— Создавали? — удивился друг.
— Я не оговорился. Сталин дал указание тогдашнему министру госбезопасности Абакумову собирать компромат на всех, кто стоял у власти. Располагая компроматом, он получил возможность интриговать, шантажировать, запугивать и расправляться даже со своими соратниками. Вот тогда-то Берия и попал к нему в опалу.
— Берию арестовали и расстреляли после кончины Сталина, — возразил Стародубцев.
— Совершенно верно. Берия являлся соперником Хрущева в борьбе за личную власть в партии и государстве. Так что мотивация прежняя. Из соперника сделали врага народа.
— Д-да. Дела!.. Знаешь, о чем я думаю?
— Даже не догадываюсь, — улыбнулся Антон.
— Объективно и ты, и я, все мы, граждане великого государства, — заложники веры в идолов власти — советской, партийной, губернской. Жертвы догматизма и двойной морали, которые навязывали народу те же идолы от политики, от культуры, от идеологии. А ведь жизнь интересна прежде всего движением мысли, а не застывшими формами, какими бы привлекательными они ни были. В противном случае может наступить всеобщая безропотность, а значит, людская безликость. А это уже — катастрофа!
— Логично, Женя. Никому не дано переделать натуру человека — ни Богу, ни черту, ни царю, ни герою, кроме него самого. Каждый имеет право думать и выражать себя в меру своего таланта, и поступать, как считает нужным, на страницах книг, в театре, живописи, архитектуре. Даже в политике. Кто-то из наших современных философов справедливо заметил на этот счет, что закон жизни строится не на постулатах той или иной идеологии, а на естественных устремлениях и здравом смысле людей. Да и свобода творчества — не одолжение власть предержащих, а естественное состояние души и ума талантливого человека, сознающего свою ответственность перед обществом, перед человечеством. Я понимаю так, что государство обязано предоставить своим гражданам возможность получить всестороннее гуманитарное образование. А заодно и научить его…
— Разномыслию! — рассмеялся Евгений.
— Диалектическому мышлению, — уточнил Антон. — Общество должно быть заинтересовано в созидательном инакомыслии своих членов, поскольку именно из него вытекает свобода их действий, инициатива и, если хочешь, предприимчивость. У нас это, кажется, начинают осознавать, в том числе и на высоком уровне. В конце концов, не инакомыслие, а двойная мораль и двоемыслие, двуличие, как защитное средство человека с целью выжить, породили теневую жизнь, когда происходит раздвоение личности: убеждение, дескать, одно, а жизнь — совсем другое.
— Твоими устами да мед пить, Антон! Но пойми, дорогой! Да, стремление человека к счастью так же естественно, как жажда, голод. Счастье, в моем представлении, — свобода выбора жизненного пути, возможность творчески трудиться. Но способно ли наше общество на это? Желает ли сегодня наш гражданин добровольно сбросить с себя привычные оковы и вырваться на простор? Присмотрись и увидишь: далеко не каждый. Многие привыкли к тому, что у нас все распределяется. Благоденствия ждут не от себя, а от государства.
— Что же, мы так и не выберемся из трясины застоя?
— Непременно вырвемся. Но должно, наверное, пройти значительное время для всеобщего осознания необходимости этого. Лишь тогда гражданин способен будет потребовать от властей: «Дайте мне спокойно жить, делать то, что я хочу, зарабатывать столько, сколько мне необходимо, чтобы иметь достаток, быть независимым и свободным». Я убежден: это — ключ, которым открываются ворота в будущее.
— Помнишь, у Монтескье: «Каждый народ достоин своей участи».
— И имеет тех правителей, которых он заслуживает, — добавил Евгений Стародубцев.
— А это откуда?
— Где-то читал… А еще говорят, талантливая эпоха — та, в которой человек находит себе пути, а бездарная — такая, в которой он этих путей не находит. Кстати, сам-то ты веришь, что социалистический выбор не был ошибочным?
— Верю. Ошибка в другом: мы пошли не по Ленину и лгали, что опираемся на его учение. Обман, какого человечество не знало!
— Я тоже над этим не раз задумывался. Теперь важно не перечеркнуть прошлое, сохранить то, что было наработано хорошего за десятилетия адским трудом всего народа.
— Будем надеяться, наши жертвы не напрасны… Впрочем, помнишь, у Оскара Уайльда: «Если человек отдал жизнь за идею, это вовсе не означает, что он погиб за правое дело».
— Значит, наша эпоха далека от совершенства… — задумался Антон. — Но Бог с ней, с философией! Так в Москву ты приехал по делам?
— Тебя интересует, по каким именно? Скажу коротко: по возвращении в Советский Союз я был арестован и приговорен к десяти годам лишения свободы по статье 58-б УК РСФСР.
— За измену Родине? — сделал большие глаза Антон.
— Меня обвинили в шпионаже в пользу… Великобритании.
— Зная тебя, Евгений, я не могу представить себе этого.
— Так вот. Отсидел я полсрока за колючей проволокой. И вдруг объявляют, что я реабилитирован за отсутствием состава преступления. Представляешь мое состояние? И радость, и злоба. Но не озлобленность.
— Не мог написать мне?
— Я боялся поставить тебя под удар. Прошел бы, как «связь с врагом народа».
— А потом… Потом что было? — не терпелось Антону узнать.
— После освобождения из тюрьмы обосновался в Краснодарском крае. В кубанской станице мне дали клочок земли. Спасибо, люди добрые помогли поставить саманную лачугу. Но мне уже не под силу управляться о хозяйством. Все-таки годы берут свое. Прокормиться можно. Но человеку надо большего! Вот и приехал в Москву, чтобы в гражданских правах окончательно восстановиться, выхлопотать военную пенсию. Намерен попасть на прием к Председателю Комитета, если примет, конечно. Хочу побывать также в Комитете парт-контроля при ЦК КПСС.
— Но как же так… На чем хоть основывалось обвинение?
— А ни на чем. В КГБ ЦРУ была подброшена фальшивка. В ней намекалось на мои будто бы тайные связи с английской Интеллидженс Сервис. У нас же приняли намек за чистую монету. Поверили всему, что там было написано.
— И всего-то? И никаких доказательств…
— Но в голову мне приходят разные мысли. Я был слишком хорошо осведомлен, насколько ошибочны были решения руководства страны, принятые вопреки тому, о чем ориентировала и предупреждала его внешнеполитическая разводка. А от опасных свидетелей кто же не стремится избавиться!?
— Выходит, что в Америке посидел в тюрьме, а потом и у себя дома — тоже. Ужасно! Но в чем смысл твоей компрометации американцами? Ведь они судили тебя как советского разведчика. И, казалось бы, этого им вполне достаточно.
— Кому-то, видно, и там захотелось отыграться на мне дважды. В служении разведке прошли лучшие годы моей жизни, — глубоко вздохнул Стародубцев.
— Теперь понятно… Но если тебя реабилитировали, то в Первом главке должны и оценить по достоинству все, что сделано тобой для Отчизны.
— Я не жду ни благодарностей, ни наград. Но и духом, как видишь, не пал. Обидно только за старость в одиночестве.
— Почему в одиночестве? — спросил Антон и осекся.
— Нет у меня больше семьи, — с грустью произнес Евгений, — Жену, незабвенную Катюшу, похоронил в чужой стране. И покоится ее прах на заброшенном кладбище под чужой фамилией. А ведь она была не только другом, но и моей напарницей. Я — резидент, она — радистка, связная. И работали мы, понимая друг друга с полуслова. Службу свою несли тихо, как и подобает профессионалам. Как бы тяжело ни было, старались не проявлять видимых эмоций, сохранять ровное настроение. Даже если на душе кошки скребут и ноги подкашиваются от усталости. Разумеется, это требовало от нас обоих колоссальных усилий. Родное имя свое забывали. Думали на чужом языке! Родину часто вспоминали. Это придавало силы. Но больше — тосковали по ней, по своим родным и близким.
— Я понимаю тебя, — сказал Антон и задумался: «И все это не сломило его духовно, сохранились ясность ума, логика мышления, любовь к Родине. Ну и человечище!»
Елена Петровна поставила на стол бутылку «Гурджани», пригласила мужчин к обеду. Антон потребовал еще и беленькой. Извинившись, что не может побыть с ними, она поехала в поликлинику. Согласно расписанию, у нее на сегодня была назначена консультация профессора — специалиста в области гастроэнтерологии. Затем предстоит проехать в горздрав, где ей должны вручить диплом врача высшей категории.
Бросив взгляд ей вслед, Евгений спросил:
— Скажи, Антон, а Елена была тебе помощницей?
— Помогала, когда требовалось. Особенно за границей. Но я не посвящал ее в наши дела больше, чем это положено знать жене. Так лучше и для нее, и для дела. Главная ее помощь — в психологической поддержке. Она прочно держала мой тыл — семью. И я ей благодарен за это, — сказал Антон, наполняя рюмки водкой.
Старинные друзья удобно устроились за обеденным столом.
— А я думал, ты не поклоняешься Бахусу, — подняв рюмку, сказал Евгений.
— Не поклоняюсь, не служу ему, но и не отвергаю! — ответил Антон и тоже поднял рюмку. — За встречу, Женя!
— За встречу, Антон.
— Ну, а сейчас чем занимаешься? — поинтересовался Евгений.
— Как чем? Помогаю жене по хозяйству. Иногда вожусь с внучками, если выпадает такое счастье. Перечитываю классику, современную периодику просматриваю, — ответил Антон. — А еще занимаюсь журналистикой, встречаюсь с молодыми чекистами, когда приглашают. Делюсь, так сказать, профессиональным опытом. Мало, по-твоему?
— Совсем как в той песне «Не стареют душой ветераны…» — Евгений рассмеялся. — Можно надеяться, что мы передали эстафету надежным, знающим людям?
— Безусловно, — уверенно ответил Антон. — Современные чекисты, конечно же, образованнее своих далеких, да и ближайших предшественников тоже. Но ведь и они — дети своего времени. В данном случае, застойного, которое страшно тем, что вобрало в себя и культ личности, и волюнтаризм, и догматизм, и свои собственные пороки. Я учу их чтобы они извлекали уроки из наших ошибок, и уж, конечно, не повторяли их, и по возможности не порождали новых.