— Здравствуй, Демьян! Обогрей до рассвета.
— Ну, заходь! Тольки у меня постояльцы...
— Кто такие?
— Бес их ведае... Блудни.
— Погоди, Демьян, я не один... Нас трое.
Быстро подошли Усольцев и Гулько. Лесник поздоровался и рассказал, что уже вторые сутки у него живут двое неизвестных. Завалились поздно вечером, сказали, что поживут с недельку и уйдут. Пьют самогон и спят. Вот и сейчас даже не услышали стука. При них одна винтовка на двоих. Леснику не велят далеко отлучаться и требуют от него закуски.
— Вижу, у вас автоматы. Вы-то кто такие?
— Свои, — ответил Усольцев.
— Недавно штось грохотало, — сообщил лесник. — Должно быть, снова крушение. Поезда часто нонче под откос летят. Не слыхали?
Партизаны промолчали. Их теперь заинтересовали незнакомцы. Усольцев спросил лесника:
— Спят, говорите?
— Так, крепко спят.
— А днем, когда бодрствуют, про что говорят?
— Ересь плетут: кто сколь выпьет да про девок. Правда, раз спросили: нет ли у меня знакомых на станции?
— Ну что, ребята, — обратился Усольцев к своим спутникам, — будим?
— Конечно! — ответил Гулько.
— Веди, Демьян, нас в хату, — сказал Урецкий.
— Минуточку, а винтовка где лежит? — поинтересовался Усольцев.
— Меж ними, — ответил лесник. — На полатях.
— Ясно. Клим, берешь сразу винтовку! Теперь пошли!
Лесник с фонарем вошел в избу первым. За ним — остальные. Гулько сразу подошел к полатям, на которых спали незнакомцы, и легко взял винтовку.
— Наша, мосинская, — произнес он.
— Встать! — зычно воскликнул Усольцев. Оба тут же проснулись и начали шарить руками по полатям — искать винтовку.
— Зря ищете, — сказал Усольцев. — Одевайтесь!
Оба нервно натягивали на себя рубахи, брюки, путались в сапогах, что-то невнятно друг другу бормотали и, конечно, никак не могли понять, что за люди перед ними с немецкими автоматами. Один, у которого все лицо заросло щетиной, а глаза, видно, от самогона налились кровью, осмелился спросить:
— Вы из полиции?
— Вопросы задавать будем мы! — отрезал Усольцев. — Понял?
— Так точно! — вытянулся щетинистый.
— О, ты из военных?
— Так точно! Служил.
— В какой армии?
Щетинистый замялся.
— Чего молчишь?
— Я... понимаете... В Красной, конечно.
— Не врешь?
— Ей-богу, в Красной Армии.
— Фамилия?
— Букрей... Ефрейтором был.
— Что ж ты, ефрейтор, так опустился?.. На бродягу похож.
— Разбили нас. В окруженье попал... По лесам да по болотам... Оборвался... Голодал...
— Служить хочешь? — хитро спросил Усольцев.
Букрей опешил: как потрафить этим автоматчикам?
— Значит, не хочешь?
— Ну, я... конечно... ежели вы прикажете, то могу, — выдавил из себя Букрей.
Тогда Усольцев решил прямо поставить вопрос:
— А кому служить можешь?
— Вам! — выпалил Букрей и, кажется, обрадовался, что не назвал ни немцев, ни русских.
Усольцев понял: скользкий тип, этот Букрей, без сомнения — дезертир. И мародер, наверно.
— Вещи есть?
— Мешочек. Вон лежит на лавке.
Клим взял вещмешок Букрея и все содержимое вытряхнул на стол. Звякнула жестяная шкатулка. Усольцев потрогал ее — внутри забренчало.
— Что там бренчит?
— Так, безделица.
Клим открыл шкатулку и стал извлекать из нее цепочки, кольца — обручальные и с камнями, броши и даже несколько золотых и серебряных монет.
— Где взял?
— Нашел... В одном доме... Богатом... Все убежали.
— В каком городе этот дом?
Букрею не приходило на ум название города: какой назвать, чтоб поверили?
— Мародер — вот ты кто! — зло произнес Усольцев.
— Паскуда, грабитель! — Урецкий сжал руками автомат. — К стенке его!
— Не надо, браточки! — умолял Букрей. — Берите, я вам все отдаю... Только отпустите... К маме в Чернигов иду...
— У, гадина, маму вспомнил, — негодовал Урецкий. — А воевать кто будет? Кто будет защищать твою маму от врагов-кровососов? Падаль!
Второй, с петушиным носом-клювом и узким лбом, сделал вкрадчивый шаг влево и ногой стал толкать свой мешок под нары. Усольцев заметил это.
— И у тебя есть барахлишко? Сейчас посмотрим.
Ну, конечно, и у этого партизаны обнаружили «клад»: серебряные вилки, ножи, ложки, подстаканники.
— А ты где нашел?
— Там же! — нагло ответил узколобый. Этот оказался похлеще Букрея. Кулацкий отпрыск. Сидел в тюрьме за разбой. Явился в эти края, на родину отца, с одной целью — пограбить. Нашел себе напарника, и оба ударились в разгул и грабеж.
Усольцев и его товарищи составили акт, куда внесли все ценное, что было конфисковано у грабителей, и скрепили его подписями. Этот документ вместе с золотом и серебром, как сказал Усольцев, будет передан сегодня же представителям советской власти, а точнее, ее финансовым органам.
Узколобый от удивления выпучил глаза: его, видать, поразило упоминание Усольцевым советской власти.
— Да, подонки, жива советская власть! Мы все и есть ее представители. Запомните это! А вам советую не болтаться у нас под ногами. Если осмелитесь грабить и убивать честных людей — сметем с лица земли! Катитесь отсюда к ядреной бабушке! Вон! — грозно произнес Усольцев.
Оба быстренько засеменили к двери.
— Стойте! — скомандовал Усольцев. — Вы, конечно, совсем одичали и не знаете, что Красная Армия разгромила немцев под Москвой и гонит их так, что аж пятки у фрицев сверкают. Скоро и здесь мы будем встречать нашу армию. Знайте, вам пощады тоже не будет. Советую подумать: с кем вам быть? Теперь убирайтесь!
Тишина воцарилась в доме лесника. Все молча пили чай, приготовленный хозяином. Никому не хотелось вслух произносить то, что и так ясно: воздух стал чище в этой лесной избе! Усольцев пил и изредка поглядывал на хмурого Якова: чем-то был недоволен. Емельян чувствовал, что именно его действия не устраивали Урецкого. Ну, как же, взял и отпустил таких вражин. По ним пуля плачет, а они на свободе...
Только хозяин суетился. То в погреб спускался, то в сени удалялся: кое-что к чаю приносил.
— Вы уж извините за худое угощение, — говорил он.
— Блудни все мои сусеки подчистили.
— Паразиты! — снова выругался Яков. — Зря мы в них не разрядили автомат.
Усольцев, положив руку на спину рядом сидевшему Урецкому, сказал:
— Ну перестань хмуриться, Яша. Все правильно... События сотрут их в порошок.
— Трупы они, хоть и живые, — поддержал Емельяна Клим.
— В том-то и дело, что живые, да еще и пакостные, — твердил Урецкий. — Давай, Емельян, догоним их. Далеко не ушли. И в расход...
— Ты настаиваешь? — вдруг спросил Усольцев.
— Ненароком и нас подпалят эти блудни, — пугливо произнес хозяин. Емельян отодвинул от себя кружку с чаем и встал. В этот момент в двери раздался стук. Все взялись за автоматы.
— Хто там? — лесник подался к двери.
— Впусти, Демьян! Это я, Букрей.
Усольцев услышал и велел впустить. Букрей вошел и с порога выпалил:
— Все. Я его хряснул.
— Кого? — спросил Усольцев.
— Кулака этого...
— Напарника своего?
— Его... Топором по башке...
— Ты толком говори, почему ты его порешил?
— Он меня подговаривал спалить хату и вас... Я промолчал, вроде согласен. Он за угол хаты пошел по своим надобностям. А я топор у крыльца взял; видел, где Демьян кладет его... И топором хрясь по башке... Он сразу с копыт...
— Ну вот, теперь дуй прямиком к мамочке, — посоветовал Букрею Усольцев.
— Не-е, с вами пойду... Возьмите меня... Хочу немчуру колошматить... Оружие знаю... Пулеметчиком был...
— Не хнычь! Сейчас решим, — и Усольцев обратился к товарищам: — Ну как?
— Военную присягу принимал? — спросил Букрея Гулько.
— А как же, принимал.
— И нарушил... Предал...
— Теперь не нарушу. Любое задание дайте. Все исполню. Вот увидите.
— Ну что ж, примем тебя в партизаны, — сказал Усольцев, — но пощады тебе не будет. Грех и позор смывают своей же кровью. Ты готов на такое?
— Готов! — ответил Букрей.
— Как думаешь, Яша? — спросил Усольцев.
— Согласен с тобой, — ответил Урецкий. — Пусть в бою докажет, что он был ефрейтором.
На этом поставили точку. Попрощались с лесником и вышли на кратчайшую дорогу, которая вела в партизанский лагерь. А с рассветом прибыли на место и после короткого отдыха доложили командованию об успешном испытании «удочки», в результате которого полетел под откос немецкий эшелон с личным составом и боевой техникой. Добро, конфискованное у Букрея и его напарника, передали начальнику штаба. А Букрей предстал перед теми, кто должен был окончательно решить его судьбу.
Весть об удачном рейде группы минеров быстро разнеслась по отряду. «Удочка» был принята партизанами на вооружение.
9
Новогоднюю ночь Емельян провел в одиночестве. Так случилось. Самые близкие товарищи ушли на задание, а он остался не у дел, можно сказать, доживая в отряде последние часы. Случилось совершенно неожиданное: вызвал командир отряда и сообщил, что подпольный райком партии приглашает его, Усольцева, к себе для выполнения важного задания. Какого — не сказал майор Волгин, видимо, сам не знал. Лишь добавил, что эта просьба исходит от товарища Петрени.
— А как с операцией? — спросил Усольцев. — Я ведь отправляюсь в ночь с минерами на «железку».
— Остаетесь здесь, — сказал командир. — На рассвете за вами приедет подвода.
Без пяти двенадцать Емельян вышел из землянки, посмотрел на вызвездившееся небо и вплотную приблизился к мохнатой сосенке, мимо которой много раз проходил и рукой трогал, будто гладил мягкие длинные иглы. Теперь он хотел, чтоб она стала его новогодней елкой, и поэтому шел к ней, как идут на свидание с любимой, боясь опоздать.
Точно в 24.00 он сказал сосенке-елке:
— Ну, здравствуй! С Новым годом!
Сосенка шевельнулась — ветер качнул ее нежно-юные ветви, и ему даже послышалось, что она тихо-тихо шепчет какие-то таинственные слова. Вот только о чем — он не знал.