– Тысяча восемьсот тридцать шестой год! Маразматик! Привет от старика Альцгеймера!
Осип приносит светлые суконные панталоны, подает их Хлестакову. Тот недоуменно смотрит на платье петербургского модника.
– Блин, что за старпёрские кальсоны? Это не моё.
– Знамо, не ваше, – ворчит Осип. – Моего барина Ивана Александровича Хлестакова, чиновника из Петербурга.
– Так ведь я Хлестаков Иван Александрович, начальник отдела благоустройства, дорожного и жилищно-коммунального хозяйств. Выходит, мы однофамильцы или дальние родственники?
Осип, как верный слуга, решительно пресекает попытку неизвестного полуголого человека набиться в родственники его барину.
– Я всю родню барина знаю. Не припомню вас. У вас небось и чина нету?
– Нет. Если бы я в прокуратуре служил, тогда, конечно, присвоили бы классный чин.
– А мы с барином коллежский регистратор, – гордо заявляет Осип. – В департаменте служим-с.
Из-за двери раздается рык городничего:
– Ваше превосходительство, не прикажите ли прислать более расторопного слугу? Этого надо выпороть за нерадение!
– Сей минут! Почти готово-с! – громко отзывается Осип и тихонько ворчит. – Выпороть да морду набить… Каждый, который в треуголке, готов руки распустить… у меня спина, чай, не казенная… и морда тоже.
– Он чокнулся, еще и саблю нацепил, – бормочет Хлестаков. – Стал косплеером на старости лет… сейчас полно таких… Переодеваются в героев фильмов и комиксов, мечами размахивают.
С помощью Осипа он пытается натянуть панталоны, они узки. Синий фрак и полосатый жилет, который принес Осип, тоже тесны и грозят лопнуть.
– Что за косплейская одежда? Фалды точат! Дойду до торгового центра и сразу куплю нормальные брюки и пиджак.
– Помилуйте! – в голосе Осипа звучит обида за барина. – Сукно такое важное, аглицкое! Рублев полтораста один фрак станет! Только барин у меня непутевый, как проиграется, рублей за двадцать спустит. Извольте полюбоваться в зеркале.
Хлестаков следует совету слуги, подходит к потемневшему от времени и засиженному мухами зеркалу, оглядывает себя и вопреки уверениям Осипа остается при своем первоначальном мнении.
– Нелепый наряд! В каком веке такое носили?
Внезапно он останавливается как громом пораженный и внимательно оглядывает всю обстановку полутемного номера. Ему бросаются в глаза жестяной умывальник, латунный таз, треснутый фаянсовый кувшин, ночной горшок под кроватью, позеленевший канделябр с оплывшей сальной свечой. Он смотрит на лубочную картинку с продавцом сбитня и дрожащим голосом спрашивает Осипа:
– Э-э… скажи-ка, приятель, какой нынче год?
– Кажись, барин, вы тоже загуляли, – понимающе ухмыляется слуга. – Осьмсот тридцать шестой год на дворе.
– Тысяча?
– Чаво?.. Да-с, тысяча осьмсот тридцать шестой.
– Не гони! – отмахивается Хлестаков. – Ты, верно, тоже из компания реконструкторов? И комнату обставили на старинный манер. Вот я выйду на улицу и разоблачу ваш розыгрыш!
Хлестаков выбегает из нумера, стремительно шествует через трактир, не обращая внимания на склонившегося перед ним городничего и окаменевшего Добчинского. Он пинком распахивает дверь трактира и выходит на улицу. Перед ним Глупов первой половины 19 века. Хлестаков открывает рот от изумления и таращит глаза. Он зажмуривается, трясет головой, пытаясь избавится от наваждения, но когда он открывает глаза, картина остается неизменной. Нельзя сказать, что Глупов неузнаваем. В сущности, за два почти столетия в провинции не так уж много изменилось. Вдоль улицы выстроились одно- и двухэтажные дома, часть из них знакома Хлестакова, часть перестроена и надстроена. Но вывески на торговых и ремесленных заведениях совершенно другие: «Иностранец Иван Пяткин», «Шорная мастерская», «Пух и перо купец Петухов», «Сенный склад». Улица перед трактиром гостиницей представляет собой две рытвины, заполненные жидкой грязью. В лужах хрюкают тощие свиньи. На улице не заметно ни одного автомобиля, только крестьянские телеги с бородатыми мужиками в домотканой одежде. Босоногий мальчишка погоняет прутиком стаю гогочущих гусей.
– Жесть! – растеряно шепчет Хлестаков. – Это, кажется, Дзержинского, бывшая Покрово-Спасская, – «Иностранец Пяткин»! Здесь же салон сотовой связи, а где шорная – там продают автозапчасти.
Пытаясь найти рациональное объяснение всему увиденному, он с надеждой обращается к городничему, поспешившему выйти за ним на улицу.
– Антон Антонович! В Глупове снимают кино про старые времена? Или рекламный ролик к выборам? Чтобы показать контраст с мрачным прошлым и светлым настоящим по вашим управлением? Креативно!
Видно, что городничий не понимает, о чем говорит ревизор. Впрочем, старый служака даже не старается уловить суть обращенных к нему слов. Он полностью поглощен мыслью о том, как бы поскорее отвлечь ревизора обильным угощением, уже приготовленным попечителем богоугодных заведений Земляникой.
– Ваше превосходительство! – кланяется он Хлестакову. – Не угодно ли осмотреть богоугодные заведения? Там и закусим.
Он машет рукой. К трактиру подкатывают ожидавшие поодаль дрожки. Городничий предупредительно поддерживает ревизора под локоть и подводит его к конному экипажу. Хлестаков так ошеломлен всем увиденным, что без сопротивления дает себя усадить. Довольный городничий усаживается напротив него и приказывает кучеру:
– Гони в богадельню!
Кучер хлещет лошадей кнутом, дрожки срываются с места и несутся по Покрово-Спасской, поднимая грязные фонтаны брызг. Кучер издает разбойничий посвист, сопровождаемый возгласом «Пади!». Лежащие в грязи хрюшки с визгом вскакивают, чтобы увернуться от колес. Добчинский старается рысцой догнать дрожки, перепрыгивая через лужи, но вскоре безнадежно отстает.
Хлестакова немилосердно бросает из стороны в сторону, он держится за сидение и пытается опознать знакомые месте. Мимо мелькают дома, вывески, полосатые будки с полицейскими. Лоточники и бабы в платочках низко кланяются городничему, мчащемуся по неотложным делам. Мысли Хлестакова скачут в такт дрожкам, которые подскакивают на уличных рытвинах: «В-в-вывески можно повесить старинные, сейчас такое даже модно… Н-н-но весь город не изменить… С-с-сплю или действительно попал в прошлое… К-к-как Ив-в-ван Васильевич в фильме… М-м-мы сейчас опрокинемся… К-к-к…
Хлестаков хочет крикнуть кучеру «Командир, не гони как обкуренный», но очередная рытвина едва не выбрасывает его из дрожек. Городничий удерживает его. Старый служака, кстати сказать, сидит недвижимо, словно в лодочке, медленно скользящей по гладкой воде. Застрявшие в устах Хлестакова звуки «к-к-к» он понимает совершенно превратно.
– Так точно, ваше превосходительство! Какой же русский не любит быстрой езды! – поддакивает он, поворачивается и свирепо гаркает: – Федька, твою мать! Чего плетешься как брюхатая попадья? Их превосходительство изволят гневаться. Гони что есть мочи, дурак!
Кучер изо всех сил хлещет лошадей, они несутся, не разбирая дороги. Хлестаков закрывает глаза в ожидании неминуемой погибели. В голове крутится последняя мысль: «С дорожным хозяйством здесь не очень. Недаром кто-то сказал, что в России две беды: дураки и дороги».
К счастью для ревизора они почти добрались до места. Кучер лихо подкатывает к крыльцу, натягивает вожжи, лошади останавливаются как вкопанные. Лишившийся сил Хлестаков вываливается на руки толстяка, радушно встречающего гостей.
– Осмелюсь представиться: надворный советник Земляника, попечитель богоугодных заведений.
Поддерживаемый с одного бока Земляникой, с другого – городничим, и сопровождаемый бравым квартальным, Хлестаков поднимается по ступеням крыльца.
– Горбольница, – внезапно узнает Хлестаков.
Действительно, длинное приземистое здание с колоннами – это известная всем глуповцам горбольница. Правда, вместо надписи «Городская больница № 1» по фронтону идет надпись: «Лечебница Приказа общественного призрения», но обшарпанное здание с частично заколоченными окнами и ржавыми потеками на стенах почти не изменилось. Хлестаков даже воспрял духом при виде отвалившейся штукатурки.
– Недофинансирование? – со знанием дела спрашивает он у Земляники.
– Точно так, ваше превосходительство, – докладывает попечитель богоугодных заведений. – Нехватка средств-с. Поверите ли, побуждаемый человеколюбием, уделяю часть собственного скудного жалования, дабы накормить больных габерсупом-с. Однако справляемся с Божьей помощью. С тех пор как я принял начальство, – может быть, вам покажется даже невероятным, – все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
– Выздоравливают как мухи! Здорово! Горбольнице следует перенять передовой опыт, – кивает Хлестаков.
Хлестаков в сопровождении городничего и попечителя входит в лечебницу. Сразу видно, что последний раз здание ремонтировали еще до наполеоновских войн. Хлестакова, как кажется, этот факт совершенно не удивляет. Больных нет и в этом отношении лечебница намного превосходи горбольницу, в которой койками забиты все коридоры. Следует констатировать, что надворный советник – куда более эффективный менеджер, чем главврач глуповской городской больницы. Земляника ведет гостей в операционную палату. Камера показывает дряхлого уездного лекаря Христиана Иоганновича, который готовится к операции. Рук он не моет, потому что медицинская наука еще не дошла до осознания этой меры. Он просто засучивает рукава и вытирает пальцы о кожаный фартук в засохших кровавых потеках. Пока он перебирает блестящие хирургические инструменты трясущимися от старости руками, Земляника дает пояснения:
– Насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре, тем лучше, – лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет (Лекарь делает решительный жест, скальпель в его руках угрожающе сверкает); если выздоровеет, то и так выздоровеет. (Лекарь роняет скальпель на пол и наклоняется за ним). Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б с ними изъясняться: он по-русски ни слова не знает (Лекарь издает звук, отчасти похожий на букву «и» несколько на «е»)