– У меня мастер хороший есть, к любому замку ключ сделает… – залопотал было Сарабай и осекся под внимательным взглядом Злата.
– Верно говоришь. Хорошую мысль подал. Я ведь только сегодня утром дело имел с работой одного такого мастера по замкам и запорам. Надо будет и с твоим потолковать. С ясского квартала, поди?
Хозяин даже рассмеялся:
– Откуда среди наших такие мастера? Булгарский. Самые искусные кузнецы все с Кавказа, а если тонкую работу – лучше булгарских никто не делает. Наши больше плуги, топоры, серпы. Скобы, подковы, гвозди разные. Что попроще и в хозяйстве потребно.
– Наши, говоришь? – Злат опять задумался. – Еще хорошую мысль подал. Я так с тобой не расплачусь. Ты ведь тоже с ясского квартала? Из мохшинских?
Сарабай кивнул, не понимая, куда клонит наиб.
– Тот человек, что к тебе этого постояльца привел, ведь тоже оттуда? Адельхарт говорит, что к нему приходили насчет этого сундука тоже из этого квартала. – Злат хотел добавить что-то еще, но передумал, погрузившись в свои мысли. – Наследники Лешего, у которого ты этот двор купил, не там ли живут? – наконец спросил он и, не дожидаясь ответа, вдруг рассмеялся. – Потухнет огонь, пока ты с открытым ртом стоишь. Кидай скорее чурки то! Жги эту порванную нить, которую мне вложили в руки, рассчитывая на мое скудоумие.
Наиб встал и в сердцах ловко пнул один из обломков, отшвырнув его к очагу.
– Пирог с дыней и медом готов? – весело поинтересовался он у опешившего Сарабая. – Ты нам заверни на дорожку. Вместе с этими, что девка твоя на столе разложила. Нас зовет ханская служба. Илгизар! Складывай вещи в сумки! С собой заберем. Узел с сухарями тоже.
Первым метнулся выполнять приказ Сулейман. Злат даже придержал его:
– Не спеши. Все равно без пирогов с дыней не уедем.
Услышав это, Сарабай со всех ног бросился в хозяйские покои.
– К Бахраму поедем, – сказал наиб. – У него, поди, кроме просяной похлебки ничего нет, а на ней далеко не ускачешь. – Он подвинул скамью к огню и, блаженно вытянув к теплу ноги, сам стал неторопливо подбрасывать в пламя обломки злополучного сундука. – Ты правильно сказал, Илгизар, про путеводные нити. Чем дальше, тем больше мне кажется, что кто-то намеренно вкладывает их мне в руки. – Он подмигнул Сулейману. – И не только мне. Утром подсунули шкатулку, украденную у Касриэля. Теперь этот чертов сундук. Что мы сделали бы, если бы ухватились за эти нити? Что молчишь, ученейший юноша? Где твои размышления?
– Мы стали бы искать похитителей шкатулки. Конечно, того купца, что хотел купить письмо. И исполнителей – среди людей, чье ремесло взлом и кражи. – Илгизар задумался. – Сулейман мог поехать к Могул-Буге и спросить его, откуда он узнал про это письмо. Потом мы попытались бы найти хозяина этого сундука и тех, кто хотел им завладеть.
– Правильно рассуждаешь. Теперь скажи, что мы должны найти? Того, кто заварил всю эту кашу. Того, к кому этот неведомый посланец прибыл в Сарае. Тебе не кажется, что нам специально подсовывают эти нити, чтобы увести туда, где мы точно потеряем его след? Или найдем его, когда он окончательно остынет? Сулейман, ты ведь был ловчим? С собаками охотился. Знаешь, как зверя загоняют.
– У меня борзые были. Загоном охотились. В поле.
– Понимаю, что эмир не лазил с гончими по кустам. Про загонную охоту и спрашиваю. Почему ее загонной называют? Борзые ведь догоняют зверя в чистом поле, на то и борзые. Почему загонная? Вижу, что уже догадался. Хороший охотник тот, кто гонит зверя туда, куда ему нужно. А не несется вслед что есть мочи, надеясь только на собачью прыть. Вот так и я. Сначала шел по твоему следу, ты сам шел по Касриэлеву. Теперь нас пустили по следу этого сундука. Как было, скажи на милость, не броситься вослед вещи, за которую хотели заплатить пятьсот иперперов. Совсем не обязательно Адельхарт нас обманул. Возможно, этот сундук действительно хотели забрать, понадеявшись на его жадность. Только для чего? Чтобы завладеть дырявыми штанами? Или для того, чтобы мы имели еще один украденный сундук? Представь, Илгизар, что их задумка с Адельхартом удалась?
– Рано или поздно мы должны были вернуться к исчезнувшему постояльцу.
– Не зря тебя учат в медресе.
– Мы пришли бы за его вещами.
– Вот видишь! После чего в нашей истории появился бы брат Адельхарт с рассказом, который мы по счастливой случайности услышали намного раньше, чем должны были. Ослепленные блеском пяти сотен иперперов, мы побежали бы по следу и после долгих поисков точно так же сидели бы у кучи щепок. Думаю, к чему-то подобному приведет и след украденной шкатулки Касриэля. Ты тысячу раз прав, умнейший Илгизар! Эти путеводные нити ведут в ловушку. А ведь есть еще одна нить. Как раз на нее указывает та путеводная звезда, за которой мы условились идти и о которой так легкомысленно позабыли. Мы ведь должны добраться до того, кто заварил кашу. А этот человек снабдил нашего путника не только дорожным сундуком. Он дал ему почтовых голубей.
XVII. Путь птицы в небе
Скромная хижина Бахрама приютилась за городом. Довольно далеко от последней заставы. В стороне от дороги, у берега реки, куда не достает вешнее половодье. Там сказочник и жил в уютном дворике, огороженном стеной из колючего кустарника, под сенью огромных верб, которые сам же и посадил сорок лет назад, когда перебрался в Улус Джучи из-за Бакинского моря. Правда, Бахрам любил называть это море Абескунским, на какой-то свой манер. Мудрый человек, много знал, много видел.
С ним жила юная воспитанница, безродная сиротка, которую старик приютил и научил своему замысловатому ремеслу сказочника. Теперь девушка тоже зарабатывала на хлеб, рассказывая диковинные истории в женских компаниях. Досужих купчих и их скучающих дочек, которые жаждали волшебных чудес, в Сарае Богохранимом хватало. Раньше зимой наезжали еще семьи придворной знати, чьи хатун тоже любили послушать долгими темными вечерами про прекрасных цариц, коварных колдуний и неверных жен. Часто, если засиживались допоздна, девушку оставляли ночевать, а когда та затевала какую-нибудь длинную сказку с продолжением, то, бывало, жила в гостеприимном доме неделями. Звали воспитанницу Ферузой.
В эти хмурые осенние вечера она оставалась в городе, чтобы не ходить под дождем по безлюдной ночной дороге. Переночевавший на постоялом дворе Бахрам тоже отправился оттуда с утра в привычный путь по базарным харчевням. Туртаса застали одного. Он выглянул из хижины, заслышав топот подъезжающих лошадей.
– За голубками приехали? – сразу догадался он, внимательно посмотрев на Сулеймана.
– Поесть тебе привезли! – засмеялся Злат. – Бахрам эту ночь просидел на постоялом дворе у Сарабая. Феруза, поди, тоже где заночевала. Сидит, думаю, дорожные припасы подъедает. Вот пирогов привез. В тряпки их хорошо замотали – еще горячие. – Едва шагнув в хижину, наиб с ужасом воззрился на пустую клетку: – Где голуби?!
Неужели и эта нить оставит в руке только оборванный конец?
– Бахрам когда-то кур держал. Нравилось ему под петушиный крик просыпаться. Только в его умную голову не пришла мысль, что петушиное пение услышат и лисы из окрестных кустов. А курятник остался. Там я и поселил своих птичек. От лис, конечно, хорошенько заделал. Не томиться же им в клетке.
В хижине было темно. Отапливалась она небольшой печкой под лежанкой у стены, пламя в которой едва освещало соседний угол. Дровишек Туртас тоже кинул туда чуть-чуть. До холодов еще далеко.
Сели за небольшой стол посредине. Выложили пироги:
– Налетай! На всех хватит.
– Судя по тому, что ты вспомнил про птичек, – усмехнулся Туртас, безошибочно выбрав по запаху пирог с рыбой, – их хозяина нашли убитым? А он сам оказался важной птицей?
– Еще смешнее. – Злат разрезал пополам другой пирог и протянул Сулейману. – Попробуй. С рублеными яйцами. Это тебе не вареное тесто с кислым молоком. – Сам не спеша стал жевать вторую половину. – Этот путник исчез не только с корабля. Вчера ночью он таинственным образом улетучился и с постоялого двора. Из запертой изнутри на засов комнаты. История получилась запутанная и долгая, расскажу потом. Скажу только, что замешаны в ней действительно очень важные люди. Этот юноша – стремянной эмира Могул-Буги из рода кунгратов. Сына Сундж-Буги. Помнишь младшего брата Кутлуг-Тимура?
– Кутлуг-Тимура хорошо помню. Что с ним стало?
– Сгинул тогда в смуту после смерти Тохты. Вместе со многими.
– Голубятню хочешь найти, откуда эти птички взяты?
Злат кивнул:
– Ты же по этим делам мастер.
– Мудрые люди говорят: нет ничего труднее, чем проследить след рыбы в воде и птицы в небе. Дождь сегодня. Птица может не полететь. Зацепка какая есть? Думаешь на кого?
– Концы ведут в ясский квартал. Где мохшинские выходцы живут.
– Там голубятен полно. Однако попробовать можно. Коня дашь?
– Возьми Илгизарова. Он нас пока подождет.
Туртас взял клетку и вскоре вернулся с тремя голубями в ней.
– Поехали к Веляю. Он как раз в том квартале живет.
Веляй был самым известным продавцом птиц в Сарае. Много лет назад, совсем еще зелеными юнцами, они с Туртасом приехали из мохшинских лесов в столицу пытать счастья. Здесь пути приятелей разошлись. Туртас попал на ханскую службу и скоро взлетел к самому порогу власти, став кошчи – сокольником при повелителе. Ему доверили святая святых: голубиную почту, которая переносила государственные секреты. Казалось, птица счастья надежно укрыла его своими крылами. Поговаривали, что на ханского любимца даже положила глаз знатная красавица из самого Золотого Чингизова рода. Но не зря говорят: кто летает слишком близко к солнцу, обожжется. Молния судьбы часто бьет по самым высоким деревьям, и горе тому, кто спрятался под их ветвями. После скоропостижной смерти хана Туртасу пришлось бежать на чужбину, вернуться откуда ему было суждено лишь двадцать лет спустя.
Веляй пошел по торговым делам. Покупал и продавал, обзаводился новыми знакомствами и складывал даньга к даньге. Потихоньку богател. Построил дом в ясском квартале, лавку на базаре. На окраине держал большой птичий двор, где дожидались новых хозяев и драгоценные кречеты для соколиной охоты, и сладкоголосые соловьи, и птицы попроще, которых охотно покупали те, чей карман не мог позволить роскоши. Дела теперь вел на широкую ногу. Его ловчие ватаги уходили за птицами для царской охоты в полуночные страны. Сам визирь обращался к достопочтенному Веляю, когда нужна была какая редкость для посольских даров. Его певчие птички ублажали слух любимых жен хана.