Наконец и фельдшер, покончив со своей работой, вышел из часовни. Он сразу направился к огню. Это был маленький, чрезвычайно толстый человечек, одетый в коричневую куртку, короткие брюки и рваные голубые чулки; но на петлицах у него были полковничьи знаки. Лейтенант понял, что это мог быть только Сарачо Дубильная Бочка, это он перевязывал раненых и издевался над ними, как злобная обезьяна, дразнил их и давал самые скверные утешения. На голове у Сарачо был бархатный ночной колпак, расшитый золотом. Рон мигом узнал эту вещь: колпак принадлежал генералу Лефебру, и о нем был наслышан весь корпус, потому что из-за колпака, потерянного вместе со всем багажом Лефебра, генеральские адъютанты и офицеры конвоя насиделись под арестом. Дубильная Бочка задумчиво грел руки над огнем. Какое-то время все было спокойно, только тихо стонали раненые, ворчал сквозь сон кто-нибудь у костра, да те два испанца перед иконой невнятно бормотали молитвы.
Лейтенант Рон рассказывал, что в это время он совсем изнемог от усталости и, несмотря на боль и жажду, едва не уснул, но его разбудили громкие возгласы бойцов охранения. Он выглянул в пролом под крышей и увидел богато одетого старика — этого самого маркиза де Боли-бара, который вышел из темноты к огню.
Рон описал его так: высокого роста, совершенно седые волосы, усы и борода, слегка горбатый нос, все черты резкие, и было в них нечто пугающее, жуткое, хотя лейтенант не мог точно определить, откуда бралось такое впечатление.
— Вот он! — воскликнул Дубильная Бочка и встал, отводя руки от костра. — Господин маркиз де Болибар! — представил он пришедшего английскому офицеру. — Прошу прошения, господин маркиз, — полковник низко поклонился старику, — что мы потревожили вас ночью, но поутру вы, вероятно, уже не нашли бы нас в этих местах, а я должен передать вам весьма важную весть, которая касается вашей семьи…
Маркиз резким движением вскинул голову и глянул прямо в глаза полковнику. Лицо у него было бескровное, но в этот миг оно показалось багровым от света костра.
— Вы, господин маркиз, ведь в родстве с генерал-лейтенантом де Болибаром, который два года назад командовал вторым испанским корпусом? вежливо поинтересовался англичанин.
— Генерал-лейтенант — мой родной брат, — сказал маркиз, глядя не на собеседников, а на Дубильную Бочку.
— И в английской армии служил офицер вашей фамилии, он отбил у французов при Акре артиллерийский парк.
— Да, это — мой кузен, — маркиз все смотрел на полковника, словно ожидая от него жестокого удара.
— Род господина маркиза дал великолепных офицеров многим армиям, начал Дубильная Бочка. — Но, увы, и во французской армии еще недавно служил племянник господина маркиза… Маркиз прикрыл глаза.
— Он убит? — тихо спросил он.
— Он сделал отличную карьеру, — улыбаясь, продолжил Дубильная Бочка. Стал французским лейтенантом в семнадцать лет. У меня тоже есть сын, и я с радостью сделал бы из него солдата, но он — горбатый и годится разве что в монахи.
— Так он — убит? — повторил вопрос маркиз. Он стоял неподвижно, но тень его в неверном свете костра колебалась и вздрагивала, словно не старик, а его тень с напряжением и страхом ожидала ответа…
— В армии французского императора воюют многие нации — немцы, голландцы, неаполитанцы и поляки. Почему бы и испанцу не послужить у французов?
— Он — мертв? — резко крикнул маркиз.
— Да! Мертв! И скачет теперь в ад наперегонки с дьяволом! — злобно захохотал Дубильная Бочка, так что эхо разнеслось по лесу.
— Я был рядом, когда мать рожала его, — тихо и мрачно проговорил маркиз. — И в купель при святом крещении опустил его я. Но он был своевольным с рождения, непостоянным, как тень на стене. Да подарит ему Бог вечное пристанище…
— Дьявол в аду даст ему пристанище, изменнику! — злобно вскричал Дубильная Бочка.
— Аминь! — закончил английский капитан, и было непонятно, относилось ли это к молитве маркиза или к проклятию полковника…
Маркиз подошел к иконе и склонился перед нею до земли. Оба испанца, которые молились рядом, подвинулись, освободив ему место.
— Я-то, правда, — обратился Дубильная Бочка к англичанину, — не могу похвалиться знатной родней. Мать у меня была горничной, а отец чинил сапоги, зато я служу моему королю и святой церкви — не всем же людям быть дворянами…
— Боже, ты ведаешь, что мы — бедные люди — не умеем прожить без греха! — молился маркиз.
— Наша высшая знать, имейте в виду, капитан, — горько и зло усмехаясь, продолжал Сарачо, — тот же герцог Инфантадо, маркиз Вильяфранка, оба графа Оргаса — отец с сыном, герцог де Альбукерке — все они смылись в Байонну и присягнули королю Хосе[49].
— Не позабудь, о Боже, что и два твоих апостола стали — один предателем, а другой — трусом! — слышалась вновь молитва маркиза.
— Да, наши гордые гранды первыми побежали в Байонну продавать свою честь за покой и французское золото… А почему бы и нет? Или луидоры отчеканены из худшего золота, чем наши дублоны?
— Святой Август был в юности развратен, но Ты простил его. Слышишь меня, Боже? Сам Павел был гонителем церкви, а Матфей был мытарем и грабил бедняков, святой Петр ложно поклялся Тебе отдать душу свою за Тебя, но Ты помиловал их… Слышишь меня, Боже? — в отчаянии взывал старый маркиз.
— Но они не уйдут от наказания ни на земле, ни в вечности! Они погубили свои души, ад ждет их — с огнем, искрами, огонь сверху и снизу, и вокруг, огонь вечный! — злобно ликовал полковник.
— Смилуйся, Господи, помилуй недостойного и даруй ему Твой вечный свет!
Лейтенант Рон с удивлением и страхом прислушивался к обрывкам этой страстной молитвы. Не было в тоне маркиза смирения перед Богом, он говорил гневно, почти угрожающе: это было скорее заклинание, чем молитва, старик словно диктовал Богу свою волю…
Потом маркиз поднялся с земли, подошел к костру. Лоб его избороздили морщинки, незаметные прежде, а в глазах — даже на расстоянии Рон уловил это — горел гневный огонь.
Дубильная Бочка отреагировал так, словно он удивлен, что старик еще здесь.
— Господин маркиз, — сказал он, — уже поздно, и если вам угодно завтра поутру приветствовать в своем доме французского командира…
— Довольно! — рявкнул маркиз. Его лицо стало еще страшнее прежнего. Дубильная Бочка сразу умолк. Оба стояли лицом к лицу, не двигаясь. Только их тени плясали в отсветах костра, и лейтенанту в его лихорадочном жару казалось, будто ненависть и дикая жажда борьбы обоих перелились в их тени.
Сторожевые посты вновь подняли шум, и вскоре к огню подошел еще один человек из леса. Едва завидев его, Дубильная Бочка сразу оторвался от маркиза.
— Ave Maria purissima! — выдохнул вестник; это было обычное испанское приветствие, какое можно было постоянно слышать на дорогах и улицах городов.
— Аминь! Она зачала без греха! — нетерпеливо завершил ритуальное приветствие полковник. — Ты пришел один? Где же священник?
— У него были колики от несвежей кровяной колбасы…
— Да будь проклята его душа, его тело и его глаза! — зарычал полковник. — Страх — вот и вся его болезнь…
— Да нет же, он уже умер. Клянусь вам! — торопливо вскричал вестник. Я застал его на столе в его квартире…
Дубильная Бочка обеими пятернями вцепился в свои волосы и начал так ругаться, что впору было небу обрушиться. От гнева он побагровел, как кирпич в печи для обжига.
— Умер?! — крикнул он и начал хватать ртом воздух. — Вы слышали, капитан, священник умер!
Английский офицер хмуро смотрел в пространство. От яростных выкриков Дубильной Бочки герильясы начали просыпаться и полезли ближе к огню, зябко кутаясь в свои плащи.
— Что же теперь? — спросил англичанин.
— Я поклялся генералу Куэсте на его шпаге, что мы возьмем и удержим город либо умрем… Наши планы были так искусно разработаны и подготовлены к исполнению, и вот наш человек в городе так не вовремя отдает концы…
— Ваши планы — дрянь и чушь! — резко вступил старый маркиз. — От ваших планов получатся только дыры в ваших черепах!
Дубильная Бочка уставился на него — более ошеломленно, чем гневно.
— А откуда вы знаете наши планы?! Я не позволял звонить о них по улицам!
— Отец Амбросий вызвал меня, когда ему стало плохо и он понял, что может умереть, — спокойно пояснил маркиз. — Дело, которое вы ему доверили, должен завершить я. Но ваш замысел плох, и я говорю вам в лицо, полковник Сарачо: вы мало смыслите в военном искусстве!
— Зато уж вы смыслите, я знаю! — зло зарычал Дубильная Бочка. — Вы уж скушаете город, как яблочный мусс…
— Стоп! Вы зарыли под городской стеной ящик пороху, прикрытый мешками с песком и снабженный фитилем? Так? И священник ночью должен был его поджечь и сделать брешь в стене?
— Да, — подтвердил полковник. — Иначе укрепления не преодолеть. Город выдержит самый жестокий обстрел: его крепостные стены неимоверно толсты, ведь, говорят, его построили еще пять тысяч лет тому назад Геркулес вместе со святым Иаковом…
— Да, ваши познания в истории достойны удивления, — издевался в свою очередь маркиз, — но вы об одном не подумали, полковник Сарачо, — что французы, как придут в город, немедля арестуют всех попов и монахов… Их запрут в монастыре или одной из церквей под сильной охраной, перед воротами установят заряженные — наготове — орудия и никого не выпустят наружу без обыска. А там еще и понастроят внешних укреплений… Об этом вы думали, полковник Сарачо? И даже повезло бы священнику взорвать заряд — этого мало! Там ведь будет целый нассауский полк и один или два батальона гессенцев, которые вчера разбили вас в открытом поле; а у вас — что? Куча плохо обученного сброда людей, из которых никто не хочет повиноваться, а каждый норовит командовать…
— Верно! Верно! — нетерпеливо вскричал Сарачо. — Но мои люди ловки и отважны, и мы свалили бы этого немецкого колосса, захвати только его врасплох…
— Вы в этом уверены? — усмехнулся маркиз. — Как только грянет взрыв, по всем улицам Ла Бисбаля просвистят рожки, и немцы побегут к своим орудиям. Два залпа картечью — и ваше дело кончено, милейший! Обдумали вы эту возможность, полковник Сарачо?