бывало, вваливались с большой компанией...

— Раньше я приезжал один.

— Да нет, бывали и с девушками.

— С девушками, но не с замужней и пугливой женщиной.

— Вы о ее репутации беспокоились?

— Я боялся ее мужа. Каратист, мизинцем живот протыкает.

— Похоже, что вы боялись не только мужа. Однажды вас окликнул знакомый. Когда-то вместе играли в волейбол, плавали, заглядывали в бары... Так вы от него припустили бегом. А ведь шли один, без женщины.

— Боялся расспросов, не хотел поддерживать контакты.

— Этот знакомый ничего не понял и позвонил из своей комнаты вам по телефону. Разговор удивил еще больше, чем ваше бегство.

— Да не хотел я с ним говорить!

— В предыдущие встречи вы жаловались ему на своего директора. По телефону он и спросил, как поживает начальство. Вы ответили, что начальство забеременело. Хотя ваш директор вроде бы мужчина? Тогда знакомый перевел разговор на спорт, зная, что вы азартный болельщик. Но разговор не получился. Вы бормотали нечто бессвязное. Шпажистов называли сапожистами, прыгуний — попрыгуньями, шахматы — пешками, пенальти — пенделем...

— Шутил я, чтобы отвязаться.

— Раньше вы любили сидеть в баре за стойкой. А в эти два дня уединялись за столик.

— Раньше там продавали коньяк, а теперь соки.

— Однако за столиком вы пили принесенное с собой спиртное. Кстати, что вы пили?

— Не помню.

— Водку, Валерий Семенович. Вы же ее не пьете?

— Теперь приходится пить все, что добудешь.

— Но меня поразила ваша пугливая и солнцеликая блондинка — она пила с вами рюмка в рюмку.

— Бывает кайфовое настроение.

— А что у вас вышло с соседом?

— С каким соседом?

— Который жил рядом в комнате...

— Ах, с этим... Так, пустяки.

— Все-таки?

— Толком не помню. Кажется, толкнул его в коридоре... Или моя дама нагрубила...

— Не помните инцидента, из-за которого даже пришел администратор?

— Сергей Иванович, за много лет научной работы я приучил свою память выбрасывать ненужную информацию.

— Напомню эту ненужную информацию... Сосед привез с собой бутылочку со спиртовым настоем женьшеня. Лечился им. Вот этот спирт вы и выпили.

— А-а, вспомнил. Я еще пошутил, что зря не съел и корень.

— Ну так выпили?

— Глупости! Сосед ревматик и склеротик.

— Почему же уплатили ему за спирт пятьдесят рублей?

— Только ради дамы. Любой шум привлекает.

— Разве? Как же вы, позабыв про осторожную даму, хвалились перед обслуживающим персоналом пансионата своей кровью?

— Как хвалился?..

— Тоже не помните?

— Наверное, бросил на лету шутку.

— Вы утверждали, что в вашей крови, пьете вы или не пьете, постоянно содержится алкоголь.

— Видимо, я шел из бара.

— Вы ссылались на лабораторные анализы, которые установили, что ваша кровь состоит из красных телец, из белых телец и алкоголя. Вас спросили, сколько же в ней градусов. Вы растолковали, что поменьше, чем в водке, но побольше, чем в сухоньком... Вспомнили?

— Шутки.

— Однообразные шутки, если учесть, что вы непьющий.

— В праздничные дни и я выпиваю.

— Говорите, избегали шума и знакомств... Однако администратор около двух ночи стучал к вам в дверь, поскольку вы вместе с пугливой дамой распевали частушки.

— Какие частушки?

— Одну даже записали... «Сидит бабка на заборе в алюминиевых штанах. Ну кому какое дело, может, бабка космонавт». Что скажете?

— Вы хорошо подметили насчет водки. Не пью, а тут выпил. И ослабли тормоза.

— А в кино ходили?

— Смотрели «Послесловие». Меня там должны были видеть.

— Да, видели. Содержание фильма, разумеется, знаете. Кстати, его и по телевидению показывали. А вот скажите, что случилось во время киносеанса?

— В какой момент?

— Когда в фильме показывали грозу...

— Сейчас вспомню... Пьяный в зале забуянил.

— Не угадали.

— Я не угадываю, я не запоминаю пустяков.

— Во время показа грозы оборвалась лента и включили свет.

— Сергей Иванович, чего вы хотите добиться этими вопросами-придирками?

— Я всего лишь удивляюсь перемене. Такое впечатление, что в «Чародейке» отдыхал не интеллигентный человек, кандидат наук и заведующий лабораторией, а какой-то алкоголик с четырьмя классами образования.

— Вы знаете, что, вырвавшись на свободу, мужчина опрощается.

— Тогда у меня такой неожиданный вопрос... Вы часто ездили в командировку в Зеленодольск, где экспериментальная база вашего института. И однажды вернулись оттуда пораженный.

— Чем пораженный?

— Вот и я хочу узнать чем.

— Людмила наплела?

— А разве секрет?

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Что вас поразило в Зеленодольске?

— Новые микрорайоны со свежим названием «Зеленодольские Черемушки»; действующая церковь семнадцатого века, к которой поп подкатывает на мотоцикле с коляской; гражданин Демидкин, который видел летающую тарелку; очередь в магазине за двухжелтковыми яйцами... Мало?

— Валерий Семенович, почему вы занервничали?

— Вы мое алиби проверяете, или опять пошел психоанализ?

— Если не хотите сказать, что вас поразило в Зеленодольске, то, может быть, все-таки назовете солнцеликую женщину? Для верного алиби.

— Для алиби вы нашли людей достаточно.

— Тогда я назову... Катерина Утищева!

— Не знаю такой...

— Как? Вы же провели с ней два дня и две ночи!

— То есть, конечно, знаю...

— Жительница Зеленодольска, незамужняя, женщина без определенных занятий. Кстати, теперь она не солнцеликая блондинка, а кофейная шатенка... Так, молчите?

— Я постеснялся признаться, что был с подобной женщиной.

— Валерий Семенович, вы же неглупый человек... Неужели надеетесь, что Утищева скрыла правду? Кстати, про вас она слыхом не слыхивала.

— Что же тогда она сказала?

— С кем была.

— Тунеядка — не свидетельница.

— Валерий Семенович, вы, как утопающий, хватаетесь за соломинку. Может быть, и гражданина Яндюка не знаете?

— Какая дикая фамилия...

— Тогда я вернусь к тому, что вас так поразило в Зеленодольске... Не церковь семнадцатого века и не летающая тарелка. В тамошней гостинице вы встретили их сантехника, который удивительно походил на вас. Чертами лица, ростом, волосами, походкой... Двойник! Случается не так уж редко. Это и был гражданин Яндюк. Каждый приезд вы с ним встречались и пропускали по рюмочке. Он, кстати, любитель. А вас занимало, что на свете живет человек, подобный вам, как хорошая копия. Жене говорили, что у вас ощущение, будто появился брат-близнец. И когда потребовалось алиби, про «брата» вы вспомнили. Вручили ему пятьсот рублей и попросили гульнуть пару дней в «Чародейке» под вашим именем, помельтешить, помелькать, но ни с кем не сходиться, чтобы не заметили разницы. Объяснили эту затею тем, что якобы захотели вызвать ревность жены, которой всё передадут. Впрочем, Яндюк в мотивы не вникал. Пятьсот рублей его убедили. Учебников криминалистики вы начитались, но тут вышла ошибка... Полагали, что алиби мы проверим по-киношному — покажем работникам пансионата лишь вашу фотографию.

— Пьяница мог и придумать...

— Ну, Валерий Семенович... Неужели вы опуститесь до опознания, когда я вас вместе с Яндюком посажу в один ряд с другими мужчинами, а знакомые по совместному отдыху, уборщицы, коридорные, официанты, бармены — их человек двадцать — будут опознавать, где вы, а где Яндюк? Неужели вы опуститесь до очной ставки с Яндюком, с Утищевой, с обслуживающим персоналом «Чародейки»?..

— Не хотелось бы...

— Тогда расскажите правду. Вы полностью изобличаетесь собранными уликами. Я их перечислю... Тепляков сбит легковой автомашиной, у вас есть легковая автомашина. На второй день после убийства вы нервничали. У вас есть шрам, относящийся по времени ко дню убийства. В вашей машине обнаружена кровь вашей группы от полученной раны. В вашей машине обнаружена кровь Теплякова. В рессоре нашли ветку, подтвердившую пребывание машины на месте преступления. И наконец, подстроенное алиби — доказательство бесспорное.

— Да, многовато...

— Еще одно доказательство — отрицание очевидных фактов, чего безвинный делать не станет. Валерий Семенович, улик столько, что, извините, лишь недалекий человек станет отрицать свою причастность.

— Разрешите мне подумать?

— Хорошо. Допрос прерван по просьбе гражданина Снегурского... Магнитофонная запись прекращена...

12

— Допрашивается гражданин Снегурский. Допрос записывается на магнитофонную ленту... Здравствуйте.

— Примерно за неделю до драки шел я мимо рынка. Мысли, заботы, лицо мрачное. Подходит цыганка: «Погадать, красавец?» Думаю, загляну-ка ради смеха в свое будущее. А цыганка уже речет про врагов, кои заедают мою жизнь. Протянула она свою шоколадную руку, положил я три рубля рублями. И вдруг эти деньги из шоколадной ладони пропали, как в воздухе растворились, хотя я с них глаз не спускал. А цыганка говорит: «Пусть твои враги, красавец, сгинут, как эти деньги». И все гаданье. Шутка, дурачество, так сказать, доморощенная футурология. Но вот что удивило... Три моих многолетних врага действительно исчезли. Один перешел в другую лабораторию, второй попал в больницу, а третий пришел с повинной и перестал быть врагом. Парадокс! При помощи цыганки освободился от врагов, по рублю за штуку.

— Занятная история.

— И вот думаю... А если бы дал четыре рубля, то избавился бы и от вас, Сергей Иванович.

— Был бы на моем месте другой следователь.

— Я хочу спросить: если так много улик, то к чему вам мое признание? Зачем вы его добиваетесь?

— Хотя разговор о нравственных категориях у вас вызывает усмешку, но все же убить человека, убить своего, как вы говорите, друга! Неужели ничего не дрогнет? Неужели не шевельнется совесть?

— Я материалист и биолог.

— А биологи морали не признают?

— Биолог знает, что мораль — это проявление в наиболее тонкой форме природного закона сохранения вида. Если хотите, это интеллектуальное преломление звериных законов сохранения жизни.

— Но ведь интеллектуальное. Человек же наделен разумом!

— Сергей Иванович, не преувеличиваете ли? Разум? У нас-то? Да у нас на теле еще растет шерсть, на руках и на ногах когти. Мы еще деремся друг с другом до крови и синяков со звериной силой. Мы еще режем друг друга ножами. Мы еще бьем друг другу морды или швыряем на пол и зовем это состязанием. Мы еще вцепляемся на работе друг другу в глотку. Мы, самцы, то есть отцы, бросаем своих детенышей на произвол судьбы, или мамаши подбрасывают их на манер кукушек в детские дома и всякие интернаты... Хвала интеллекту!

— А совесть-то, совесть?

— Вы, конечно, думаете, что ваша тончайшая совесть идет от интеллекта? А мораль имеет биологические основы. Так вот совесть — от страха. Угрызение совести — воспоминание о страхе. Отменный дурак может быть отменно совестлив. Да совесть есть и у животных.

— Это установлено наукой?

— И наукой, и мною. Совесть способствует выживанию вида. Детский пример: кошек без совести, то есть воровок и нахалок, люди бы выгнали из домов. И кошки бы погибли. И собаки, и все домашние животные... Ни звери, ни люди детей не бросают. Первым запрещает инстинкт, вторым — совесть. Но инстинкт и совесть есть одно и то же — они сохраняют вид. Вы, наверное, знаете, что животные и птицы живут на своих участках... Так вот в драках побеждает не сильный, а хозяин участка. Совесть мешает пришельцу драться на чужой земле, обессиливает его. Зачем, почему? Чтобы выжил его противник, потому что чужак-то может вернуться к себе, а «хозяину участка» деваться некуда. Другой пример: старшие птенцы сов в голодные годы поедают младших — тут совесть не нужна, тут вид в опасности. Выходит, что совесть задумана для борьбы за выживание?

— Интересно вы приспособили совесть...

— Не я, а природа.

— Вы не поверите, Валерий Семенович, но следствие в конечном счете держится на совести. Преступник говорит правду, потому что ему стыдно врать.

— Чепуха! Если и говорят правду, то под давлением улик.

— И в этом случае ему стыдно не признаться, коли есть улики. Вы даже не можете вообразить, какой неожиданной силой выступает совесть! Я бы мог порассказать о преступлениях, которые раскрывала, образно говоря, совесть — мучила человека до того, что он или проговаривался, или запивал, или шел с повинной.

— Да, эту неожиданную силу мне не вообразить.

— Тогда я расскажу про мальчика Петю. Возможно, вы знаете об этом психологическом опыте... Перед детсадовскими ребятишками две пирамидки — черная и белая. Психолог говорит ребятам, что сейчас войдет Петя, и пусть они при нем обе пирамидки назовут черными. Приходит Петя. Ребята по очереди говорят, что обе пирамидки черные. Доходит очередь до Пети. И он тоже подтверждает, что пирамидки черные.

— Стадность.

— Но потом вдруг заплакал. Почему? Совесть! Психологическая ошибка. Он же знает, что одна пирамидка белая; он же знает, что сказал неправду. Совесть заплакала.

— Испугался.

— Несколько преступников грабят человека. И бьют. Зачем?

— Чтобы отдал деньги.

— Бьют из-за того, что нужна ссора, нужна злость. Им легче, когда жертва сопротивляется, потому что грабить при «хороших отношениях» неудобно, стыдно. А пресловутое: «Закурить есть?» Казалось бы, нападай и бей. Нет! Нужен повод, без него стыдно. Жертва ответит, к ответу легко придраться, можно нападать — теперь есть повод, теперь не стыдно. Два молодых и здоровых парня идут грабить старушку — и выпивают по стакану водки. Зачем? Для храбрости? Но старушка в квартире одна, опасности никакой... Пьют, чтобы совесть не мешала, чтобы не стыдиться этой старушки. А нашумевшие «детекторы лжи»... Определить, говорит проверяемый правду или нет, прибор может в сущности только у совестливого человека. Потому что совестливый волнуется, а детектор определяет это по дыханию, кровяному давлению, пульсу и так далее. У рецидивистов правды не узнать, они не волнуются, совесть давно потеряна...

— Извините, что перебиваю. Совесть, стыд — все это хорошо и нарядно. Но вы забыли, на что меня уговариваете. Ни много, ни мало — как признаться в убийстве.

— Я уговариваю сказать правду.

— За эту правду расстрел грозит!

— Но без этой правды он будет грозить тем более.

— Без признания доказать вину труднее.

— Вы же знаете, что улики собраны полновесные, их много, и вина будет доказана и без вашего признания.

— Тогда зачем вам оно? Тем более что признание не является доказательством....

— Ошибаетесь. Признанию нельзя отдавать предпочтение перед другими доказательствами, нельзя человека осудить на основании одного признания... Но это доказательство, как и все прочие.

— Все-таки зачем вам оно, если у вас их много?

— Во-первых, я хочу отделить в ваших ответах правду от лжи. Во-вторых, уточнить детали преступления. В-третьих, добыть новые факты. Например, я не знаю, где и как вы задавили Теплякова, — этого никто не знает, кроме вас... Дальше... Видимо, вас это позабавит, как и разговор о совести, но признание преступника, рассказанная им правда есть начало его перевоспитания.

— А вы уверены, что я жажду исправиться?

— Не уверен, поэтому вас и надо исправлять.

— Исправлять надо тех, кто хочет исправиться.

— Нет, исправлять надо тех, кто не хочет исправляться. А кто хочет, того исправлять не надо — тот уже исправился.

— Вы хотите сказать, что у меня есть надежда?

— Надежда на что?

— На... будущее.

— Следователь, как и врач, никогда не теряет надежды.

— Признаться в убийстве... Ради призрачной надежды...

— Валерий Семенович, по опыту я знаю, что в зависимости от поведения на допросе преступников можно разделить на три группы. Первые начинают переживать и признаваться, когда следователь обращается к их совести. Вторые — сникают и признаются, когда убеждаешь их уликами, логикой. Третьи ни совести не признают, ни улик — это, как правило, дураки или рецидивисты. В какую группу вписали бы вы себя?

— Вам виднее.

— К совести вы относитесь скептически, значит, не к первой. Вы не дурак и не рецидивист, третья отпадает. Остается вторая.

— Скорее всего.

— Тогда будьте логичными до конца. Улики вам известны. Скажу больше: признаться в преступлении вам выгодно самому.

— Впервые слышу о подобной коммерции...

— Валерий Семенович, вы уходили, просили дать вам время подумать. Вы читали учебники по уголовному праву и криминалистике... Должны знать, что убийство убийству рознь. Все определяет мотив — ради чего убил? Убийство ради денег — одна статья, убийство жены в ссоре — другая. И скажу откровенно, что определить мотивы непросто. Тут и ошибка возможна, потому что никто лучше преступника мотива не знает. Вот в чем выгода! И если станете выжидать, когда я сам разузнаю, за что вы...

— Не стану. Я убил Теплякова.

— Так... Где, когда, каким способом, за что?

— Сейчас, успокоюсь... Мою жизнь вы изучали... Вероятно, встретили в ней Маргариту Львовну Филоновскую. Женщина красивая, элегантная, современная, без комплексов. Работает гидом в «Интуристе». У нас с ней серьезная и давнишняя связь. Если хотите, любовь. Неоднократно делал ей предложение. Рита не то чтобы отвергала их, но просила подождать. Чего? Мне казалось, что мечтала найти интересного и состоятельного иностранца. Французика с Лазурного берега или англичанина из родового замка. Я ждал. Лучшей женщины мне не попадалось. Да и я был, как говорится, ее парень. Но весной заметил, что она нравится Косте. С ним был крутой разговор. Костя меня успокоил, но как-то вяло и неуверенно. В мае я собрался в «Чародейку», заказал комнату на два дня с приездом в пятницу. Рита поехать со мной не могла, возила по городу западных немцев. Когда я сообщил об этом...

— Подробнее, пожалуйста, с деталями.

— Мы втроем — я, Костя и Рита — зашли в мороженицу на углу Цветочной улицы и Прямой линии...

— Какого числа?

— В субботу, десятого мая. Взяли по мороженому и по бокалу шампанского. Я объявил, что еду в «Чародейку». И вдруг вижу, как Рита и Костя странно переглянулись. Меня пронзило подозрение, перешедшее в уверенность. Они ждали моего отъезда! Сгоряча решил не ездить. Но, поразмыслив, догадался, что подвалил идеальный случай проверить чувства Риты и дружбу Кости. Я знал, что сперва они проверят — в «Чародейке» я или нет. Звонком или Костя скатает. Как быть? И тогда я вспомнил про Яндюка. Съездил в Зеленодольск, договорился с Яндюком, передал ему свою одежду, проинструктировал, вручил деньги. Этот пьяница поставил условие — поедет только с женщиной. Так у меня появилась возможность наблюдать, что Рита с Костей предпримут. Возможно, вы посчитаете это глупой ревностью. Но чувство классическое, так сказать, воспетое... Семнадцатого мая, в субботу, утром делаю проверочный звонок Рите — тишина. Делаю такой же звонок Косте — тишина, никто не подходит. Немедленно мчусь на ее квартиру — никого. Тут же лечу к Косте — никого. Мозг работает, как компьютер. Задачка для начинающего программиста. Смылись вдвоем! То есть уединились. Субботу я промаялся до одури, ночь не спал — названивал Рите. Молчок. Косте не звонил, не хотел тревожить Марину. А утром меня трахнуло биопотенциалами... Они закрылись у Риты и к телефону не подходят! В воскресенье в восемь утра я уже был в ее квартире. Открыла. Почему-то встала в такую рань. Смущена, испугана, в глаза мне не смотрит... На столе две кофейные чашки, два бокала, пустая бутылка из-под молдавского сухого вина. Кровать не убрана, две подушки рядом. Очевидно, что она минуту назад кого-то проводила. И вдруг вижу на ковре у ножки кровати зажигалку. Костина! Ну Рита в слезы. Призналась. Женщина! У них в крови измены. Но друг! Я схватил зажигалку, телефонным звонком вызвал Костю, посадил его в свою машину — началось объяснение. На ходу, конечно. Но в городе ездить трудно, да я нервничал, руки тряслись. Поехали за город. Все равно где катать. Костя неожиданно тоже рассвирепел. Оба мы оскалились, как волки. В районе Солнечных Камней на проселочной дороге — покажу ее — я швырнул в него зажигалкой. Он поймал, зажал в кулаке и ударил меня ею острым углом. Вот откуда шрам. Машина остановилась. Костя выскочил и пошел пешком. Верите ли, от измены женщины, от предательства, от удара я обезумел. Озверел! Дал газ и ударил Костю сзади бампером...

— Судебно-медицинская экспертиза установила, что Теплякова машина переехала дважды...

— Ударил сзади бампером. Он упал, а потом встал на колени. Тогда я развернул машину и сбил его во второй раз. Затем положил в машину, отвез к обрыву и сбросил. Прошу вас, не спрашивайте подробностей: был ли он еще жив, как выглядел, что сказал?.. Я ничего не помню. Сплошной кровавый туман. Убивать Костю не хотел. Думал, что все обойдется мужским разговором. Глупо, глупо...

— Валерий Семенович Снегурский, вы признаетесь, что убили Теплякова?

— Да, признаюсь, что убил Теплякова на почве ревности.

— Допрос окончен... Магнитофонная запись прекращена...

13

— Допрашивается гражданин Снегурский. Показания записываются на магнитофонную ленту... Здравствуйте.

— Сергей Иванович, я впервые спал хорошо. Вы правы, признание облегчает душу.

— Тогда я попрошу повторить ваш вчерашний рассказ.

— Зачем?

— Для облегчения души.

— А если серьезно?

— Убийство — преступление тяжкое. Вам еще не раз придется о нем рассказывать. Мне, прокурору, адвокату, суду...

— Пожалуйста. Я дружил с Маргаритой Львовной Филоновской. И заметил, что мой друг Константин Тепляков начал за ней ухаживать. Собираясь на два дня в пансионат «Чародейка», обратил внимание...

— Подробнее, как рассказывали в первый раз.

— Десятого мая мы втроем пришли в мороженицу на углу Цветочной улицы и Прямой линии. Взяли по бокалу шампанского и по чашке кофе. Костя и Рита так переглянулись, что я догадался об их отношениях. Вернее, догадался, что они ждут моего отъезда. Рита поехать со мной не могла из-за экскурсии с немцами. Я сделал вид, якобы уезжаю. Но опасался, что они проверят «Чародейку». Вспомнил про двойника. Слетал в Зеленодольск и за пятьсот рублей уговорил Яндюка прожить пару дней в пансионате. В субботу, семнадцатого мая, звонил и ездил и к Рите, и к Косте. Догадался, что они притаились у нее в квартире. В воскресенье утром нагрянул к ней. Увидел ложе на двоих, две кофейные чашки, пустую бутылку из-под сухого грузинского вина. И главное, на полу на ковре у ножки дивана лежала Костина зажигалка. Рита во всем призналась. Я тут же позвонил Косте и вызвал его из дому...

— Достаточно. Валерий Семенович, вы штудировали криминалистику... Неужели забыли азбучную истину? Большую выдумку почти невозможно повторить в точности.

— Зеркальное отражение вообще теоретически невозможно. Если, конечно, не выучить наизусть.

— В ваших рассказах не совпадают существенные моменты. Вы сказали, что пили шампанское в мороженице десятого мая. Но в мае мороженица алкогольными напитками уже не торговала, и пить шампанское вы не могли. Вчера сказали, что угощались шампанским и мороженым, а сегодня — шампанским и кофе. Вчера было, что в Зеленодольск вы ездили — сегодня вы летали. Всю субботу звонили Рите... Зачем? Вы же сами сказали, что все выходные она работала с экскурсией. Вчера вы сказали, что бутылка была из-под сухого молдавского — сегодня стала из-под сухого грузинского. Вчера зажигалка лежала на ковре рядом с кроватью — сегодня она лежит рядом с диваном. Вы утверждаете, что сразу, то есть после восьми утра, вызвали Теплякова по телефону, но его вызвали во второй половине дня... Ну и так далее.

— Вы хотите сказать, что я все выдумал и не убивал?

— Нет, убили. Но не из-за ревности.

— Тогда из-за чего же?

— Вот в этом мы и должны с вами разобраться...

— Не проще ли спросить у Маргариты Львовны Филоновской?

— Что она подтвердит?

— Как что? Наши отношения, отношения с Тепляковым, проведенную с ним ночь, мой приезд, мой телефонный звонок ему... Кстати, я звонил из ее квартиры.

— Валерий Семенович, кого бы человек ни обманывал, в конечном счете он всегда обманывает себя.

— Не понял вашего афоризма.

— Личность я всегда раскладывал на качества. Злой, трусливый, веселый, добрый, мягкий, подлый... И все было понятно — борись с плохими качествами, поощряй хорошие. Но с годами пришел к мысли, что все человеческие качества держатся на каком-то одном основании... Как древесные грибы на стволе. И зовется это основание натурой. Свои плохие качества человек осознает, зачастую не приемлет, может с ними бороться, в конце концов совладать... А натура? Возможно ли изменить ее?

— Вы про мою натуру?

— Скажите, Валерий Семенович, а может быть, вы просто боитесь?

— Чего?

— Вам есть чего бояться.

— К чему вы клоните?

— Хочу понять беспрерывную и бессмысленную цепь лжи.

— Все это имеет отношение к Маргарите Филоновской?

— Ссылаетесь на нее, зная, что Филоновская вышла замуж за иностранца и выехала из СССР.

— Разве?

— Итак, Тепляков убит, Филоновской нет. Проверить мотив ревности невозможно, что вам и требовалось.

— Тогда почему же вы обвинили меня во лжи?

— Потому что вы просчитались, Валерий Семенович.

— В чем просчитался?

— Маргарита Львовна Филоновская здесь, в России.

— Ее... вызвали?

— Нет. Она, как вы знаете, вышла замуж за туриста и уехала с ним. Затем Филоновская бросила его и вернулась. Неделю назад.

— Если это правда...

— Вот протокол ее допроса. С вами она знакома, но в близких отношениях не была, Теплякова вообще не знает и ни о какой ревности речи быть не может.

— Она... стесняется. Нет, она испугалась.

— Может быть, проведем очную ставку?

— Зачем?

— Скажете ей в глаза, как у нее ночевал Тепляков...

— Нет-нет, ни к чему.

— Вот, Валерий Семенович, и у вас проклюнулась совесть, которую вы отрицаете...

— Хватит морали! Задавайте вопросы по существу!

— Хорошо. У вас есть зонтик?

— Какой еще зонтик?

— Обычный, от дождя.

— Есть.

— Вы им пользуетесь?

— Очень редко. А что?

— Вы его теряли?

— Я не могу отвечать на вопросы, которых не понимаю.

— Двадцать шестого июня вы пришли в бюро находок и сказали, что в троллейбусе забыли свой зонтик. Описали его. Зонтик вам вернули. Так?

— Вы... про что?

— Я про зонтик.

— Почему... про зонтик?

— Повторяю вопрос: двадцать шестого июня вы взяли в бюро находок свой зонтик?

— Прошу...

— Что с вами?

— Отправьте меня в камеру. Я плохо себя чувствую.

— Допрос окончен... Магнитофонная запись остановлена...

14

— Допрашивается гражданин Снегурский. Показания фиксируются на магнитофонную ленту. Как самочувствие?

— Нормально.

— Что с вами было вчера?

— Так, пустяки.

— По-моему, вас испугал мой вопрос о зонтике?

— Меня пугает ваш обман.

— В чем же он заключается?

— Вас интересует не хулиганство, а совсем-совсем другое.

— Меня интересуют все совершенные вами преступления.

— Я отказываюсь давать показания.

— Именно мне?

— Ни вам, ни другому.

— Валерий Семенович, вы ищете повод не объяснять мотивы убийства Теплякова.

— Показания давать никому не буду.

— Этим вы ухудшите свое положение.

— Почему ухудшу? У меня есть права. Имею право не отвечать на вопросы.

— Имеете. Но, во-первых, этим вы показываете, что боитесь говорить правду; во-вторых, могу ошибиться я при оценке доказательств или квалификации преступления; в-третьих, суд...

— Все понятно. Отвечать буду, но только на конкретные вопросы.

— Хорошо. У вас обнаружена западногерманская авторучка. Откуда она?

— Подарил какой-то турист.

— Ручка с платиновым пером, с календарем, с подсветкой, с музыкой...

— Турист представлял фирму авторучек, и она ему ничего не стоила.

— Откуда у вас часы американской фирмы?

— К нам в институт приезжало много делегаций. На банкете с одним из американцев, кажется из Калифорнийского университета, в знак дружбы между народами мы обменялись часами.

— А вы ему какие подарили?

— Старенькие, кажется, «Ракета». А что — нельзя?

— Дело в том, что его часы в золотом корпусе.

— Разве?

— Неужели не знали?

— Впервые слышу. Кто бы мог подумать!

— В вашей квартире найдены комплекты иностранных журналов, в том числе порнографические. Откуда они?

— Дарили туристы. Ну и набралось.

— У вас найдены видеокассеты западных фильмов. «Грязный Гарри», «Джек-Потрошитель» и другие. Откуда они?

— Купил у каких-то ребят возле магазина «Электроника». Но антисоветских у меня нет.

— А фильм о похождениях американского суперагента? Который попадает в лапы КГБ. Которого допрашивает полковник в кубанке. И пытает стаканом водки. И все это происходит в Грановитой палате Кремля...

— Это же несерьезно, юмор...

— Откуда у вас столько дорогих импортных вещей, которые в наших магазинах не продавались: радиоэлектроника, одежда, обувь?..

— Покупал в комиссионках, у моряков, а кое-что в «Березке».

— Откуда же у вас валюта?

— Подходил к «Березке» и у каких-то личностей менял на наши деньги. Разумеется, переплачивал.

— У вас на книжной полке стоял английский детектив под названием «В одной ванне с покойником». Между тридцатой и тридцать первой страницами обнаружено пятьсот долларов. Откуда они?

— О, это благородная история. В нашем институте работали два брата, Соломон Борисович и Арон Борисович Шехтели. Соломон Борисович год назад выехал в Израиль, а оттуда в США. Еще раньше, до отъезда, он одолжил у меня пятьсот рублей. И не отдал, уехал. Но однажды ко мне пришел человек, западногерманский турист, назвался Куртом Фидлером, передал привет от Соломона Борисовича и пятьсот долларов. Вернул долг.

— И все?

— Все. Сказал, что Соломон Борисович завел какое-то дело.

— Итак, вы дали объяснение, откуда у вас уникальная авторучка, золотые американские часы, импортные вещи, иностранные журналы, видеокассеты и валюта. Добавить или уточнить ничего не хотите?

— Нет, не хочу.

— Тогда перейдем к другим вопросам... У вас на квартире обнаружен список тридцати восьми человек. Кто они?

— Мои знакомые.

— У вас столько знакомых?

— То вы удивлялись, что у меня нет друзей, теперь удивляетесь, что много знакомых.

— Впервые вижу, чтобы на знакомых заводились списки.

— Я отвечаю только на конкретные вопросы.

— Есть ли какое-нибудь обстоятельство, которое объединяет всех этих людей?

— Есть — знакомство со мной.

— Валерий Семенович, я отыскал еще одно... Все тридцать восемь человек — или неудачники, или замешаны в аморальных поступках. Зенин — алкоголик, Мальков судим за злостную неуплату алиментов, Юнусов нигде не работает, Мовчанюк дважды заваливал диссертацию. И таков весь список. Обычно в приятели и знакомые выбирают хороших людей. А вы — наоборот?

— У каждого человека есть недостатки.

— Похоже, вы подбирали только по недостаткам.

— Я имею право выбирать людей по своему вкусу.

— Кстати, мы нашли второй экземпляр машинописного списка. А где первый?

— Где-нибудь в бумагах или книгах.

— У вас на квартире найден интересный документ, озаглавленный «Who is who?», то есть «Кто есть кто?». Напечатан на вашей машинке. Вы печатали?

— Да.

— В документе характеризуются двадцать шесть ответственных работников различных предприятий. О некоторых я прочту: «Начальник планового отдела. Имеет диплом балетной школы. Среднего роста, волосы седые, лицо хищное, голос высокий. Постоянно матерится. Не курит и не пьет, но любит деньги. Был случай, когда ходил вместе с работягами на «шабашку» за пятьдесят рублей...» Следующая запись: «Директор завода, из «прежних». Интеллектуалов не любит. С утра бегает по заводу и пожимает всем руки, то есть хочет быть ближе к массам. Ни в управлении, ни в технике не разбирается, но за планом следит с волчьей хваткой. Не допускает, чтобы без него расставляли в кабинетах мебель. Ему десять минут ходьбы до работы, но он околеет от холода, а пешком не пойдет...» Еще запись: «Конструктор, руководитель проекта. Ходит быстро и мелкими шажками. Лицо обиженного юноши. Обожает выпить. В столе всегда коньяк. Выпив, впадает в буйную философию. Как-то, выпив после работы, уснул в кабинете и поджег стол...» Ну вот эта запись: «Начальник отдела. Высок, строен, изыскан. Особенно с дамами. Правда, любит чесать правой рукой левое ухо. Кличка «Барин». Чувствуется, что переживает противоречие между высоким уровнем интеллекта и низким уровнем материального положения...» Ну и последнюю: «Главный инженер. Уважает силу, болельщик. В юности был хулиганом. Любит телевизор, ленив. Бабник до маниакального состояния. Соблазнил всех директорских секретарш. За женщину не пожалеет родного завода...» Ваше творчество?

— Мое.

— Где первый экземпляр документа?

— Видимо, затерялся.

— С какой целью все это написано?

— Я намеревался заняться журналистикой. Кстати, долго был редактором стенгазеты. Вообще, люблю писать.

— Коли журналистика, то материал фактический?

— Да, заготовлен для будущих очерков.

— А как вы собрали эти сведения?

— Люди делились.

— Странно они делились... Вот пишете про начальника планового отдела. Якобы любит деньги и не брезгует «шабашкой». А почему же не написали, что у него шесть человек детей? Про директора завода, который околеет, а пешком не пойдет... У него же протез! Начальник отдела, у которого, по-вашему, противоречие между материальным уровнем и уровнем интеллекта... Ведь неправда: лауреат Государственной премии, своя машина, дача. Главный инженер, соблазняющий всех директорских секретарш... Их было всего две, и на последней он, кстати, женился.

— Для очерков не детали нужны, а суть человека.

— У вас обнаружен документ, озаглавленный буквой «П». Что она значит?

— Происшествия.

— Опять-таки где первый экземпляр?

— Где-то в бумагах. Или приятели уволокли.

— Итак, каких происшествий?

— Там написано.

— Тогда выборочно прочту: «В институте биологии сгорел трансформатор. Электричества не было весь день. Институт не работал...» Еще запись: «На заводе арматуры при разгрузке вагонов рабочего засыпало углем из бункера. Ведется следствие». Вот довольно подробное описание: «Лопнула труба газовой магистрали, и по коммуникациям газ протек в подвалы НИИ пластмасс. Закуривший рабочий вызвал взрыв газа и пожар. Рвало люки, вылетали стекла, тушили весь день...» Так, что тут еще? Рабочие отравились рыбой, двести цветных телевизоров признаны негодными, в домостроительном комбинате упал башенный кран... И так далее. Зачем вы это собрали?

— Хотел писать проблемную статью о технике безопасности.

— У вас на квартире обнаружен еще документ, озаглавленный буквой «С». Ну, тут легко догадаться по тексту. Слухи. Выборочно прочту: «Говорят, что разбился самолет Владивосток — Москва. Все погибли...» Следующая страница: «По слухам, в ряде городов Нечерноземья введен полный «сухой закон». Народ весьма недоволен, в газеты идут косяки писем...» Ну вот эту запись: «Двое москвичей сказали, что в столице просело высотное здание. Опасаются, что упадет. Все выселены». Так, прочту вот на этой странице: «Идут упорные слухи, что в Астрахани холера, которая катится вверх по Волге. Астраханские помидоры и арбузы уже не завозят...» Ну и еще одну: «Все больше подтверждений тому, что женщины не хотят вступать в брак. Статистика разводов засекречена. Но детей иметь хотят, потому что матерью-одиночкой быть выгоднее, чем жить с мужем. Поэтому участилось похищение детей из садиков. Говорят, в Зеленодольске растащили детские ясли...» Эти сведения для чего?

— Материал для фельетона.

— Допрос прерывается на время обеденного перерыва... Магнитофонная запись окончена...

15

— Допрашивается гражданин Снегурский. Показания записываются на магнитофонную ленту...

— Кажется, меня хотят записывать на два магнитофона?

— В вашей квартире обнаружено много кассет с записями музыки. Но вот эти три были спрятаны за книжные полки. Почему?

— Завалились.

— Тогда мы частично прослушаем каждую кассету. Для этого второй магнитофон. Включаю. «Это кино я смотрел два раза. — Сходим третий... ...Привет, Вадим! — А, вышел на работу?.. ...Какая частота следования импульсов? — Скважность пять микросекунд... ...В столовку? — Пирожками обошелся... ...Запорол блок, пришлось демонтировать блокинг-генератор... ...Конечно, я осуждаю ее, как дочь от меня происшедшую... ...Слушай, я пропуск забыл. — Иди к начальнику охраны... ...Надо закончить монтаж блока усилителя частоты... ...В моей Маринке поменять бы местами злобу с умом... ...Зряплата неделю назад была, а ты все потный ходишь... ...Миш, а Миш... ...Провозились со сваркой корпуса. При испытаниях на гидравлику обнаружили свищи... ...Такие люди должны быть сняты с производства, это я тебе как мастер ОТК говорю... ...Я вас под свой зонтик не возьму... ...Прибор испытали при минус шестидесяти. — А давление? — При пятидесяти... ...Мы переехали, и проблема транспорта у нас не фигурирует... ...Врач пришел поздно, фиг с ним. Пришел злой, пусть. Руки не вымыл, плевать. Но в грязных ботинках прошлепал по ковру... ...Никак не увеличить длительность импульса. — Проверь величину линии задержки... ...Перекурим, тачки смажем. — Тачки смажем, перекурим... ...Рита, я в профком... ...Как испытания? — Не пошло по шумам. — Попробуй поставить бескорпусный транзистор...» Достаточно. Что означают эти записи?

— У меня два магнитофона. Один для музыки, а второй я купил специально для интервью и репортажей. Учился с ним работать, ходил по улицам и писал разговоры.

— И намотали три кассеты?

— Было и больше, стер запись.

— Но разговоры не уличные. Очевидно, что все это записано у проходной, в бюро пропусков или на транспортной остановке возле какого-нибудь предприятия.

— Записи сделаны на улице.

— А специалисты даже скажут, какого характера продукцию выпускает это или эти предприятия.

— На вопрос я ответил.

— Ответили. Но вы забываете, что нелогичность — тоже доказательство. Уже немолодой человек, ученый, заведующий лабораторией, надумал стать журналистом и с этой целью ходит по улицам и записывает разговоры прохожих. Наивно, неправдоподобно.

— Мне нечего добавить.

— Так. Вы пиво любите?

— Иногда.

— Последнее время вас неоднократно видели у пивных ларьков. Вы простаивали там часами, вели разговоры, угощали людей вином. На плече у вас висел магнитофон.

— Иногда выпивал кружку пива.

— Так. Вы охотник?

— Нет.

— Почему же вы попросили институтского сотрудника Пинегина взять вас на охоту?

— Я просил взять меня за грибами.

— У вас в институте более тридцати охотников, своя секция. Среди них есть даже ваши подчиненные. Но вы почему-то обратились к Пинегину, с которым были почти не знакомы...

— Шли слухи, что он классный лесовед.

— И поэтому пригласили его в ресторан?

— Пригласил, чтобы ближе познакомиться. В лес вместе идти...

— Ну и договорились насчет леса?

— Нет.

— Почему?

— Алканавт, как и все охотники. Перепил.

— Подумаешь, перепил... На второй день протрезвел бы.

— Прекрасно знаете, что он полез на меня со своими волосатыми кулачищами.

— А почему?

— Коньяку нажрался.

— Вы не упомянули одну деталь — Пинегин охотился в пограничной зоне. И полез с волосатыми кулачищами после того, как вы попросили выяснить, не знают ли тамошние егеря троп через границу и не согласятся ли за хорошие деньги кое-что переправить.

— Неправда.

— Мы еще сделаем очную ставку. Теперь скажите, знаете ли вы Юрия Зоткина?

— Нет, не знаю.

— Как не знаете, коли он удостоился попасть в «Кто есть кто?» Я прочту: «Водитель автобуса, возит туристов за границу. Походит на президента или швейцара. Любит рыбную ловлю и знаменитых людей. Хвастает, что знаком со многими артистами. Видимо, возил их. Но больше всего любит фирменные шмутки. Поэтому всегда нуждается в деньгах».

— Была случайная встреча. Записал, как колоритную фигуру.

— Вы просили купить вам в Югославии ручку?

— Да.

— Потом он привез вам жевательной резинки, потом просили оправу для очков, потом носки... Зачем вам были нужны такие мелочи, когда вы покупали тысячерублевые импортные вещи?

— Для сувениров.

— Сколько вы платили за эти сувениры?

— Пустяки.

— Всегда давали сто рублей. За авторучку сто, за жевательную резинку сто, за носки сто... Зоткин брал.

— Я не сумасшедший, чтобы давать такие деньги.

— Разумеется. Зоткин по глупости не мог сообразить, что вы платите ему за будущую услугу. Делаете его должником.

— За какую услугу?

— В его громадном автобусе вы предложили ему оборудовать тайник. Зоткин сперва опешил от такого предложения, а потом схватил вас за шиворот. Вы откуда-то выхватили авторучку, сунули ему под нос — и больше Зоткин ничего не помнит. Очнулся, когда вас и след простыл.

— Этот Зоткин насмотрелся импортных фильмов.

— У вас в квартире обнаружен заряд парализующего газа, который используют в приспособлении, имеющем форму авторучки...

— Ради интереса попросил у какого-то туриста.

— Так, и это объяснили. В июне вы два дня возили на своей машине иностранца... Кто он?

— К нам в институт приезжала делегация французских специалистов по мембранной технологии. Один из них, уроженец нашего города, наполовину русский, попросил повозить его по родным и памятным местам. Я согласился.

— И вы два дня отдали этому туристу?

— Гуманная миссия.

— Он заплатил?

— Пустяк, дал пару сувениров.

— Кстати, как его звать?

— Вроде Жюль, не помню.

— Зачем вы ездили на Меловые высоты?

— Он любовался местами, где гулял в детстве.

— Фотографировал?

— Да, пейзажи.

— Но там, прямо за пейзажами, виден крупный завод...

— Мы на него внимания не обратили.

— Но вы ездили и к озеру, которое лежит рядом с заводом...

— Да, ездили.

— Зачем?

— Он в нем купался маленьким.

— Зачем турист набрал из озера флягу воды?

— Там было виски, он его разводил.

— Вы это виски выпили?

— Я был за рулем, а один он не стал.

— Зачем вы останавливались у заводской автомагистрали?

— Вы уверены, что останавливались?

— Уверен. Ваш турист ковырялся в кювете.

— А, он взял с собой горсть земли.

— Зачем?

— Многие сентиментальные люди носят на шее землю Родины.

— Из кювета?

— Он сказал, что во времена его детства там бежала васильковая тропинка.

— Итак, турист Жюль сфотографировал завод и взял образцы воды и земли.

— Я этого не говорил.

— Да, это сказал я, и это сделал турист. Еще вопрос: Курт Фидлер, который привез вам пятьсот долларов, еще приезжал?

— Нет, больше его не видел.

— Странно. Неужели вы его не узнали?

— В ком?

— В Жюле.

— Абсолютно разные люди! Немец был без усиков и без очков.

— Не изображайте, не надо.

— Я официально заявляю, что эти два человека, немец и француз...

— Нет немца, нет француза, а есть полковник американской разведки Херб Овертон.

— Вы его... арестовали?

— За что?

— За шпионаж.

— Снегурский, вы плохо знаете окрестности нашего города. Скорее всего, Овертона интересовал завод, который лежит за Борковой грядой. А вы привезли его на Меловые высоты. Между прочим, к цементному заводу.

— Места его детства.

— Рабочий день истек. Допрос окончен... Магнитофонная запись прекращена...

16

— Допрашивается гражданин Снегурский. Показания записываются на магнитофонную ленту... Здравствуйте.

— Здравствуйте.

— Теперь мы вернемся к вопросу, которого вы так испугались — к зонтику.

— С зонтиком вы ошиблись.

— Да, ошибся. Вы зонтик не теряли, вы зонтик нашли и отдали в бюро находок. За ним явился западногерманский турист. Что было в зонтике?

— Никакого зонтика я не находил.

— Странная у вас позиция... Если мы знаем про зонтик, то, очевидно, содержимое его ручки за границу не выпустили. Выходит, нам известно, что лежало в зонтике.

— Тогда к чему спрашивать?

— Восьмого июля этого года ровно в четыре часа вы выехали из дома. Проезжая мимо новостроек, вышли из машины, подняли кусок старого бетона и увезли с собой...

— Какое вы имели право следить за мной?

— Вы полагаете, что за шпионом мы не должны следить?

— Сперва докажите, что я шпион!

— Что было в этом куске бетона?

— Ничего не было! Взял, чтобы стукнуть по винтику. А потом выбросил.

— На ходу, под мост?

— Не помню.

— Из этого куска торчал металлический прут, при повороте которого открывалась пустота. Так что там было?

— Не знаю, не поворачивал.

— Какие у вас отношения с Ароном Борисовичем Шехтелем?

— Нормальные, работаем в одном институте.

— А с братом его, который уехал в США, вы переписываетесь?

— Нет. А, вы имеете в виду мои приписки... Когда Арон Борисович ему пишет, я приписываю несколько строк. О жизни, о здоровье...

— Разве вы с ним были так близки?

— Прежде всего я благодарен, что он вернул долг, да еще в долларах.

— А почему эти приписки не делали на глазах Арона Борисовича? Зачем уносили письмо в свой кабинет?

— Неудобно писать на глазах...

— Разумеется, неудобно меж строк чужого письма невидимыми чернилами вписывать свой текст. Придумано неоригинально.

— Вскрывали письма?

— Зачем же! Арон Борисович заподозрил неладное и принес последнее письмо к нам. Кстати, вы читали и ответы брата, с которыми опять-таки уединялись в свой кабинет. Зачем?

— Арон Борисович сидел в шумном кабинете...

— Снегурский, неужели вы еще не поняли и наивность своего запирательства, и наивность вашей конспирации? Взять хотя бы последнее письмо... Если подпись подчеркнута, значит, меж строк есть невидимый текст. Вы клали письмо на горячий металл, и текст проявлялся.

— Ваши догадки.

— Снегурский, науке известно около двадцати тысяч шифров. Хотите скажу, какие были вам даны указания в последнем письме? Дословно: «Прекратите все знакомства и контакты с иностранцами». Не так ли?

— Я этих указаний не получал.

— Тогда ответьте, зачем вы каждый первый и последний понедельник месяца ровно в девятнадцать часов оказывались у Никольского собора, на перекрестке?

— Этим путем я хожу в бассейн.

— Но вы обычно стояли и чего-то ждали...

— Видимо, зеленого сигнала.

— Нет, машины с дипломатическим номером, в которой сидел сотрудник консульства Джон Снайсер. Если ее не было или она проезжала на скорости, то вы уходили; если машина притормаживала, значит, Снайсер будет ждать вас в баре; если он выставлял руку, то встреча в холле гостиницы; если мигнет фарами — в картинной галерее...

— Не знаю этой символики...

— И Джона Снайсера не знаете?

— Возможно, встречался где-нибудь случайно...

— Теперь вернемся к Теплякову. Вы утверждаете, что он был вашим лучшим другом?

— Вместе учились в школе.

— Но с тех пор не виделись, не так ли?

— Шли разными путями.

— Однако год назад вы его отыскали, и началась жаркая дружба. Почему? Узнали, что Тепляков руководит крупным отделом и занимается подводными лодками.

— Мы встретились на улице случайно, ни о каких подводных лодках я тогда не знал.

— Инициатором дружбы были вы?

— Оба.

— Вы приглашали его в гости, доставали путевки, организовывали турпоходы, заказывали билеты в театр...

— У меня больше свободного времени, чем у него.

— Скажите, он был в вашей лаборатории?

— Да.

— А вы в его отделе?

— Возможно.

— Неужели не помните?

— Да, был.

— Зачем?

— В нашем институте нет ЭВМ. Я получил рабочее время в их организации и проработал почти день.

— Но ведь их НИИ режимный... Как вам разрешили?

— Я принес письмо за подписью директора. А дальше Костя помог. Пустили, в порядке исключения.

— Когда это было?

— Не помню.

— Шестнадцатого мая, в пятницу, за день до убийства Теплякова. Сохранился разовый пропуск.

— Возможно.

— Итак, сперва вы посещаете режимный институт, а через день убиваете его сотрудника...

— Между этими фактами нет связи.

— Тогда зачем же вы на два выходных дня обеспечиваете себе алиби?

— Алиби для уголовного розыска. Посещение института здесь ни при чем.

— Через две недели после похорон Теплякова в его отделе обнаружили пропажу образца покрытия.

— А подводная лодка не пропала?

— Итак, вы посещаете отдел, крадете образец, а затем убиваете Теплякова.

— Да зачем мне его убивать?

— Видимо, он обнаружил пропажу.

— Неувязочка! После пятницы он на работе не был, по телефону со мной говорил спокойно. Это и Марина подтверждает.

— Вот и расскажите все по порядку.

— Зачем? Вы же все знаете! Вы же за мной следили! Всё видели — как убил, как украл!..

— Успокойтесь. В поле нашего зрения вы попали после возбуждения уголовного дела по факту пропажи образца покрытия.

— Значит, я давно под подозрением?

— Да.

— У меня очень болит голова... Ломит затылок... Я не могу говорить.

— Допрос окончен по просьбе подозреваемого... Магнитофонная запись приостановлена...

17

— Допрашивается гражданин Снегурский. Показания записываются на магнитофонную ленту... Как ваше самочувствие?

— Какое может быть самочувствие у камерника...

— Мне показалось, что оно все-таки лучше, чем было на свободе после убийства Теплякова. Вы нервничали, переживали, почти не работали, стали прикладываться к коньяку...

— Я понял, что за мной следят.

— И решили спрятаться в тюрьму? Вот когда, Валерий Семенович, мы с вами докопались до мотива хулиганства... Вы так рассудили: если у нас и есть какие-то подозрения, то после ареста за уголовное преступление мы их спишем. Не так ли?

— У меня нет ни желания, ни сил говорить.

— А силы нужны. Кончилась, если можно так сказать, общая часть допроса. Теперь мы начнем уточнять детали, проводить экспертизы, опознания и очные ставки.

— А потом?

— Ознакомитесь с материалами следствия, прокурор утвердит обвинительное заключение, и дело пойдет в суд.

— И все?

— А чего вы хотели?

— В книгах и фильмах показывают гуманных следователей. Где же они?

— Гуманизм вам следовало вспомнить, когда вы убивали Теплякова, а вы даже в убийстве сознались под давлением улик. В шпионаже до сих пор не признались. Как вас завербовали, что и как передавали агентам? Молчите?

— А-а, если не признался, то и жалости не достоин? Значит, жалость вроде платы за признание?

— Странно, вы заговорили о жалости... Человек, который никого и никогда не жалел.

— Выходит, я нахожусь за чертой жалости? Как бы вне закона?

— А я не за жалость, я за справедливость.

— Что вы играете словами? Жалость жалостью, справедливость справедливостью...

— Нет, жалость частенько живет за счет справедливости. Вы хотите, чтобы я стал вроде тех старушек, которые в судах жалеют преступников и забывают про жертвы? Да, мне жалко. Очень жалко человека, которого я никогда не видел, — Теплякова.

— Во всякие времена жалели преступников. Вся литература, Достоевский...

— Да раньше преступник-то был другой! Он был жертвой этих всяких времен. Старая жизнь доводила до преступления, судили несправедливо, посылали на каторгу... А теперь? Ни у одного человека нет роковой судьбы, нет неотвратимости обстоятельств, и у каждого есть выбор. За годы своей работы я не видел человека, совершившего преступление по уважительным, так сказать, причинам. Так почему жалеть?

— Но ведь известно: понять — значит простить...

— С чего вы взяли, что я должен вас понять? Образованный, неглупый, обеспеченный, преуспевающий кандидат наук предает Родину... С чего? С голоду, от безвыходного положения, от страшного горя, от отсутствия перспективы?

— А-а, так вот, образованный и неглупый человек! Даже вы согласны! Так вот, человечество делится не на бедных и богатых, не на черных и белых, не на европейцев и азиатов, не на близоруких и дальнозорких... Оно прежде всего делится на умных и глупых! Бога нет, но есть боги. Это умные люди. Их немного, как и должно быть богов. Они понимают то, чего не понимают массы, они предвидят то, чего не видят социологи; они могут выдать идею, на которую не способны другие... Но если он бог, то у него должно быть свое божественное право — право умного. А где оно?

— Что за право?

— Право жить иначе, чем живут муравьи. Заниматься теми проблемами, которыми хочу, а не перерабатывать опилки в пюре для коров. Может быть, я занялся бы выращиванием давно вымершего животного из единственно найденной ископаемой клетки. Работать там, где хочу. Может быть, я основал бы самостоятельный Центр, как это сделал открыватель ДНК Уотсон. Работать не «от» и «до», а когда хочу. Возможно, я бы проснулся в полдень, поиграл бы в теннис, поплавал бы в бассейне, пообедал бы в ресторане, а потом вызвал бы машину, приехал бы в Центр и засел бы за работу на ночь, на сутки, на неделю. И полученные результаты не надо было бы делить с соавторами и коллективом. Ха, коллектив! В теперешней моей лаборатории надо гнать каждого второго. Для моего научного Центра я бы подобрал с десяток головастых молодых ребят — генераторов идей. И с полсотни классных девиц. Не ухмыляйтесь, вы не знаете структуры науки. Эти девицы волокли бы всю неинтеллектуальную работу и подавали бы кофе. А я бы с коллегами шлепал идеи, как блинный автомат. И отдыхать! Почему бы нет? И вечерние клубы, и красивые женщины, и зеленая вода в бассейне, и французский коньяк, и автомобиль с телефоном и баром... Почему, ну почему нет?!

— Некогда оспаривать вашу философию, но я бы тоже с удовольствием поиграл в теннис, с красивыми женщинами пообедал бы в ресторане и покупался бы в этой зеленой водичке...

— Вы?

— Да, но не ценой предательства Родины.

— Потому что вы не доросли до истинной свободы!

— Даже если допустить, что каким-то невероятным способом все это вы получили и стали продавать нашлепанные блинным способом идеи... Снегурский, да неужели это свобода? Свобода — это не блага, не деньги, не рестораны и не бассейны. Если хотите, даже не состояние нашего тела. Свобода — это состояние духа, души. А ваша душа слепа и обманута. Какая уж там свобода.

— Кем обманута?

— Теми, кто вас завербовал. И хотите, я это докажу?

— Да, хочу, хочу!

— Только если я докажу, вы это честно подтвердите... А я докажу, потому что их вербовки стандартны. Итак, они платили вам долларами, дарили вещи и заверяли, что вы поставляете неоценимую информацию. Не так ли? Молчите... Но ваша информация была пустяковой. Слухи, происшествия, разговоры у проходной, характеристики людей... Деньги вам платили авансом, вперед, предвкушая что-нибудь вроде образца покрытия. Они говорили, что вы получите еще деньги, много? Молчите... Говорили, что после определенного срока переправят вас за границу на райскую жизнь с теннисом и зеленым бассейном? Молчите... Говорили, что на ваше имя открыт счет в банке? Молчите... Тогда гляньте сюда. У вас в квартире нашли вот эти тщательно упакованные фотографии красивых интерьеров... Смотрите, смотрите! Холл с камином. Кабинет мореного дуба, стол с мини-компьютером. Кухня в стиле семнадцатого века. Оранжерея с гамаками. Что это? Они сказали, что эта вилла станет вашей? Куплена на ваше имя в рассрочку, не так ли? Молчите... Снегурский, эта вилла стоит миллионы. Она может стать вашей только при одном условии — если вы женитесь на некой Монике Шварцвальд.

— Моника... Глупость какая-то...

— Потому что на этих фотографиях изображена вилла западногерманской миллионерши Моники Шварцвальд. Кстати, ей семьдесят три года.

— Ничего не понимаю...

— Но мы все говорили о вашей философии, Снегурский. За годы работы я понял, что одна философия к преступлению не приводит. Рядом с ней идет моральное падение, которое начинается как бы с капелек, с мелких порций... Но эти моральные пятна копятся, как деньги у скряги. Разве можно представить, чтобы человек жил-жил, да и предал Родину? Нет, сперва идут мелкие предательства. Вы предали любимую девушку, потом жену, потом парализованную Бояркину, потом Миновалова, потом Теплякова... Но ведь это и есть Родина — сослуживцы, друзья, родственники... А уж потом вы отдали секретный образец покрытия врагу, разведчику Хербу Овертону.

— Нет! Я отдал сотруднику консульства Джону Снайсеру!

— Эх, Снегурский... Западногерманский турист Курт Фидлер, французский турист Жюль, сотрудник консульства Джон Снайсер — это все Херб Овертон.

— А-а-а!

— Снегурский, что вы делаете? Сержант! Помогите мне... Отправьте его немедленно в медчасть! Успокойтесь, Снегурский, успокойтесь. Допрос окончен. Магнитофонная запись прекращена...

18

— Допрашивается гражданин Снегурский. Показания записываются на магнитофонную ленту... Здравствуйте. Как самочувствие?

— Извините за вчерашнюю вспышку.

— Я испугался за вашу голову — об стенку, да с разбегу... Так ведут себя лишь алкоголики да наркоманы.

— Знаете, кого я больше всех теперь не люблю?

— Херба Овертона?

— Себя.

— Ну, человек, который говорит, что не любит себя, очень себя любит.

— Попался, как последний дурак.

— Но вас же не во сне завербовали...

— Во сне! Именно во сне.

— Не понимаю...

— В прошлом году, в июне месяце, засиделся я в лаборатории. Вышел из нее часов в восемь вечера. Устал, голодный... А над городом белые ночи, людно, весело. Дома меня никто не ждет. Ну и зашел в бар гостиницы выпить рюмку коньяку. Выпил, правда, две. Рядом стала, как говорят подростки, клевая пара. Он спортивного вида, веселый. Она нервная, стройная, как скаковая лошадка. В баре — не в ресторане: знакомятся быстро. Через десять минут я уже знал, что он Дима, а она Мария. Из какой-то экспортно-импортной конторы. Ну насосались хотя и элегантно, но до упора. Платил Дима. Я не жадный, но все-таки приятно, когда платит другой. Вышли из бара — земля под ногами ходуном. Они предложили поехать к ним. Разумеется, согласился. Не поехали бы к ним, поехали бы ко мне. Как ехали и куда — не помню. Вроде бы частника поймали. Оказались в каком-то помещении, где много торшеров. Возникла вторая женщина, в тунике... Еще выпили... Я отключился. Утром открываю глаза и не пойму, где я. Будуар не будуар, кабинет не кабинет... Бронза, дерево, мягкая мебель, картины. Длинноногая блондинка приносит мне кофе в постель и говорит: «Гуд монинг, Валери». Потихоньку ее вспоминаю — та, вторая, в тунике, с которой веселился ночью. Потом пришел Дима с французским коньяком. Не успели мы выпить, как он мне и говорит: «Теперь, Валери, ты будешь работать на нас». Я, конечно, спрашиваю, кто он и где я нахожусь... Дима представился: «Джон Снайсер». А ночь я провел в его квартире, консульской. С их переводчицей. И он мне растолковал, что как только этот факт станет известен властям, меня сразу выпрут из завов. Я, конечно, заглох. Ищу выход из ситуации. А запах коньяка, как с виноградных холмов. И вазы кругом, вазы — с цветами и фруктами. Ананасы, бананы, лимоны, величиной с детскую голову. Блондинка мне улыбается, как бы ждет, когда я освобожусь. Ночь у иностранца, выпрут из завов... Этого я бы не испугался. Устоял бы. Но они сделали то, что сделали и вы, Сергей Иванович...

— Что я сделал?

— Предъявили целую кипу документов, напечатанных по-русски и по-английски. Все, что собрали вы, собрали и они!

— Что собрали?

— Как оставил невесту, как женился, как попал в Биологический институт, как уморил Миновалова, как бросил Бояркину, как дал взятку директору в виде красивой женщины, как освободился от жены... Все!

— Откуда же они узнали?

— От Соломона Борисовича, который жил уже в США, а раньше работал в нашем институте. По-моему, они давали и разовые поручения туристам — проверить кое-что в моей биографии. Короче, целая папка. Снайсер говорит: «Эту папку, мистер Снегурски, у меня с руками оторвет любая западная газета и любая радиостанция. Облик советского руководителя. Сенсация!» Я не сомневался. Тогда моей карьере конец. А в комнате пахнет фруктами, от рюмки пахнет французским коньяком, от блондинки французскими духами... Передо мной был выбор. А вернее, никакого выбора — красивая жизнь или никакой жизни. Тем более что задание Снайсер дал пустяковое...

— Задания все помните?

— Все. Дайте мне бумаги, и я их подробно перечислю.

— Хорошо, это мы сделаем попозже. Теперь расскажите про образец покрытия...

— Я работал на их ЭВМ. Потом зашел Костя и пригласил обедать. Мне, как вы понимаете, нужно было попасть в его кабинет. Я знал, что во время работы Костя варит и много пьет кофе. Ну и сказал, что очень хочется крепкого кофе. Он привел к себе. Пробыл я там минут пятнадцать, выпил две чашки кофе. Когда Тепляков выходил за водой, я схватил первый попавшийся кусок...

— Он мог быть случайным...

— Так примерно и оказалось. Но дело не в этом. Овертона интересовал не образец.

— А что же?

— Константин Тепляков. Овертон решил его завербовать. Но я сразу ему сказал, что Костя не из пугливых и деньги его не интересуют. Тогда Овертон придумал украсть какой-нибудь секретный документ или что-нибудь подобное.

— И Теплякова шантажировать?

— Да. Поставить его перед выбором: или работать на Овертона, или будет сообщено компетентным органам о том, что он передал образец в иностранное консульство. Я на всякий случай обеспечил себе алиби, взял фотографию образца и вызвал Костю по телефону. Дальше вы знаете.

— Как Тепляков отреагировал?

— Ударил меня и выскочил из машины.

— Как принял сообщение об убийстве Овертон?

— Запретил мне с ним встречаться.

— Откуда вы стали получать задания и кому передавать информацию?

— Из-за границы. Письма, зонтики, тайники... С иностранцами, как вы сами сказали, мне было приказано не встречаться. Я все опишу подробно, надо вспомнить.

— Что с вашими руками?

— Я боюсь.

— Держитесь, нам еще работать.

— Я хочу искупить свою вину. Разрешите?

— Как?

— Забросьте меня к ним с заданием! Я докажу, я смогу! Возьмите меня на работу в КГБ, а?

— Снегурский, не будьте наивным.

— Сергей Иванович, я обладаю телепатическими способностями. Мои биоволны влияют на квантовое излучение. Направьте меня в научно-исследовательский центр. Мою энергию можно использовать для искажения вражеских лазерных лучей...

— Не сочиняйте.

— Может, мы с вами договоримся, а? У меня в надежном месте спрятаны драгоценные камни, золотишко, иконки... Отпустите меня, и скажу про тайник. У вас же зарплата средняя. Все будет ваше, все. Бросите службу и уйдете в адвокаты...

— Снегурский, от страха вы теряете разум.

— Не хотите драгоценностей, я отдам вам свою идею, которую берег для научного Центра. Я ведь хотел бежать через границу и с охотником, и под автобусом. От Овертона, от вас! Возьмите мою идею! У меня почти готовы разработки биологических мембран для морской воды — все пропускают, а золото остается. С этой идеей вы станете на Западе миллионером! Чертежи и описания у меня в столе...

— Держите себя в руках, Снегурский!

— Дайте мне пистолет — я застрелюсь на ваших глазах...

— Снегурский, я научу вас побороть страх. Осознайте свою вину, поймите низость совершенного, и тогда появится злость против себя. Она и вытеснит страх.

— Но я боюсь!

— Вы говорили, что угрызение совести идет от страха... Может быть, в вас пробуждается совесть?

— У меня есть смягчающие обстоятельства?

— Пока только одно — признание вины.

— Значит, никакой надежды?

— Следователь, как и врач, всегда надеется на выздоровление.

Павел Кренев