Невельской перевел дыхание – слишком длинной получилась краткая речь – и оглядел застолье. Все слушали его внимательно, не сводя глаз, в которых плескался живой интерес. Даже офицеры бота «Кадьяк», от которых проблемы экспедиции, казалось бы, должны быть далеки, и те обменивались многозначительными взглядами. Равнодушных не было, и это безмерно радовало капитана. Еще более воодушевившись, он попросил наполнить бокалы и, подняв свой, с кедровкой, напоминающей по цвету великолепный коньяк, произнес:
– Будем считать, что возвращение русских в Приамурский край началось. Спустя сто шестьдесят лет здесь снова зазвучали наши мольбы к Всевышнему о ниспослании нам крепости духа и силы для преодоления всех трудностей, лишений и опасностей, кои нам предстоят в ближайшее время в достижении цели на благо Отечества. Нас всех одушевляют мнение государя о нашем явлении на Амур как о поступке благородном и патриотическом, сочувствие цесаревича Александра Николаевича и великого князя Константина Николаевича, который оказывает мне честь, ведя со мной личную переписку, и, наконец, преданность амурскому делу генерал-губернатора Муравьева. Я думаю, что выражу нашу общую решимость, несмотря на опасности и совершеннейшую малость имеющихся средств, достичь поставленной самим себе цели и тем самым исполнить свой долг перед Отечеством. За это я и предлагаю поднять бокалы! Ура!
– Ура! Ура! Ура! – пронеслось по вечернему зимовью и эхом отдалось в остальных домах, где за своими скромными столами сидели казаки, матросы, мастеровые – холостые и семейные россияне.
Глава 5
Пальмерстон был краток:
– Дамы и господа, я ухожу с поста министра иностранных дел.
В ответ – гробовая тишина. В глазах всех агентов, находившихся в это время в Лондоне и собранных сэром Генри для экстренного совещания, застыл один вопрос: а что будет с нами? Пальмерстон прочитал его мгновенно и ободряюще улыбнулся:
– Пугаться и унывать не следует. Вы продолжаете работать как работали. Правительства Империи меняются, но интересы ее остаются неизменными. А вы – лучшие защитники и проводники этих интересов во всем мире. Я уверен: никто не посмеет разгонять элиту разведки. И потом, вряд ли мы расстаемся надолго. Лорд Рассел, который спасовал перед давлением королевы и предал меня, продержится в кресле премьера еще не дольше одного-двух месяцев, а в новом кабинете я буду обязательно. Правда, вряд ли в качестве министра иностранных дел – внешней политикой жаждет заниматься принц Альберт, а под его началом я работать не хочу и не буду. – Голос виконта стал холодным, глаза потемнели, и даже седой вихор надо лбом, казалось, вздыбился. – Но в любом случае без меня им не обойтись: кто-то же должен готовить войну с Россией. Занятие это довольно грязное и дурно пахнущее, в белых перчатках и с надушенным платочком к нему не подступиться.
– А вы уверены, сэр, что война с Россией неизбежна? – спросила мадам Найтли, работавшая по Германии.
– Разумеется, раз уж этим занимаюсь я. – Пальмерстон улыбнулся, но глаза его остались холодными. – Русский медведь почти подмял под себя Турцию и протягивает лапы к Персии, а там рядом наша Индия. Это чревато… Думаю, османы скоро не выдержат и обрушат свой праведный гнев на северного агрессора, а Великобритания, естественно, будет на стороне правых. Надо отбить охоту у славянских дикарей равняться с Европой.
Пальмерстон говорил, как всегда, смешивая свои истинные мысли с традиционным британским лицемерием. Ему нравился этот политический «коктейль», он постоянно пользовался им в своих выступлениях в палате общин, вызывая восхищение как у искренне верящих в «истинно британские ценности», так и у прожженных политиканов, чем, собственно, и объяснялось его удивительное долгожительство в английском истэблишменте: правительства менялись, а лорд Пальмерстон каждый раз получал портфель государственного секретаря по иностранным делам. Разумеется, причиной были не только слова, но и дела. Однако с некоторых пор принц Альберт стал все больше вмешиваться в функции различных министерств, в первую очередь – иностранных дел, писал меморандумы, выказывая в них свое мнение и советуя ему следовать. Министры жаловались премьеру лорду Расселу, но тот находился под большим влиянием королевы, а та открыто считала своего мужа гениальным и во всем его поддерживала. Один Пальмерстон фактически игнорировал «советы» принца, и между ними то и дело вспыхивали поединки по вопросам внешней политики. Не умея и не имея возможности сравняться с министром, принц вместе с супругой распускал слухи о связях лорда с хорошенькими женщинами и его непомерном чревоугодии. Они искренне считали, что тем самым порочат лорда в глазах общества, но эффект от этих слухов получался прямо противоположный. Фигура виконта становилась поистине легендарной: его жизнелюбию, энергии и оптимизму завидовал весь истэблишмент, а несомненные удачи во внешней политике добавляли славы, создавая образ человека эпохи.
Принц был его антиподом. Разносторонне образованный, подчеркнуто вежливый с любым собеседником, постоянно и много читавший, любивший заводить личные знакомства с учеными, писателями и художниками, умевший играть на фортепьяно и сам сочинявший музыку, наконец, примерный семьянин, он сходился с Пальмерстоном в утверждении роли Англии как ведущей державы Европы и даже мира и в ее праве вести активную колониальную политику. Вот только в методах решения этих вопросов они кардинально разнились: Пальмерстон был агрессивен, стремился достигать нужных Англии целей, в первую очередь в интересах торговцев и промышленников, запугиванием, силовым давлением, а то и просто военным путем, а принц Альберт считал, что время войн миновало и надо максимально использовать переговоры.
– Пальмерстон бесцеремонен и коварен, – заявлял он премьеру Джону Расселу. – Его курс ведет к росту недоверия Европы к Англии, которую начинают всюду попросту ненавидеть. Он хочет сохранить другие страны слабыми и неспособными соперничать с английскими фабрикантами. Это неизбежно приведет к ослаблению нашей экономики, которая развивается только при наличии конкуренции.
Когда премьер передал слова принца своему министру, тот откровенно захохотал:
– Дорогой сэр Джон, я – старый охотник, и я так скажу: когда лиса гонит зайца, слабого она ловит и съедает, а сильный убегает и дает хорошее потомство. Так вот, наша Англия – та самая лиса, а остальные страны – зайцы. Пускай эти зайцы ненавидят лису – ей от этого ни жарко, ни холодно.
– Кроме лис, сэр Генри, есть еще волки и медведи, – заметил Рассел.
– Волки и медведи на лис не охотятся, сэр Джон, – самоуверенно ответствовал Пальмерстон, – а лиса может и того, и другого обвести вокруг куста.
Тогда разговор на том и закончился, а вот теперь премьер заявил, что королева больше не желает терпеть выходки строптивого министра и требует его увольнения. Причиной столь категоричного выпада стало ни с кем не согласованное поздравление, отправленное Пальмерстоном Шарлю Луи Бонапарту в связи с успешным военным переворотом. И министр, и премьер отлично понимали, что поздравление – лишь повод к проявлению монаршего гнева, что такие самовольные послания не раз случались и прежде, и на плохое настроение ее величества можно было бы не обратить внимания, что тоже не раз случалось и прежде, однако Рассел почему-то струсил, а Пальмерстону надоело отмалчиваться, и в результате случилось то, что случилось.
– Таким образом, дамы и господа, – заключил сэр Генри, – вы продолжаете работать так, будто ничего не случилось. Финансовое обеспечение ваших действий останется на прежнем уровне. В крайнем случае я переведу вас в свое министерство, поскольку в конечном счете ваша работа непосредственно сказывается на внутренних делах Империи.
Товарищ министра иностранных дел Сенявин и английский посланник Джордж Гамильтон Сеймур встретились в сенявинском поместье Красная Горка близ Петербурга. На «уик-энде», как назвал конец недели англичанин, поджарый седовласый джентльмен. Собственно, Лев Григорьевич пригласил сэра Джорджа Гамильтона на дипломатический обед – это входило в круг его обязанностей и полномочий, – но он любил верховые прогулки, славился хорошей конюшней и потому перед обедом предложил гостю прокатиться на лошадях, на что мистер Сеймур охотно согласился.
Зима в этом году началась рано, морозы ударили уже в конце ноября, сковав льдом не только озера и реки, но и Финский залив до самого Кронштадта, форты которого виднелись на горизонте. А в середине декабря пошли снегопады, и окрестности поместья, по которым пролегал маршрут прогулки, весьма приятные глазу в летнее время, засыпанные пушистым снегом, выглядели теперь просто сказочными.
Всадники ехали бок о бок легкой рысью и вели дипломатическую беседу. Разумеется, на английском языке и, конечно же, на тему Османской империи, политики 31-го султана Абдул-Меджида и Проливов. Эти проливы – Босфор и Дарданеллы – имели для России столь огромное значение, что даже в изустной речи товарища министра посол слышал заглавное «S» [68] . Сэр Гамильтон отлично понимал, что русский царь страстно желает взять Проливы под российский контроль, чтобы Черноморский военный флот и торговые корабли России могли свободно выходить в Средиземное море. И это было резонно: Великобритания, будучи на месте России, вела бы себя точно так же. Но в том-то и дело, что она полагала себя на своем месте, на котором ей в Средиземном море не нужен был конкурент ни на каком поприще, и задача состояла в том, чтобы не выпустить русского медведя за пределы Черного моря. Любыми средствами, вплоть до военных. А для этого нужны были когти и зубы османов.
А российское министерство иностранных дел прекрасно знало и своевременно докладывало императору о ситуации с турками. Османская империя уже два десятка лет слабела на глазах, не имея возможности преодолеть разруху, внесенную в государство непродуманными реформами султана Махмуда II, отца Абдул-Меджида, и Николай Павлович не смог преодолеть искушения воспользоваться этим и подчинить извечного врага России своему влиянию. Император был уверен, что помешать ему способны лишь Франция, Австрия и Англия, объединив для этого свои силы, но Франция, по его мнению, находилась в состоянии ступора после того как президент Шарль Луи Бонапарт объявил себя императором французов Наполеоном III, Австрия, опять же по его мнению, оставалась в русле внешней политики России, а вот Англия… При таком раскладе, считал император, а с ним дружно соглашались российские дипломаты во главе с графом Нессельроде, Англия не решится одна выступить на защиту Турции.