— Вижу, все мы вояки с понятием, — сказал Усольцев.
— Только я неуч, — возразил Клинов.
— Не скажи, километра полтора пузом пропахал асфальт — это уже академия!
— Да, чуть не забыл, — спохватился Клинов. — Лейтенант велел передать, что ты, Усольцев, назначаешься комендантом особняка.
— Комендантом? Звучит. Коль так, быть и вам комендантами, — решил Усольцев и, чтобы обеспечить круговое наблюдение, за каждым закрепил комнату. Нечаев стал комендантом кухни, Гулько — коридор получил, Галстян — зал, а Клинов стал именоваться комендантом спальни.
— Подфартило тебе. Костя, — расплылся в улыбке Нечаев. — Мне бы к перинам, елки-моталки.
— Женатикам туда нельзя, — отпарировал Усольцев.
— Почему так?
— Есть причина. Верно, Клинов? Объясни Захару...
С рассветом засуетился трехэтажный дом. Усольцев, устроившись на кухне рядом с Нечаевым, хорошо видел все три его подъезда. Увидел и немцев, бежавших гуськом вдоль дома и скрывавшихся за дверью подъезда, который ближе других был к нашему переднему краю. Ожил и пулемет: дал несколько коротких очередей.
— Откуда бьет? — спросил Усольцев.
— Шут его знает. В окнах никого. Зови сюда Ашота.
Галстян с пулеметом тут же явился.
— Пристраивай пулемет у окна, — распорядился Усольцев. — Только аккуратно, чтоб не заметили тебя, Жди команды.
Немецкий пулеметчик умолк. Минут двадцать длилась тишина. Потом снова треск пошел. Теперь немец длинно строчил.
— На чердаке он, — произнес Галстян. — Оттуда блеснул огонь. Сам видел.
Из коридора явился Гулько.
— Что у тебя? — оторвался от окна Усольцев.
— Глухо. Нихто к нам не лезет.
— Все равно наблюдай. Могут нагрянуть. Будь начеку. Пулемет снова умолк и долго не подавал никаких признаков жизни. Усольцев услышал голос Клинова и пошел к нему. Тот доложил, что немцы покатили за дом орудие.
— Атаковать собираются, — произнес Усольцев. — Продолжай наблюдение.
К Усольцеву подскочил Нечаев.
— Немец к крайнему окну на третьем этаже пулемет приставил. С чердака сполз. Ашот тоже видел.
— Кочует, собака, — на ходу произнес Усольцев и примостился рядом с Галстяном.
— Беру на мушку, — сообщил Ашот. Усольцев кивнул головой и тихо сказал:
— Когда полезет открывать окно, рубани.
— Есть рубануть!
Усольцев поднял шпингалет и, осторожно толкнул раму. Окно распахнулось. Галстян еще четче увидел ствол немецкого крупнокалиберного пулемета. Немец же пока не показывался. И вдруг над особняком, прямо над его крышей, возник такой свист, что все съежились и присели. За свистом тут же последовал взрыв, от которого стены заскрежетали, и все, что было в комнате, зазвенело, забренчало, с грохотом повалилось на пол. Из коридора приполз Клим, усыпанный побелкой.
— Дверь вырвало и крыльцо будто бритвой срезало, — доложил он.
Усольцев кинулся в коридор. Все двери в комнаты нараспашку. Позвал Клинова, но ответа не последовало. Шагнул в его комнату и замер: весь угол развален, кровати перевернуты, пухом устлан пол. Лишь картина удержалась на стене, она чуть-чуть накренилась, Данаю ничем не тронуло, вот только амура, что витал над ее головой, трещина надвое разрубила.
— Клинов! — выдохнул Усольцев.
Не отозвался. Заглянул под кровати, и там не было Клинова. Стал разгребать пух, и только в углу, где громоздились простыни да одеяла, Емельян наткнулся на недвижимого напарника. Припал к нему ухом: кажется, дышит. Позвал Клима. Тот тоже послушал:
— Живе, — произнес Клим и начал легонько тормошить Клинова. — Вставай, Костя, вставай!
Клинов шевельнул руками и открыл глаза.
— Жив! — обрадовался Клим. — Гляди, Емельян, глазами моргает.
— Можешь встать? — спросил Усольцев. Клинов не отреагировал, по-прежнему недвижимо лежал. Его бледное лицо с давним шрамом над левой бровью усеяли перья-пушинки. Клим дунул, и они будто снежинки заплясали.
Клинов потянул руки к ушам и, сморщив лицо, начал их тереть.
— Он нас не чует. Оглох.
— Ты слышишь меня? — спросил Емельян. Клинов по губам Усольцева догадался, что его о чем-то спрашивают, и молча показал на уши.
— Контужен, — сказал Усольцев, и вместе с Климом они перенесли товарища в уцелевшую кухню. Там устроили ему постель и уложили.
— Мне кажется, крышка нам всем здесь будет, — со вздохом произнес Нечаев.
— Ты чего это застонал? — удивился Усольцев.
— Не немцы, так свои укокошат.
— Свои?
— Ну, а кто же всадил в нашу обитель этот снаряд или, скорее, мину? Думаешь, немчура? Наши ж бьют. Слышишь, свист над нами... Елки-моталки...
— Живы будем, не помрем... А что пулеметчик?
— Отдыхает, — ответил Галстян.
Усольцев посмотрел в окно и заметил, как из подъезда, куда на рассвете гуськом бежали немцы, трое вынесли миномет и у самого дома начали его устанавливать.
— Ну, дудки! — зло произнес Усольцев и, велев не сводить глаз с пулемета, кинулся в коридор. Никто не понял, зачем он туда пошел. Только Клим, перехватив его, спросил:
— Куда?
— За мной!
В «пуховой» комнате, подойдя вплотную к разваленному углу, через дыру увидели улицу и строения, в которых должны быть немцы.
— Держи их под прицелом, а я с минометом попробую разделаться.
Усольцев боком пролез в дыру и прыгнул вниз. Припал к холодной земле, огляделся и пополз к углу особняка. Чуть высунув голову за угол, увидел минометчиков. Они подтаскивали к миномету ящики. Еще подался вперед и замер. Немцы стали копошиться у ящиков. Потом один взял мину и пошел к миномету. Усольцев нажал на спусковой крючок, и длинная очередь из его автомата уложила всех троих.
Галстян и Нечаев все видели: минометчики не пикнули — свалились наземь и даже не шевельнулись. Тут же появился немец-пулеметчик и, толкнув раму, зачем-то высунулся в окно, возможно, хотел увидеть, кто стреляет. Галстян не упустил своего шанса: одной короткой очередью уложил немца на подоконник.
Что ж, удачно сработал гарнизон особняка: добыл первую ощутимую победу. Разделался не только с назойливым пулеметом, отчего взводу, да и всей роте, будет легче, но и убрал минометный расчет, который, конечно, готовился к обстрелу нашего переднего края. Однако победа родила и тревогу: что предпримет враг? Карты ведь раскрылись: теперь немцы точно знают, что в особняке русские, и нанесут по нему удар. Когда только — немедленно или погодя? Никто этого не знал. Усольцев обдумывал варианты. Их было три: уходить, оставаться и принять бой или самый дерзкий — ворваться в трехэтажный дом, в третий подъезд, где засели немцы, и овладеть им. Выложил товарищам все, что думал. Они заспорили. Нечаев высказался за уход из особняка к своим: выполнили задачу — и ладно. Галстян возразил: не оставлять же фрицу выгодный рубеж.
— Как мух перебьют, — кипятился Нечаев. — Вон их сколько!
— Ты считал? — зло спросил Усольцев. Нечаев не ответил. Свернул самокрутку и глубоко вдохнул в себя дым.
— Что думаешь Клим? — поинтересовался Усольцев.
— Атаковать. Умирать — так с музыкой!
— Ну что ж, атакуем. До ночи продержимся и вперед.
— Доживем ли? — буркнул Нечаев.
— Не узнаю тебя, Захар. Скис чего-то. Что ж, не держу, можешь уходить. Дверь настежь открыта — дуй во взвод, а оттуда и за Волгу...
— Обижаешь, Емельян, — насупился Нечаев. — Не надо...
Поднялся Клинов, встал и сделал шаг, за ним — второй.
— Молодец! — обрадовался Галстян. — Шагает!
Клинов снова прижал ладони к ушам.
— Ну как? — спросил Усольцев.
— Прорезается... Чуть-чуть...
За весь день немцы не потревожили особняк. Не до него им было, на них обрушился огненный шквал. Налет артиллерии, пулеметный обстрел почти не прекращались до самого вечера. Противник утих, укрылся, замер и трехэтажный дом. Его тоже доставали снаряды да пули.
Притаилась и усольцевская команда. Все спустились в более надежное укрытие — в подвал. Туда лишь глухо доносилась пальба. Ашот где-то раздобыл свечу и, произнеся армянскую пословицу: «Лучше зажечь лучину, чем проклинать тьму», — учинил свет. Заиграл патефон — находка Клима. Захламленный старой мебелью подвал наполнился музыкой, и мгновенно забылось, что наверху пляшет огненный смерч, что где-то рядом умирают люди. Душещипательные романсы увели всех куда-то далеко-далеко... Примолк Усольцев, притихли и его друзья. Царствовал лишь голос Изабеллы Юрьевой:
Саша, ты помнишь теплый вечер,
Весенний вечер — каштан в цвету...
Емельян боком прижался к спинке дивана, подтянул под себя отяжелевшие ноги и, закрыв глаза, увидел дом родной — детишек и Степаниду. Может, и она в эту минуту ставит ту же пластинку. Вряд ли, туго ей там, туго, не до музыки... А писем все нет и нет. Или почта с пути сбилась, или...
Не уходи.
Еще не спето столько песен,
Еще звенит в гитаре
Каждая струна...
Зазвенело и в подвале, что-то сильно грохнуло наверху. Усольцев схватил автомат и, стуча каблуками по лестнице, выскочил в коридор. По стене барабанили пули.
— К бою! — во всю силу крикнул Усольцев и вскочил в комнату, угол которой был еще утром развален. Над головой вжикнула пуля. Емельян упал на пол и пополз к пролому, через который и увидел бегущих немцев.
— Пулемет сюда!
Галстян тут же подскочил и дал очередь.
— Бей гадов! — крикнул Усольцев и пополз в коридор.
А в коридоре уже держал оборону Гулько. В распахнутую дверь одна за другой влетали автоматные очереди, даже гранату немец швырнул, но она влетела в дверной проем и, ударившись о стену, разорвалась на улице. Клим без остановки стрелял из автомата. Немцы, прижавшись к земле, ползли к дому. Усольцев приподнялся на колено и кинул лимонку в ползущих.
— Ура! — сорвалось с уст Клима, увидевшего столб земли в том месте, где ползли немцы. — Пуп надорвете, а к Волге не пройдете.
Усольцев подался на кухню, откуда Нечаев с Клиновым держали под прицелом трехэтажный дом. Но тут было тихо.