— Знакомы?
— Очная ставка… — Бандит побледнел. — Впервые вижу!
— Гриша, узнаешь этого человека?
— Как же, узнаю. Это он застрелил моего батю.
— Что ты еще знаешь о нем?
— Мальчишка бредит, — постарался опередить его Архаров.
— Нет, узнаю! — решительно заявил Григорий. — С ним было еще двое: один с рыжей бородой, другой с усиками под фюрера. Он ругал папу за то, что тот взял на себя руководство городской властью. А этот выстрелил в него трижды из пистолета. — По лицу Гриши пробежали слезинки. — А когда отец рухнул на пол, они все трое бежали. Забрали поросенка, которого мы всей семьей откармливали к Пасхе. Подожгли курятник.
— Что скажете на это, Архаров?
— У мальчишки больное воображение, — заерзал тот на табурете.
— Я в здравом уме, товарищ лейтенант! И никакой он не Архаров, а сам Краковский. Роттенфюрер СС. У гитлеровцев командовал карательным отрядом. Я помню его в форме и без бороды. Я был тогда связным между партизанами и подпольем.
— Спасибо, Гриша. Можешь быть свободен, — сказал Буслаев.
Гриша взглянул на него.
— Товарищ лейтенант, я хочу стать осодмильцем, чтобы отомстить за отца, — произнес он по-мальчишески робко, боясь, видимо, что ему откажут в просьбе. — Не смотрите, что я ростом не вышел. Мне уже шестнадцать лет.
Буслаев провел ладонью по волосам Гриши.
— Иди, паренек. Потом подойдешь к младшему лейтенанту Лиханову. Осодмилом, как и милицией, он командует. А я замолвлю словцо за тебя.
Окрыленный Красавин-младший боевито зашагал к двери.
Так вот он какой, разглядывая Краковского, подумал Буслаев. Говорят, на ловца и зверь бежит. В памяти всплыли материалы розыскного дела. Поверив в непобедимость вермахта, возвращаясь с очередного разведзадания, младший лейтенант Красной Армии Йозеф Краковский, по другим данным — Кракович Яцек, убил командира группы, освободив тем самым захваченного в качестве «языка» майора немецкой армии, добровольно сдался врагу на милость. До войны, судя по материалам того же дела, он состоял в нелегальной антипатриотической группе, ставившей своей целью восстановление в России монархического строя. Надеялся, что это будет гитлеровцами зачтено ему в актив и они примут его с распростертыми объятиями. А дальше… Дальше, пересидит войну в плену. А завершится она, останется на Западе, заведет выгодное дело, станет миллионером. Но гитлеровцы с его планами не посчитались. Потребовали подтверждения своей лояльности и даже преданности Великой Германии и ее фюреру делом. Служба абвера сделала его своим агентом, и он доносил на советских военнопленных — своих соплеменников, — об их настроениях и намерениях, о тех, кто замышляет совершить побег. Создав из таких же, как он, изменников и предателей карательную роту, Краковского включили в нее и бросили на борьбу с партизанами. Как отличившемуся особой жестокостью, ему присвоили звание роттенфюрера СС, наградили «Железным крестом». А когда командир был сражен партизанской пулей, поставили во главе той же роты. Расстреливал патриотов, сжигал деревни, жители которых поддерживали партизан.
— Итак, гуманист Краковский, — строго взглянул на него лейтенант. — А разве не ваш девиз — «Выживет в войне только жестокий»?
— Девиз? — Краковский вспомнил эти свои слова, произносимые им обычно перед строем карателей, но решил не признавать этого. — Мало ли что вам могли наговорить на меня.
— К вашей службе у немцев мы еще вернемся, Краковский.
Если минутой раньше Краковский лишь догадывался, то теперь окончательно понял, что Буслаеву известно о нем немало, если он знает даже отдельные его изречения. Решил: тактика поведения на следствии должна быть четкой: увести следователя в сторону, запутать, а при первой же возможности бежать.
— Назовите, кто, как и вы, сотрудничал с немецкой Службой безопасности, а теперь находится в вашей банде? — не отступал Буслаев.
— Все-таки решили, что «лесными братьями» командую я…
— Я располагаю экземпляром приказа Хейфица на этот счет.
— Странно… Решили взять на выдумку?
— Вы не ответили на мой вопрос, Краковский.
— Я могу ошибиться и оговорить людей.
— Допустим. Мы еще вернемся и к этим вопросам. Но хотел бы предупредить: ложь, сокрытие фактов лишь усугубляют ваше положение и усиливают ответственность перед законом.
Буслаев хорошо помнил приказ генерала Петрова — быть беспощадным к бандитам и никому не доверять, не верить.
Вызвав Сергея, рослого и сильного осодмильца, Буслаев поручил ему охранять задержанного.
— Малейшая попытка к бегству — стреляй по ногам, — предупредил его.
— У меня не забалует, — ответил Сергей и скомандовал: — А ну, сядь, как положено арестованному! Ишь, развалился.
Первые минуты они сидели друг против друга, приглядываясь и оценивая один другого.
— За сколько продался? — нарушил тишину Краковский.
— Продаются врагу, — ответил Сергей. Всмотревшись, удивился: — Никак сам господин Йозеф Краковский?!
— Что, чернявый и ухо рваное?
— Наконец-то мы встретились…
— Так если бы за чаркой водки или кружкой пива…
— Выпить ты мастак. Я помню и другое: как ты расстреливал за водокачкой рабочих железнодорожных мастерских. И только за то, что люди отказывались работать на оккупантов.
— Люди… — зло усмехнулся Краковский.
— А брата моего повесил за то, что он боролся против оккупантов на своей земле.
— Жаль, что и тебя, щенка, не прикончил…
Попробовав рукой печь и обнаружив, что она горячая, Сергей придвинулся к ней, чтобы согреться. Краковский внимательно разглядывал интерьер комнаты. Изучающе поглядывал на окно. Извлек из кармана кисет с табаком и курительную бумагу, повертел в руках и убрал.
— Кто же тебе, палачу, ухо рассек? — поинтересовался Сергей. — Не иначе, как партизаны, когда ты устраивал на них засады.
— Лейтенант приказал охранять меня, вот и неси службу! А право допрашивать оставь за ним, — ушел от ответа Краковский.
— Знаешь что. Садись-ка лучше спиной к окну! Мне так удобнее тебя караулить.
— А не боишься, что выпрыгну? — хитро взглянул на Сергея бандит.
— Пуля настигнет, так что не пытайся. Не промахнусь. — Сергей указал на винтовку. — «Динозавр двадцатого столетия»!
Краковский сел на подоконник и ослабил шпингалет. Сергей щелкнул затвором винтовки, дослав патрон в канал ствола.
— Не балуй!
— Послушай-ка, уж не племянник ли ты моему адъютанту Федору Рябинину будешь? — спросил Краковский, принимая прежнее положение. — Помнится, еще при немцах встречал тебя с ним и Мартой.
— Федор погиб на фронте. Марта говорила, что у нее похоронка имеется.
— Не стану же я тебе врать. — И перекрестился. — Крест святой — жив и служит у меня!
Сергей сосредоточился. «Кому же верить? — размышлял он. — Но если Федор жив и находится в банде, это может плохо отразиться на мне. Подумают, утаил, что родственник мой у Краковского, а еще хуже, что я лично связан с ним. Не поможет и то, что я был подпольщиком и даже имею правительственную награду».
Волнение Сергея не прошло мимо Краковского.
— Интересно получается: один родственник господу Богу служит, другой — дьяволу, — травил он душу осодмильца. — Буслаеву и Лиханову сам не признаешься, я тебя не продам. Не в моих правилах это. Так что будь спокоен на этот счет. Краковский умеет держать слово. Сам не продается и других не закладывает.
— А сапоги у тебя добротные, — разглядывая их, сказал Сергей. — Из кожи. На каблуках подковы. На подошве 33 гвоздя для прочности.
— Завидуешь?
— Иуда продался Понтию Пилату за 30 сребреников. Ты же Адольфу Гитлеру — за 33 железных гвоздя. Эх ты, дешевка!
Антон Буслаев в это время разговаривал с Москвой по полевому военному телефону. Едва доложил генералу Петрову о задержании Краковского, как вдруг прозвучали выстрелы. Он прервал разговор, выбежал из кабинета. Одолевало предчувствие беды. На лестнице к нему присоединился Лиханов, и они побежали вдвоем.
Поднявшись на второй этаж, Буслаев увидел картину, которая потрясла и его, и Лиханова: растерявшийся Сергей стоял у распахнутого окна и стрелял в темноту, что называется, наобум. В левой руке он держал лоскут материи.
— Прекратить огонь! — приказал он Сергею. Схватился за кобуру пистолета, но туг же опомнился. Пришло осознание того, что застрелить подчиненного на месте совершенного им преступления — не такая уж доблесть и означает лишь одно: слепо последовать разыгравшимся эмоциям.
— Это тебе не звезды с неба хватать, мечтатель! — строго выговорил Лиханов Сергею. — Тут, брат, котелком варить надо! Ух, так бы и двинул…
— Младший лейтенант Лиханов, организуйте поиск, преследование и задержание бандита! — приказал Буслаев теперь уже Ивану.
— Есть организовать поиск, преследование и задержание! — повторил тот и громко подал команду, которая разнеслась по всему небольшому зданию: «В ружье! За мной!»
Из дежурного помещения хлынули на улицу за Лихановым и растворились в темноте ночи с десяток осодмильцев. В считанные минуты они оцепили прилегающую к милиции территорию и начали ее прочесывать, просвечивать огнями фонарей, вплоть до костела.
Но, видно, проворонили…
— Как произошло, что ты упустил государственного преступника? — обратился Буслаев к Сергею, едва сдерживая себя, чтобы не опуститься до брани.
— Сам не знаю, товарищ лейтенант, — стушевался Сергей. — Все произошло в какие-то мгновения. Лишь чуть окно скрипнуло, я к нему. Он — от меня. Как сиганет на крышу сарая. Ну и силища у этого бандюги! Я ухватил его за порточину, но он вырвался и… вот, у меня остался лишь лоскут его штанины…
— Жаль, что не целиком штаны, — сдерживая возмущение, сказал Буслаев. — Доложи младшему лейтенанту Лиханову, что ты арестован на десять суток строгой гауптвахты за сон на посту. Условно. Отсидишь потом, когда позволит обстановка.
Сергей застыл в недоумении: за такое ЧП строевой командир отдал бы солдата под трибунал.