— Мое почтение, господин маркиз! Мы ждем вас уже не один час!
Салиньяк стоял у двери и удивленно переводил взгляд с одного на другого. Его голубой мундир и двухцветный шарф были порваны и испачканы красной глиной, плащ он обвязал вокруг пояса, белые гамаши промокли в снегу и до колен были заляпаны дорожной грязью. Лоб его был обмотан шелковым платком — на манер тюрбана, какие носили мамелюки из особого полка генерала Раппа. В руке он держал пробитый пулями шлем. За его спиной показался испанский погонщик мулов, державший в руках два вещевых мешка.
— Проходите, господин маркиз! Мы сгораем от любопытства, желая познакомиться с вами! — крикнул Донон, все еще хохоча. А Брокендорф вырос перед пришедшим французским ротмистром и с любопытством уставился на него.
— Добрый вечер, ваше сиятельство! Ваш покорный слуга, господин маркиз!
И вдруг он сообразил, что неуместно шутить с врагом и вражеским шпионом. Он начал скрести волосатую грудь, крутить черный ус и дико уставился на ротмистра:
— Вашу шпагу, если на то пошло! И немедля! Де Салиньяк изумленно отступил на шаг. Свет от зажженной лучины упал на его лицо, и я увидел, что оно стало бесцветным, почти восковым и исказилось гримасой почти смертельной ярости. Он — почти непроизвольно ~ повернулся к своему слуге, который как раз сунулся в угол, чтобы затушить свою лучину в снеговой воде.
— Вино в этой стране опасно, — хрипло и бешено выдохнул офицер, здесь тот, кто пьет, сходит с ума!
— Точно, сеньор военный, — подтвердил испанец. — Я это хорошо знаю. У нас об этом иногда читают хорошие проповеди…
Де Салиньяк мог посчитать Донона наименее одуревшим из нас, поэтому обратился к нему и резко произнес:
— Я — ротмистр Салиньяк из лейб-гвардии. У меня приказ маршала Сульта — догнать ваш полк и представиться с докладом вашему командиру. А ваше имя, сударь, если позволите?
— Я лейтенант Донон, с вашего всемилостивого позволения, высокородный господин маркиз! — все еще издевательским тоном ответил Донон. — Всецело к вашим услугам, ваше сиятельство!
— Я уже сыт вашими шуточками! — Руки ротмистра дрожали от сдерживаемого гнева, но голос звучал спокойно, и ни кровинки не прилило к его щекам. — Вам угодно клинки или пистолеты? У меня при себе и то и другое!
Донон хотел было ответить насмешливо, но его опередил Брокендорф: он навис над столом, словно кланяясь, и закричал совсем уже пьяным голосом:
— Мое почтение, господин маркиз! Как ваше драгоценное здоровье?
Тут ротмистр потерял свою ледяное спокойствие. Он вмиг выхватил саблю и клинком плашмя ударил Брокендорфа.
— Эй, эй! Не так горячо! — изумленно вскричал Брокендорф и, укрывшись за столом, попытался парировать удары пустой бутылкой.
— Стой! — крикнул Эглофштейн, хватая разъяренного ротмистра за руку.
— А ну, пустите! — Салиньяк вырвался и вновь атаковал Брокендорфа.
— Черт, вы можете потом подраться на дуэли, но сейчас перестаньте, выслушайте меня! — кричал адъютант.
— Да пусти его! — заорал Брокендорф. — Я объездил не одну дикую лошадь — и ни одна меня еще не кусала. А, дьявол!
Он получил удар тупой стороной клинка по пальцам. Бутылка вылетела из его руки, и он мрачно уставился на свою волосатую ручищу.
Салиньяк опустил саблю, вскинул голову и с торжеством испытующе оглядел нас — одного за другим.
— Неужто я ошибаюсь? — воскликнул Эглофштейн. — Вы назвались: Салиньяк… Если вы — ротмистр гвардии Батист де Салиньяк, то я вас должен знать. Я — капитан Эглофштейн из нассауского полка, и мы встречались пару лет назад, мы были курьерами командующего, не так ли?
— Да, точно, между Кюстрином и Штральзундом, — сказал Салиньяк, остывая. — Я-то вас сразу узнал, барон, едва вошел в комнату. Но вот ваше поведение…
— Ну, товарищ мой! Я не могу поверить! — пораженным тоном продолжал Эглофштейн. Он подошел ближе, испытующе всмотрелся в желтое лицо ротмистра. — Вы удивительно изменились со времени Кюстрина…
Де Салиньяк досадливо скривил губы.
— Я много лет назад подхватил малярию. С тех пор у меня все время бывают приступы.
— Это в колониях? — спросил Эглофштейн.
— Нет. В Сирии, во время египетской кампании генерала Бонапарта, хмуро пояснил Салиньяк, и его лицо сразу стало старым и усталым. — Хватит об этом. Это было невезение, но я считаю — такие вещи всегда в порядке вещей для моего рода службы. Но сейчас объясните мне, что это…
— Да просто вы еще раз стали жертвой невезения! — улыбнулся Эглофштейн, кажется, протрезвев окончательно. — Мы, товарищ, ждем сегодня ночью появления маркиза де Болибара, испанского заговорщика, очень опасного человека, который намеревался пройти через наши посты, переодевшись во французскую форму!
— И приняли меня за этого испанского заговорщика? — засмеялся ротмистр, полез в карман мундира и вынул свое удостоверение и предписание маршала. — У меня, как видите, приказ — присоединиться к вашему полку и принять под команду эскадрон драгун, командир которого не то тяжело ранен, не то попал в плен к англичанам — мне так толком и не объяснили…
С момента ранения капитана Юло д'Озери я замещал эскадронного командира. Поэтому я тут же подошел к де Салиньяку и отдал ему свой рапорт.
Все собрались полукругом возле нового эскадронного командира. Брокендорф все еще потирал разбитые пальцы. Один Гюнтер остался у окна и со злостью смотрел на темную пустую улицу. Видно, он все еще думал о Франсуазе-Марии, пьяной похвальбе Брокендорфа своим первенством в любви и о «четырех ступенях наслаждения»…
— Ну, кажется, я прибыл в подходящий момент! — сказал Салиньяк, здороваясь с нами за руку.
— Вам следует знать, — продолжал он, и его глаза на восковом лице живо засветились от жажды приключений, — что у меня есть кое-какой опыт по части выслеживания шпионов. Это я задержал двух австрийских офицеров, которые пробрались в наш лагерь при Ваграме. Сам Дюрон[53] не раз давал мне поручения такого рода.
Я не знал, кто такой Дюрон, но уже слыхал это имя. Вероятно, он был доверенным лицом императора и, может быть, — человеком, отвечающим за его безопасность.
Мой новый начальник выслушал от Эглофштейна все, что мы знали о маркизе де Болибаре и его планах. Его глаза блестели, все черты изможденного лица оживились.
— Надеюсь, император будет доволен своей старой ищейкой! — заметил он, когда Эглофштейн закончил сообщение. Потом спросил у меня, где квартира полковника, и потребовал одного драгуна в провожатые.
— Да, вот и опять для меня нашлась работа, — нетерпеливо добавил он, пока солдат и испанец — погонщик мулов, присев на корточки, очищали его гамаши от дорожной грязи. — Я в последние дни эскортировал транспорт из сорока возов с бомбами, пулями и порохом из форта Сан-Фернандо в Фергосу. Скучное занятие. Все время кричать, ругаться, обивать пороги, без конца задержки в пути! Ну, вы готовы?
— А как добрались сюда? — поинтересовался Эглофштейн.
— Почти всю дорогу — саблю наголо и карабин наизготовку! У моста возле Торнеллы бандиты атаковали меня. Подстрелили мою лошадь и убили слугу… Но я дал им хороший отпор.
— Вы ранены?
Салиньяк провел рукой по своей повязке.
— Ничего особенного. Так, вскользь пулей по лбу. Но сегодня с утра я уже не встретил на дороге ни души, исключая вот этого парня, что принес мой багаж. Ну, готово, наконец? — обратился он к погонщику. — Ты останешься здесь, пока я не вернусь, при моем мешке.
— Но, ваша милость… — попытался возразить испанец.
— Я сказал — останешься, пока я не отошлю тебя домой! — прикрикнул ротмистр. — Свой огород ты и завтра можешь перекопать.
— Садитесь и выпейте с нами, ваше сиятельство! Вино еще, должно быть, осталось! — предложил вдруг Брокендорф. Он, видимо, все еще путал Салиньяка с маркизом и опять назвал его по титулу. Но, получив хороший удар по руке и видя, как другие мирно беседуют с незнакомцем, он уже утратил свою агрессивность.
— Нет, вино кончилось, — вставил Донон.
— Положим, у меня в мешке есть три бутылки портвейна, — отозвался Салиньяк. — Я привык употреблять его горячим, с апельсином и чаем, это мое противоядие от лихорадки.
Ротмистр выставил бутылки на стол, и вскоре мы опять сидели за полными стаканами.
— Этого вашего маркиза свела со мной его несчастливая звезда, грозился Салиньяк, уже отворяя дверь. — Часа не пройдет, как я притащу его сюда на стаканчик портвейна, или не будь я…
Снежный вихрь, ворвавшийся со свистом в комнату, унес его последние слова, и я так и не узнал, что посулил де Салиньяк маркизу в случае, если тот сам не даст себя схватить.
Глава VIЯвился Бог
И мы вытащили карты и сели за них — Эглофштейн, Донон и я — сразу, как только ушел Салиньяк, Мне везло в тот вечер больше обычного, я выигрывал, а Эглофштейн выкладывал монеты. Я припоминаю, что он не раз сыграл martignale[54] и держал каре, но всякий раз проигрывал. Донон в очередной раз сдал карты, как вдруг мы услыхали шум и перебранку. Гюнтер опять заводил ссору с капитаном Брокендорфом.
Брокендорф сидел, откинувшись на спинку стула, перед налитым стаканом портвейна и громко требовал еще бутылку — получше, словно он был в гостинице. Гюнтер встал перед ним и со злостью уставился на пьяного.
— Жрет, как мавр, и пьет, как корова! И еще хочет считаться офицером! — шипел он вполголоса, задыхаясь от злобы.
— Vivatamicitia[55], брат! — сонно бормотал капитан, подняв свой стакан; ему хотелось мирно допить и еще добавить винца.
— Лакает, как корова, белье носит — грязней, чем у носильщика, и это офицер! — высказался Гюнтер уже громче. — У какого трубочиста, жида или шута купил ты такую рубашку?
— Замолчи или говори по-французски! — предупредил Эглофштейн, потому что двое драгун вошли в комнату, чтобы подтереть пол.