— Значит, так было надо, — спокойно ответила Леся.
— Вы разоблачены, товарищ Чайка, — слово «товарищ» прозвучало издевательски. — Мы привезли вас сюда, чтобы привести в исполнение приговор провода.
— Не понимаю, — искренне сказала Леся.
— По законам нашей борьбы предательство карается смертью, — высокопарно не произнес — продекламировал тот, кто был здесь старшим.
Судя по всему, это Боркун, догадалась Леся. Злата говорила: «Ты его узнаешь по голосу. Гундосит, как сельский дьячок».
— Я это знаю, — ответила она.
А если прыгнуть в темноту, за деревья, попытаться увильнуть от пуль? Она в темном плаще, сольется с лесом — пусть ищут…
— Нами установлено, что вы являетесь агентом НКВД. В результате вашего предательства погибла верная дочь народа нашего Злата Гуляйвитер и ее соратники…
Голос Боркуна глушил шум леса, но Леся отчетливо слышала каждое слово.
— Каким образом провалилась Злата? Кто ее предал? — спросила Леся.
— Вы! — драматично повысил голос Боркун. — Ее смерть на вашей совести.
— Скотина! — крикнула Леся. — Ублюдок, крыса, бежавшая с Украины! — Она уже не сдерживалась, гнев пересилил здравый смысл. — Кто ты такой, чтобы выдрючиваться в этом вонючем лесу передо мной? Кто? Назови свое имя, чтобы я могла в аду тебя найти и попросить чертей под твой котел побольше дров положить!
Шпак, стоявший на два шага сзади Леси, тихо хихикнул. Она услышала этот смешок, он показался ей странным и непонятным.
Леся сыпала отборной руганью, она не сдерживала себя, и слова катились по ночному лесу глухо, исчезая в его чаще не сразу, а лишь коснувшись каждого, кто стоял на поляне.
— Эх, был бы у меня автомат! — с горечью сказала Леся.
— Ну и что? — спросил Боркун.
— Положила б я вас рядочком и закапывать не стала б! Потому что среди законов, на которые вы ссылаетесь, есть и такой: оскорбление смывается кровью!
— Переходите к делу! — посоветовал Боркуну один из его спутников.
Боркун достал из кармана сложенный вчетверо листок, развернул. Ему подсветили фонариком, и Боркун, повышая голос до истеричного крика, зачитал приказ провода о том, что курьер Леся Чайка за измену ОУН приговаривается к смертной казни. В приказе были слова о величии национальных идей, происках чекистов, особой ответственности, возложенной историей на тех, кто снова поднимает знамя УПА. Приговор надлежало привести в исполнение немедленно, после оглашения приказа.
Леся увидела в руках спутников Боркуна пистолеты. Ей стало очень тоскливо: вот и закончился курьерский рейс, и никто никогда не узнает, как прошли последние минуты ее жизни. Лес приглушит выстрелы, упадет она на чужую землю, не попрощавшись с Родиной.
«Слава героям!» — закончил чтение Боркун.
И наступила тишина. Трое стояли против Леси, выжидая, что она скажет.
— Украине я не изменяла, — проговорила Чайка и отвернулась, чтобы не видеть тех, кто готовился ее убить.
Ей стало холодно, и она плотнее запахнула плащ, поправила косынку на голове. И подумала, что после выстрелов холод ей уже, наверное, не будет страшен и кончится промозглая сырость этого враждебного, хмурого леса.
Пошел мелкий дождь, и Леся отметила, что время для расправы выбрано очень хорошо — дождь смоет все следы. Впрочем, ее и искать никто не будет: она пришла в страну нелегально, она вообще не существует для властей этой страны. В лучшем случае через какое-то время здешние газеты сообщат, что в лесу найден труп неизвестной, убитой выстрелами в упор.
Леся почувствовала, как на нее наваливается огромная усталость, — хотелось опуститься на землю и не шевелиться.
— Скоты, — громко сказала она, — попались бы вы мне в ровенских лесах…
Лучше было не молчать, потому что усталость вдруг стала сменяться отчаянием — очень не хотелось умирать.
Скорее бы все кончилось!..
— Ваше последнее слово? — спросил Боркун торжественно.
— Слава Украине! — крикнула Леся.
— И это все?
— Для меня это больше, чем все!
— Значит, вы признаете обвинения в измене?
— Не морочьте мне голову, — махнула рукой Леся. — Ничего я не признаю. Получили приказ убить меня — так убивайте.
Безразличие, с которым она сказала это, удивило Боркуна и его спутников. Девушка не упала на колени, не молила о пощаде, не кричала, чтобы ее выслушали…
— У вас есть шанс, — сказал Боркун. — Мы оставим вам жизнь, если вы расскажете все, что знаете: связи, явки, назовете своих помощников.
— Я все это уже рассказала Мудрому, — не поняла Леся Боркуна.
— Не считайте нас идиотами! — заорал Боркун. — Вы — агент НКВД, это доказано.
— А-а, идите вы к дьяволу! — Голос Леси в шуме дождя был почти не слышен.
Трое подошли к Лесе ближе, почти вплотную.
— Вы должны застрелиться, — сказал Боркун. — Мы сейчас дадим вам пистолет с одним патроном. Нажмите на спусковой крючок.
— Обычное самоубийство? — догадалась Леся. — И никто не ищет, не ведет следствие? Неизвестная покончила с собой?
— Да, — подтвердил Боркун. И посчитал возможным объяснить: — Нам не нужны неприятности.
Спутник Боркуна тщательно протер свой пистолет носовым платком, уничтожая отпечатки пальцев. Он и протянул его Лесе в платке — холодно отсвечивала сталь.
Леся взяла пистолет, вскинула руку. Боркун чуть отшатнулся, и Леся подумала, что он тоже боится смерти, боится, как бы она не всадила эту единственную пулю ему в грудь.
Умирать всем страшно…
А если представить, что это просто путешествие в неизвестность? Что-то там, по ту сторону границы между жизнью и смертью, должно ведь быть?
Лес и дождь — это не так уж и плохо. Пусть идет все время дождь…
Леся распахнула плащ, приставила ствол к груди. Конечно, лучше сразу умереть…
Сухо щелкнул боек. Леся шагнула вперед; она приказала так себе — упасть лицом вниз, чтобы попрощаться с землей.
Спутники Боркуна подскочили к ней, вырвали пистолет, повели к машине. Она еще не понимала, что ничего не произошло, только казалось странным, что все идет дождь и капли падают на глаза, на губы.
Ее усадили в машину Шпака, Боркун плюхнулся на заднее сиденье.
Машины, круто скрипнув тормозами, врезались в темень леса. Ярко вспыхнули фары, и лес стал почти нарядным в косых струях дождя, закрывший ветвями землю от холодного неба. И сосны вокруг показались Лесе такими же, как на Ровешцине, дождь украсил их низками жемчуга. Ветер стих, и стояли они неподвижно.
Леся нажала на кнопку ящичка — упала крышка. Она достала плоскую фляжку — заметила по прежним поездкам, что держит Шпак всегда при себе шнапс.
Аккуратно отвинтила колпачок, сделала два-три глотка.
— Ну и ну… — покачал головой Шпак.
Леся прижалась к стеклу машины. Глаза у нее были сухими и колючими. Машина вырвалась на шоссе и, будто пришпоренная, рванулась по умытому дождем асфальту.
Безразлично смотрела Леся, как мелькают в глубине ночи редкие огоньки, — здесь рано ложились спать. Пестрыми яркими островками плыли в темноте бензоколонки, придорожные ресторанчики. Дождь реденько протянул нити, серебрившиеся в свете фар, от неба к земле.
— Гей, Боркун, — сказала чуть хрипловато Леся, — ты на «земли» не собираешься?
— То тайна, — солидно прогундосил Боркун. — А что?
— Прикидываю, как я смогу с тобой рассчитаться. Здесь уже не удастся…
Шпак покачал головой, а Боркун нарочно весело рассмеялся, пробормотал:
— Ну, дивчина…
— Друже сотник, — резко сказала Леся.
— Что? — не понял Боркун.
— Для тебя я — сотник!
— Хе, — засмеялся Боркун, — у меня чин поважнее…
— А ты мне не представлялся.
— Случая не было.
— Потому ты для меня — никто, — упрямо сказала Леся. И непримиримо, как любому ворогу, бросила: — За мной долг. Не волнуйся: расплачусь.
— Ладно, — будто и не замечая угрозы в тоне Леси, ответил Боркун, — скоро остынешь. На сердитых воду возят.
Машины, только чуть сбавив скорость, выкатили на знакомую Лесе улицу — здесь, в коттедже, она жила много дней. Охранник нажал на кнопку, плавно распахнулись ворота.
Боркун глянул на часы.
— Десять минут на то, чтобы привести себя в порядок, — бросил Лесе. — Скоро приедет Крук.
— А все-таки ты мне на Украине лучше не попадайся, — непримиримо сказала Леся. — Мои хлопцы инсценировками не занимаются — они просто стреляют.
— Не злись, друже сотник, — предупреждение Леси пошло впрок. — У каждого из нас своя служба…
В комнате Лесе бросились в глаза две вещи. На видном месте на столе лежало извещение о том, что на ее имя в банк перечислена крупная сумма. А на спинке стула повисла отлично сшитая форма сотника УПА. На кителе отливали золотым и серебряным светом знаки отличия. Были даже пилотка с трезубом и широкий офицерский ремень, отвисший под тяжестью пистолета.
Леся быстро переоделась — форма оказалась ей впору.
Подошла к зеркалу, терпеливо пристроила на прическу пилотку — чуть наискось, на три пальца от левой брови. Трезуб был приколот по центру, это не устроило девушку, так носили звездочки в Советской Армии. Она пришпилила эмблему на левую сторону пилотки — как Рен. Правда, Рен носил не пилотку, а смушковую мазепинку, но, очевидно, те, кто готовил форму для Леси, несколько ее «модернизировали» на чужеземный лад — цвет хаки, накладные карманы френча, брюки, наконец, офицерская пилотка, сшитая по иностранному образцу.
Извлекла из кобуры пистолет, это был любимый ею «вальтер», из обоймы выглядывала головка патрона.
Форма изменила ее: выражение лица стало строгим и отрешенным, взгляд неулыбчивый.
— Вам пора, — появился в дверях Шпак.
— Иду, — сказала Леся и еще раз глянула в зеркало, провела пальцами под ремнем, проверяя, нет ли где складок. Она шла по лестнице, тяжело опуская на деревянные ступени ботинки с толстым рантом, и ей, как показалось Шпаку, нравилось, что ботинки — на подковках, а ступени жалобно поскрипывают. «Боркуну лучше и в самом деле на Украине не появляться, — подумал Шпак. — Ишь грохочет… эсэсовка».