Господин Фруассе уселся в кресло с видом мученика и объяснил Тюрлюпэну, что нужно сделать с его наружностью.
— Только поживее! — приказал он. — Мне здесь чертовски неудобно. Волосы справа — до уха, а слева — до плеча.
Тюрлюпэн взялся за ножницы и длинный гребень.
— К этой прическе, — сказал он, — не подходит ваша старая шапка из кроличьих шкурок. Для нее нужна широкополая шляпа с длинным пером.
Господину Фруассе очень не понравился такой совет. Он собирался носить свою старую шапку до тех пор, пока ему не подарит новой господин парламентский советник.
— Да уж ладно, — буркнул он в раздражении, — Что слышно нового?
— Нового? А и вправду есть одна новость, — шепнул ему Тюрлюпэн, только это большой секрет. Вы будете поражены, господин Фруассе, послушайте только. Одна знатная дама, из числа самых высокопоставленных, вы, может быть, догадаетесь, о ком я говорю…
— Погромче! — сказал господин Фруассе. — Я ни слова не слышу.
— Извольте. Так я повторю, — крикнул из другого угла комнаты господин Ле-Гуш. — Я рассказываю госпоже Сабо о том, как в последний год царствования покойного короля мои фермеры продали молочного поросенка за семнадцать су. Нынче ровно столько же стоит курица, больше я ничего не сказал.
— Словом, герцогиня, — продолжал шепотом Тюрлюпэн. — И у нее есть от законного супруга сын, которого она скрывает от общества.
— Какое мне до этого дело? — сказал господин Фруассе.
— Но ведь это поразительно.
— Ничего в этом нет поразительного, — заявил писец парламентского советника. — Такие случаи бывали. Было время, когда многим вельможам опасно было иметь наследников по мужской линии. Я сам знавал одного дворянина-гугенота…
— Но этому сыну, — перебил его Тюрлюпэн, — стало известно его происхождение, и он предъявляет свои права.
— А, это меняет дело, — воскликнул писец и стал быстро прикидывать в уме, какую сумму смогут извлечь из такого процесса он и его господин. — Это очень запутанный судебный казус. Подсуден он парламенту. И если парламент признает его права…
Тюрлюпэн, с ножницами в руке, блаженно улыбаясь, закрыл глаза. Он представлял себе пергамент с печатью из желтого воска, висящей на зеленом шелковом шнурке.
— Это, конечно, нелегко, — продолжал писец. — Перед парламентом каждое заявление должно быть подкреплено доказательствами. Чуть только заявишь то или другое, сейчас же со всех сторон раздается: доказательства, сударь, не угодно ли представить доказательства?
— А что ему нужно сделать, чтобы добиться признания своих прав?
— Прежде всего он должен раздобыть выпись из актов о крещении, объяснил господин Фруассе. — Это стоит денег. Затем — двух ходатаев, одного из судейского сословия, другого — из дворянского. За деньги он их найдет. Затем — готовых присягнуть свидетелей.
— Свидетелей? — спросил придушенным голосом Тюрлюпэн. — Как же он найдет в таком деле свидетелей?
— Если у него есть деньги, то он их сколько угодно найдет, — ответил писец. — Это очень просто.
Чрезвычайно озабоченный, Тюрлюпэн окончил прическу. Деньги! У него их не было. Он стал соображать, какую сумму может наспех сколотить. Продать праздничный камзол — он стоит двенадцать ливров; перину; маленькое серебряное распятие. Потом — стенной ковер, тот, что у него в комнате наверху, с изображением царицы Юдифи. Но перина и ковер принадлежали не ему, а вдове Сабо.
И Тюрлюпэн сказал тихо и удрученно:
— Денег у него нет.
— Нет денег? — разочарованно воскликнул писец. — Отчего же вы этого сразу не сказали? Если у него нет денег, то дело его заранее проиграно.
Тюрлюпэн положил на столик ножницы и гребень.
— Он беден, — сказал он уныло, — где же ему достать деньги?
— Это его дело, а не мое, — заявил писец. — Пять тысяч ливров, никак не меньше.
— А я думал, достаточно пряди белых волос, — прошептал совсем тихо и растерянно Тюрлюпэн.
Господин Фруассе встал и взялся за шапку. Но не ушел. Положил вдруг руку на плечо Тюрлюпэну и отвел его в угол комнаты.
— Надо ей написать, что вся тайна раскрылась, — шепнул он ему доверчиво.
— Написать? Кому написать? — спросил Тюрлюпэн.
— Можно таким способом извлечь пользу из дела, раз вы в него посвящены.
И так как Тюрлюпэн все еще не понимал его, писец высказался яснее:
— Она должна заплатить за молчание.
— Господин Фруассе, — прошептал Тюрлюпэн, побледнев от возмущения, вы жалкий человек. Ни слова об этом, я ничего не хочу об этом больше слышать.
Писец парламентского советника сделал еще одну попытку доводами благоразумия склонить Тюрлюпэна к этому плану.
— Я вас не понимаю, — сказал он. — Отчего вы не хотите улучшить свое положение? Какое вам дело до этой старой, тощей, расфуфыренной коровы, до этой сквалыги?
— До кого? — крикнул Тюрлюпэн.
— До герцогини.
— О, — крикнул Тюрлюпэн, — это слишком.
Он выпрямился. Как во сне увидел он перед собою высокую осанистую фигуру своей матери, ее просветленное страданием лицо, искавшие сына глаза. Ее оскорбили.
Он чувствовал, как в нем проснулась гордость его предков. Он знал, как должен себя повести.
— Сударь! — сказал он холодным тоном писцу парламентского советника. Из всех ваших слов мне ясно только одно: что вы хотите видеть меня перед собою со шпагою в руке.
— Послушайте-ка, мадам Сабо, что там происходит, — крикнул господин Ле-Гуш. — Дуэль при свете факелов! Превосходно. Дуэль между писцом и цирюльником — это забавно.
— О Боже, господин Тюрлюпэн! — завопила вдова, а господин Фруассе в тот же миг ответил:
— Тебя видеть со шпагою в руке, дурак, это было бы жалкое удовольствие.
— Вы дадите мне удовлетворение, — с глухою решимостью сказал Тюрлюпэн.
— Удовлетворение? — глумился писец. — Ты его получишь. Ты мне волосы постриг, дуралей. Вот тебе два су. Это единственное удовлетворение, на которое ты можешь притязать. А если мне заблагорассудится, олух, то я и сам ей напишу.
— Замолчать! — крикнул Тюрлюпэн.
Он бросился на писца. Но тот ускользнул от него, перескочил через стол и мгновенно задул обе свечи. Впотьмах раздавались вопли вдовы, шум опрокидываемых стульев, звон разбитого умывальника и торжествующий голос Тюрлюпэна:
— Вот ты наконец, мерзавец! Погоди, не уйдешь ты от меня!
— Ого, — крикнул дворянин из Пикардии, — у тебя, братец, силы много. Но выпусти ты наконец мою руку, а не то мне придется надавать тебе без счету оплеух!
И в то же время из другого угла донесся голос писца:
— Дай-ка поглядеть на себя, швабра! Подойди-ка сюда, пластырь! Я научу тебя связываться со мною. Распорю тебе рыбьей костью живот!
— Я задушу тебя! — вопил Тюрлюпэн, дравшийся впотьмах с ведром, метлою, парикмахерским болваном, корзиной для угля и барабаном для просушки волос. — Я переломаю тебе ребра!
— Слышите, господин Ле-Гуш! Он задушит его! — стонала вдова. — Он переломает ему ребра! Разнимите же их!
Внезапно луч света упал на побоище. Из комнаты, служившей вдове кладовой, спальней и кухней, выбежала, завернутая в простыню, маленькая Николь с огарком свечи в руке и жалобным голосом закричала:
— Господин Тюрлюпэн, что случилось? Что сделали вы с моей кошечкой? Жамина, бедненькая моя Жамина, где ты, я не вижу тебя!
Тюрлюпэн стоял, задыхаясь, посреди произведенного им разгрома. Он искал своего противника. Но как только стало светло, писец бросился к выходу и находился уже на улице, перед дверью в лавку. Чувствуя себя в безопасности, он показывал презрительным и в то же время жалостливым жестом на Тюрлюпэна, который стоял в свете свечи, взъерошенный, в разодранной одежде, с трудом переводя дыхание, с синяком на лбу и черным от золы лицом.
— Поглядите-ка на него, сударыня! — сказал он. — Не грустно ли думать, что Христос из-за этого осла погиб на кресте?
Деревянный болван полетел через всю комнату, но не попал в цель, потому что писец уже дал стречка. Тюрлюпэн, ринувшийся на улицу с щипцами в руке, готовый совершить убийство, поспел как раз вовремя, чтобы увидеть, как господин Фруассе исчез за ближайшим углом.
Госпожа Сабо, охая и вздыхая, подбирала с пола осколки своего умывальника, маленькая Николь сидела, кутаясь в простыню, дрожа от холода, на скамье подле печки и прижимала к груди сыскавшуюся кошечку, господин Ле-Гуш потирал себе руки.
— Пусть только посмеет ей написать! — бормотал Тюрлюпэн, чувствуя себя отвратительно. — Я ему размозжу череп. Он не знает ее имени, это лучше всего. Только бы он не показался здесь еще раз, я ему…
Он умолк, он окаменел, и щипцы вывалились у него из рук. Порыв ветра пронесся по комнате, растрепал парик господина Пижо и запутался в простыне девочки, которая от усталости задремала на скамье.
Вдруг Тюрлюпэн повернулся. В один прыжок очутился около вдовы Сабо и потащил ее за собою к двери.
— Посмотрите… там! — пролепетал он, вне себя от волнения. — Она сама явилась, она была тут. Писец солгал, неправда все, что он говорил о деньгах, и свидетелях, и доказательствах. Она сама явилась, она знает теперь, где меня можно найти, — ах, госпожа Сабо, дело идет на лад. Мне не нужно ни денег, ни свидетелей. Я очень счастлив, госпожа Сабо, я очень счастлив!
И, сжимая руку вдовы как в тисках, он показал на карету, которая медленно и тяжеловесно грохотала в темноте по улице Двенадцати Апостолов.
Глава IX
На следующее утро Тюрлюпэн спозаранку принялся за свою работу, как будто ничего накануне не случилось. Вдова, войдя в комнату с его завтраком, молоком и хлебом, застала его уже за тисками. Он разложил по длине локоны, предназначенные для парика господина Пижо, и придавал им гладкость и мягкость, увлажняя их древесным маслом. Работой этой он был, казалось, поглощен всецело, не отводил от нее глаз. Молоко остывало, у него не было времени завтракать. Он боялся наслушаться вопросов и попреков и к тому же не мог простить вдове того, что накануне, в избытке счастья и радости, чуть было не выдал ей своей тайны. И покуда он чувствовал на себе озабоченный и удрученный взгляд вдовы, желтый парик господина Пижо был для него самой важной вещью на свете. Но едва лишь госпожа Сабо вышла из комнаты, он отложил в сторону деревяшки для завивки и ушел в свои мысли. И между тем как он уставился в пространство мечтательным взглядом, вокруг него исчезли предметы повседневного обихода, стол, скамья, железная печурка, орудия его ремесла, и он видел в воображении карету дома Ла-Тремуй, тяжеловесно и пышно катившуюся по извилистым улицам, чтобы перенести его из безвестного и убогого существования в блестящую сферу великой судьбы, поджидавшей его.