– Тивиль! – испуганно закричала Эмерна. – Остановись!
Девушка никак не реагировала на крики, топот и шумное дыхание за спиной, продолжая молча брести к самому краю.
Тэра, бежавшая впереди всех, прыгнула и успела ухватить девушку за руку буквально за шаг до разлома.
– Ну что ты, девочка моя… что ты… – забормотала она, прижимая Тивиль к себе, – ну зачем так-то? Пройдет это… все пройдет… ты выздоровеешь и станешь такой же красивой, как и раньше… Пойдем, Троекат, наверное, с ума там сходит… – Она говорила и говорила, гладя девушку по голове и прижимая ее к себе, но Тивиль, не проронив ни слова, отрешенно смотрела в одну точку. Всю обратную дорогу в нору она тоже молчала, не реагируя на причитания и плач остальных. Механически переставляла ноги, будто действительно была шагающим погрузчиком на распределительном терминале.
После этого она пыталась убить себя еще трижды. В первый раз наевшись того самого попутника, после чего ее полтора дня рвало, а потом еще три-четыре дня шатало от слабости. Во второй – она забила себе в глотку ком тряпья, собранного с лежанок, собираясь задохнуться, но не выдержала и захрипела, закашлялась. Вследствие чего ее услышала как обычно оставшаяся на хозяйстве Эмерна, сумевшая буквально выцарапать из ее горла этот ком. Именно после того случая Тэра и ввела правило – забирать с собой из норы все скопившееся тряпье. Сначала они вешали его на пояс для того, чтобы оставить свободными руки, но день на шестой одна из очередных работодательниц, окинув их команду одобрительным взглядом, посоветовала ей:
– Подол-то расправь, эвон как на сторону сбился.
– Что? – не поняла Пламенная.
– Подол, говорю, поправь, – и она ткнула пальцем в висящий на поясе ком тряпья. – Что ляжками сверкать перестали и теперь прикрываетесь – правильно, – все так же одобрительно кивнула она. – Ежели бы сразу так делали, глядишь, ургумовские вашу девку бы и не побили…
Тэра едва удержалась, чтобы не скривиться. Ну да в Руинах ничего невозможно скрыть. Любые новости тут же становятся известны всем поголовно… А тетка между тем продолжила эдак добродушно-поучительно, как пожившая мать, с отеческой заботой наставляющая непутевых детей:
– …попользовали, не без этого, конечно, но по-доброму, без вредительства. А – так… Когда баба так телесами сверкает, сразу понятно – шалава. А шалавам кобениться – только нарываться…
– Что? – ошеломленно переспросила Тэра. До сего момента она считала, что они сумели более-менее ассимилироваться и, так сказать, не отсвечивали на общем фоне. Нет, при близком общении различия все равно вылезали, но внешне… Ей казалось, что внешне они уже практически не отличались от олиек. Танцевальные костюмы давно истрепались, измазались, а кое у кого и вообще пришли в полную негодность, вследствие чего пришлось раздобывать у местных какие-нибудь тряпки, беря их в оплату за стирку, чтобы прикрыть наготу. А кое-что совсем уж заношенное и пришедшее в непотребный вид им отдавали и так. С мытьем тут тоже были проблемы, как и с любыми средствами гигиены. Так что все они стали такими же грязными, вонючими и одетыми в лохмотья, как и большинство здешних прачек. Но вот лохмотья они продолжали носить, как привыкли дома. И это, похоже, воспринималось аборигенами совсем не так, как считали киольцы…
Ну а на третий она попыталась пробить себе висок торчащей из стены, представлявшей из себя полуразвалившуюся плиту перекрытия, арматуриной. Но удар оказался недостаточно сильным, чтобы проломить тонкую височную кость. Так что она только потеряла сознание и свалилась с лежанки. И вот сегодня она добралась до веревки…
Тело Тивиль раздели, обмыли, а потом, завернув в самые потрепанные тряпки, поволокли к провалу. Когда те, кто относил тело, вернулись, Тэра уже успела сгонять одну из девочек за той самой вонючей жидкостью, которую они пили после того, как умер Первей. Хоть она и была крайне противная, но Пламенная просто не знала, как еще купировать тот стресс, которым являлась для всех них очередная смерть… Нет, к смерти на Киоле относились вполне спокойно, очень по-разному, конечно, но без особого страха или отвращения. Возможно потому, что как бы ни уходил киолец – по собственному желанию в самом расцвете сил и способностей или прожив долгую жизнь и исчерпав интерес к ней, это никогда не было связано с насилием, болезнью или какой-то трагедией. Наоборот, как правило, каждый умирающий пытался обставить свою кончину так, чтобы получить от последних мгновений жизни максимальное удовольствие. В каком бы виде оно ни выражалось. Некоторые окружали себя родными и близкими, до последнего мига купаясь в их любви и грусти, другие уходили, пируя среди друзей и наслаждаясь изысканными яствами, третьи – в грезах, навеянных мощными галлюциногенными смесями, недоступными для тех, кто еще собирается жить, четвертые – забравшись в самые глухие и живописные уголки планеты, чтобы уйти из жизни под великолепный закат или могучую грозу. Но умирать вот так – в боли и грязи, оставляя других в тоске безысходности…
– Я больше не буду это пить, – скривившись, заявила Анакроет.
– Я тоже, – тут же глухо бросил Троекат. Потом боднул Тэру злым взглядом и, вскинув голову, спросил: – Ты хочешь, Пламенная, чтобы мы, выпив эту дрянь, забыли, что ты отправила Тивиль с этим уродом?
– Троекат, как ты можешь?! – воскликнула Эмерна. – Тивиль сама пошла с ним, потому что хотела помочь тебе… вам всем. У нас уже не было сил смотреть, как вы страдаете. – И девушка отвернулась, сжав веки, пытаясь остановить слезы, потоком полившиеся из ее глаз.
– Но она МОГЛА остановить ее! – в ярости заорал Троекат. – Могла, но не сделала этого!
– Но никто же не знал, что все обернется именно так, – снова попыталась урезонить его еще одна из девушек. Но в этот момент раздался холодно-язвительный голос Анакроет:
– Она – Пламенная! Она была во главе всего проекта, она собрала нас и привела на эту планету. Поэтому она отвечает за все.
– Анакроет! – вскинулась Эмерна. – Как ты можешь?!
– Это все, что ты способна сказать? – презрительно искривив чувственные губы, холодно поинтересовалась Анакроет.
– Она… она нашла нас, заботилась о нас все это время. Только благодаря ей мы не умерли с голоду, не убиты, не…
– Среди тех, кого она нашла, умерли уже трое! – рявкнул Троекат и прыгнул к Тэре. – А сколько еще умрет, ты можешь сказать? И сколько погибло из тех, кто повелся на прекрасные сказки и присоединился к проекту, а? – Он ткнул рукой в сторону полога, закрывавшего вход в нору. – ЭТИХ мы собираемся вернуть в лоно нашей цивилизации? Да они хуже любых захватчиков! Ты представляешь, что станет с Киолой, если весь этот генетический мусор, вся эта жирная, тупая, кривоногая, кривозубая и волосатая горро окажется на Киоле?
– А ты какой, Троекат? – тихо спросила Тэра. Ей это далось нелегко, потому что обо всем том, в чем сейчас обвиняли ее этот юноша и Анакроет, она и сама думала долгими бессонными ночами. И – да, они были правы. Именно она привела Избранных на Олу. Именно она послужила причиной того, что многие из них оказались убиты уже в первые минуты пребывания на их древней прародине, а остальные… Вполне возможно, что остальные уже завидуют мертвым. Она – так уж точно… И что с того, что весь этот проект изначально – затея Желтого Влима. И что она присоединилась к нему даже против своего желания, по личной просьбе Главы Симпоисы. Она же согласилась на это? Так кого еще винить?
– Какой ты теперь? Ты же уже почти стал таким же, как они. Почему же ты так высокомерен по отношению к ним?
Троекат слегка смутился, но затем упрямо вскинул голову.
– Пусть так, но, Пламенная, почему мы были так слепы? Почему Симпоиса отправила нас на смерть? Она что, не знала, как обстоит дело на Оле? Она не смогла понять, что здесь отвергли все заветы Белого Эронеля и живут как животные? Что нас здесь никто, ну просто совсем никто не ждет. Даже те, кого мы вроде как прибыли спасать…
Тэра склонила голову. А что она могла ответить на эти вопросы? На несколько мгновений в норе повисла мрачная тишина, а затем Пламенная подняла взгляд и тихо произнесла:
– Да, ты прав, Троекат. Все твои обвинения полностью справедливы. Симпоиса оказалась слепа. Я – тоже. Мы уже давно не сталкивались ни с чем подобным. Мы считали наш образ жизни не просто единственно верным, а… единственно возможным. То есть таким, к которому приходит любой человек, если ему не мешать. Мы забыли, что Белый Эронель когда-то призывал к тому, чтобы сделать наши ценности определяющими для людей. Потому что в его время они были совсем другими. Поэтому – да, я виновата во всем том, в чем ты меня обвинил. И потому я ухожу.
– Как?!.. Тэра!.. Пламенная, не бросай нас!.. – заголосили все вокруг. – Мы без тебя пропадем!
Но она покачала головой и, развернувшись, выскользнула из норы.
Глава 7
– На, на, н-на-а, а су-у-у-у… горро барринель!
– Отставить!
Несмотря на громкий начальственный выкрик, рекрут первого круга по прозвищу Булыга только зло ощерился и со всей силы сдавил горло лежащего под ним рекрута первого круга Тпола. Так, что все явственно услышали, как у Тпола хрустнули горловые хрящи. Булыга довольно ощерился и… в следующее мгновение его башка буквально взорвалась от удара коротким широким клинком, нанесенного в правое ухо. Да уж… Смач уважительно качнул головой: клинок Вооруженного – это нечто. Он это понял еще тогда, ночью, в зарослях…
Инструктор, прикончивший Булыгу стремительным ударом в падении, одним слитным движением вскочил на ноги и, убрав клинок в ножны, коротко бросил:
– Труп – в конвертер, этого, – он кивнул на скрюченную тушку Тпола, – в регенератор, – а затем чуть прибавил голоса и скомандовал: – Становись!
Возбужденно гудящая толпа тут же колыхнулась и мгновенно распалась на две части, каждая из которых быстро выстроилась в две шеренги, вытянувшиеся вдоль обеих стен коридора. Смач и сам не заметил, как оказался в одной из таких шеренг, причем именно на том самом месте, которое и должен был занять согласно вбитым в башку еще во время прохождения особого испытания, которое в их батальоне именовалось странным, но коротким словом «каэмбэ»