го профиль, всегда напоминавший ей профиль Наполеона Первого, какой она видела на рисунках. Когда-то он и привлек ее именно этим – своим мужественным профилем героя, и она несказанно удивилась, узнав после знакомства, что всего за пятнадцать лет до их встречи он был простым солдатом, сыном охотника из такой лесной глубины России, какую во Франции и представить невозможно. Значит, в нем было что-то наполеоновское – Бонапарт тоже начинал младшим лейтенантом и далеко не в столице.
Полюбила ли она его? Наверное, да. По крайней мере, использовать его не пришлось, да и вообще ничего такого не потребовалось, поскольку все решилось само собой… Хотя, нет, неправильно, все-таки он сыграл свою изначальную роль, это потом уже пошло, как по накатанной дорожке. Она же тогда не знала, что Муравьевы столь радушны к приезжим иностранцам. Правда, не ко всем – англичан генерал на дух не переносит, даже не принял художника и путешественника Томаса Аткинсона с супругой Люси, посчитав их за тайных агентов. Что, в общем-то, похоже на правду. Как говорил милый юноша Миша Корсаков: «Чего это они полетели в Сибирь, как мухи на мед? Прежде никого не было, а тут подряд – и Хилл, и Остины, и Аткинсоны… Пока Сибирь спала – никого не интересовала, а начала просыпаться – они уже тут как тут!» Только что уж одну Англию подозревать – есть и другие заинтересованные государства…
И все-таки – как быть с любовью? А теперь вот еще и с ребенком? Не нужен был ей ребенок, ой как не нужен! Васьятка, Васья… Да-а, был не нужен, а стал самым дорогим. Это же надо – такое крохотное существо, только-только грудь бросил и начал ходить, а уже характер проявляет, что-то лопочет по-птичьи, да так требовательно! Она улыбнулась, представив озорные глазенки сына, хваткие пальчики, заливистый смех, бубенчиковый, как говорит горничная Лиза. Вот уж кто готов часами возиться с малышом, забыв свои дела. Даже няньку попросила не брать – мол, сама управлюсь. Ладно, Катрин на нее за это не сердится – для подруги на все готова, добрая душа. А сама никак не может забеременеть, бедняжка. Pauvret!
Месяц уже скрылся за краем оконной рамы, в спальне стало значительно темнее, но сон не приходил. Как ни странно, все ночи в отсутствие мужа спала, как убитая, а вот вернулся, и сон куда-то пропал. Поначалу-то понятно – он метался, стонал, вскрикивал, а сейчас первая тихая ночь – спи да спи, так вот нет же!..
Муж… Пожалуй, впервые она его так назвала. Мысленно. Узнал бы – запрыгал от радости. Теленок с профилем героя. Потому что никакой он не муж – collocataire [85] ! И Васьятка – enfant naturel [86] . Конечно, если бы она захотела, они бы могли повенчаться, но – зачем? Все равно расстанутся. Миссия ее рано или поздно кончится, и она вернется во Францию. И будет давать концерты не ради заработка, а для собственного удовольствия. Как сейчас они дают с Катрин…
Мысли ее текли ручейком, то и дело расслаиваясь на отдельные струйки, а затем вновь сливаясь и закручиваясь вокруг снова и снова возникающих препятствий – любовь… муж… ребенок… миссия…
Но как же она расстанется с Васьяткой? Когда узнала, что забеременела, даже заплакала от злости и жалости к себе: вот уж не мечтала о такой радости. Думала сделать аборт, но не решилась: знала, как много женщин погибает от прерывания беременности. А потом разглядела бугорок внизу живота, почему-то с левой стороны, стала наблюдать за его ростом и как-то незаметно прониклась нежностью к крохотному человечку, растущему внутри, стала с ним разговаривать и с изумлением обнаружила, что в пять месяцев он начал откликаться. К тому времени у него уже было имя, пригодное и для мальчика, и для девочки – Васья. Как сказал отец: будет мальчик – Василий, а девочка – Василиса. Она согласилась на царственное имя [87] . И в пять месяцев говорила, поглаживая живот: Васья, покажи локоток, покажи пяточку, – и каждый раз восторгалась, видя, как на гладкой коже появляется острый холмик. В разных местах, смотря что запрашивалось. Это было столь необыкновенно, что вызывало слезы радостного умиления, и в такие минуты, и долго после них, она была благодарна «виновнику» этого чуда. А ночью отдавала ему свою благодарность нескончаемой чередою любовных ласк…
Но нередко ласки сменялись холодностью и отчуждением, приводившими его в смятение и ужас. Он винил себя в несуществующих проступках, вымаливал прощение, не понимая, что этим лишь углубляет возникшую трещину, что проблема не в нем, а в ней, в беспричинном непостоянстве впервые беременной женщины – и ему всего-то следует потерпеть и переждать. Но он любил ее и постоянно чувствовал себя виноватым…
Потом – роды, которые принимал Юлий Иванович Штубендорф. Un de mon Dieu! [88] Чего только ей ни пришлось пережить! Начиная от мучительно-стыдливой необходимости обнажить самое сокровенное перед чужим мужчиной, с которым она чуть ли не ежедневно встречалась за обеденным столом, и кончая двенадцатью часами непрерывных родовых схваток, которые она вынесла-вытерпела с зажатой в зубах тряпичной скруткой. Облегчение приносила помощница доктора повитуха Аксинья, все двенадцать часов не отходившая от стола, на котором роженица лежала, прикрытая до пояса простыней, расставив, насколько было возможно, ноги, и как-то по-особому поглаживала ее живот. Васьятка долго собирался, ворочался, а потом – рраз! – и выскочил. И почти сразу заорал, заявляя о своем явлении в мир людей. Bon diable, bambin charmant [89] !
Ну разве можно с ним расстаться?! Нет, надо сделать все, чтобы забрать малыша с собой! Разумеется, она сразу предполагала, что отец вряд ли согласится его отдать, и губернатор, конечно, будет на его стороне, а он здесь – полная и непререкаемая власть. Поэтому воспользовалась случаем и предприняла попытку убрать препятствие – нехорошую, бесчестную по своей сути попытку, но и, к счастью, ненадежную. Dieu merci [90] , что так все кончилось!
Придет время – что-нибудь придумается.
Глава 12
Подполковник Ахте получил аудиенцию у государя. Об этом ему сообщил генерал-квартирмейстер Главного штаба граф фон Берг. Николай Христофорович знал своего начальника лично, чрезвычайно уважал как боевого офицера, начавшего военную карьеру девятнадцатилетним волонтером, ушедшим из Дерптского университета на войну с французами. Затем он участвовал во всех военных кампаниях России, но Ахте больше ценил его не за личное мужество, а за географические исследования Закаспийского края и топографическую съемку Болгарии, за утверждение в Главном штабе новых методов топографии и геодезии. Одного он не мог понять: почему в вопросе о границе с Китаем Федор Федорович поддерживает позицию Нессельроде. Конечно, поначалу Ахте и сам придерживался этой позиции, но лишь потому, что, как оказалось, не все понимал в Нерчинском трактате 1689 года. А вот теперь, обследовав пресловутые «пограничные» столбы Миддендорфа, проведя съемку системы горных хребтов Становика и определив истоки северных притоков Амура, убедился, насколько прав был Муравьев в отношении трактата. Так, может быть, и генерал Берг был в подобной ситуации? По-немецки прямолинейный, подполковник не удержался от выяснения этого вопроса.
– Ваше высокопревосходительство, вы, конечно, знакомы с моей докладной запиской, по поводу которой его императорское величество назначил мне аудиенцию?
– Natьrlich, батенька, natьrlich [91] . – Пруссак по происхождению, даже внешне выглядевший как типичный прусский офицер – прямая спина, строгая выправка, усы с приподнятыми кончиками на слегка удлиненном лице, водянисто-голубые глаза, – Фридрих Вильгельм Ремберт фон Берг, всю сознательную жизнь прослуживший в русской армии, ставший с легкой руки Кутузова Федором Федоровичем, в своей речи иногда забавно сочетал эти две свои ипостаси. – Was wollen Sie damit sagen? [92]
– Меня интересует ваше мнение о наших выводах относительно границы России с Китаем.
– Должен вас betrüben [93] , дорогуша: мое мнение останется неизменным, пока не будет принят anderer Standpunkt [94] . – Генерал ткнул пальцем в потолок. – Я солдат, а солдат должен подчиняться приказам сверху.
Николай Христофорович и в самом деле огорчился:
– Я тоже солдат, ваше высокопревосходительство, однако убедился, что был не прав, и теперь буду доказывать новое убеждение. Кому угодно, даже государю императору.
– Von mir aus [95] , батенька, um Gottes willen! [96] .
С тем и расстались. Николай Христофорович облачился в парадный мундир, украшенный немногочисленными орденами, и отправился в Зимний дворец.
Император принял его немедленно, едва подполковник появился в приемной; он словно ждал этой встречи. А может быть, и ждал, подумал Николай Христофорович, входя вслед за секретарем в кабинет на третьем этаже дворца, столько копий уже сломано вокруг треклятой границы, ему, должно быть, это до смерти надоело.
– Подполковник Генерального штаба Ахте, ваше императорское величество, – доложил секретарь и вышел.
Николай Павлович стоял у окна, глядя на Дворцовую площадь. На звук открывшейся двери он повернулся, солнце осветило его, и Ахте удивился, увидев пожилого человека с осунувшимся лицом и большими мешками под глазами. Ему прежде не доводилось вживую лицезреть императора – только на портретах, и он почему-то никогда не задумывался, что государь тоже живой человек и, как всякий человек, с годами не молодеет и даже не сохраняется, а стареет и, вполне может быть, много быстрее, чем простые люди, ибо на плечах его лежит тяжелейший груз государственных забот, переложить которые на кого-либо другого он просто не имеет права.