Хлестаков пускает колечки дыма. За этим занятием его заставе Земляника, с трудом протиснувшийся жирным телом в дверную щель.
– Имею честь представиться: попечитель богоугодных заведений, надворный советник Земляника. Имел честь сопровождать вас и принимать лично во вверенных моему смотрению заведениях.
– А, да! – припоминает Хлестаков. – Вы накрыли поляну из экологически чистых продуктов.
– Стараюсь на службу Отечеству. Вот здешний почтмейстер совершенно ничего не делает.
– Ну как сказать.
– Совершенно бесполезен. Судья тоже, который только что был пред моим приходом, ездит только за зайцами, в присутственных местах держит собак и поведения, если признаться пред вами, – конечно, для пользы Отечества я должен это сделать, хотя он мне родня и приятель, – поведения самого предосудительного. Вот и смотритель здешнего училища… Я не знаю, как могло начальство поверить ему такую должность: он хуже, чем якобинец.
– Какие за ним грешки? – с металлом в голосе вопрошает Хлестаков. – Он педофил? Либераст?
– Развращает юношество. Внушает ученикам такие неблагонамеренные правила, что даже выразить трудно.
– Кто еще на подозрении в либерастии?
– Почти все-с. Я подробно изложил для вашего превосходительства.
Земляника подает донос Хлестакову, тот с важным видом принимает и обещает ознакомиться и принять меры. Просматривая донос, он видит между листами ассигнации.
– Ого, и приложение имеется… Четыреста… Недурно… Хвалю! Давайте сюда вашего смотрителя, я ему вправлю мозги!
Земляника пятится назад и сталкивается в дверях со смотрителем уездного училища, которого почти выталкивают другие чиновники со словами «Чего робеешь?». Оробевший чиновник придерживает шпагу и представляется трепещущим голосом:
– Имею честь представиться: смотритель училищ, титулярный советник Хлопов.
Хлестаков буравит его тяжелым взглядом.
– Мною был получен сигнал, что вы внушаете ученикам антипатриотические мысли.
– А-а…, – выдавливает из себя смотритель, потерявший дар речи от страха.
– Что а-а? Страна, понимаешь, только-только встала с колен, а вы, хомячки либеральные, хотите, чтобы мы опять заняли коленно-локтевую позицию? Так?
Смотритель бухается на колени.
– Встаньте! Это я в переносном смысле, – несколько смягчает суровый тон Хлестаков.
Смотритель пытается выполнить приказ начальства, но путается в шпаге и растягивается на полу. Хлестаков помогает ему подняться.
– Делайте упор не столько на науки, сколько на воспитательную работу, – советует он смотрителю училища. – Наши деды одержали победу в Отечественной войне и, если понадобиться, мы можем опять показать кузькину мать этим немцам.
– Французам-с…, – еле слышно подает голос смотритель. – Учителя своевольные… один гримасы строит, другой горяч без меры, никакого сладу с ними нету.
– Гоните их в шею! Пригрозите, что наберете не таких привередливых из Средней Азии.
– Хивинцев или бухарцев?
– Кого угодно, главное, чтобы внушали идеологически правильные мысли. Деньги при вас есть?
Смотритель училища начинает судорожно рыться в карманах, испуганно приговаривая:
– Вот те штука, если нет! Есть, есть!
Смотритель вынимает из кармана ассигнации и боязливо протягивает их Хлестакову, который спокойно их принимает и жестом отпускает смотрителя.
– Прощайте. Внушайте юношеству понятия о чести и справедливости.
Хлопов пятится к двери, приговаривая под нос:
– Не приведи Бог служить по ученой части! Всего боишься: всякий мешается, всякому хочется показать, что он тоже умный человек. Слава Богу, принял скудную лепту! Авось не заглянет в классы!
Последними в дверь одновременно протискиваются Бобчинский и Добчинский. Ревизор изрядно утомился от вереницы посетителей и старается сократить разговоры со словоохотливыми помещиками. Они представляются один после другого:
– Житель здешнего города, Петр Иванович сын Бобчинский.
– Помещик Петр Иванов сын Добчинский.
– Ну что? Слушаю! Денег нет у вас? – берет быка за рога Хлестаков.
– Денег? Как денег? – теряются от такого оборота помещики.
Удивляясь их бестолковости, Хлестаков громко поясняет:
– Взаймы рублей тысячу.
– Такой суммы, ей-Богу, нет. А нет ли у вас, Петр Иванович? – спрашивает друга Бобчинский.
– При мне-с не имеется, потому что деньги мои, если изволите знать, положены в приказ общественного призрения, – разводит руками Добчинский.
Внимание Хлестакова привлекают старинные серебряные часы, висящие на цепочке поперек живота Добчинского.
– Антикварная вещица, – цокает он языком.
– Дедовские… Времен Очаковских и покоренья Крыма… Дед при светлейшем князе Потемкине-Таврическом служил в прапорщиках, – он поспешно снимает с себя часы и подает их Хлестакову. – Не откажите принять в подарок-с… В знак почтения… От чистого сердца… Вместе с цепочкой-с.
– Не откажусь. И цепочка пригодится.
Не желая ударить в грязь лицом, Бобчинский снимает с шеи золотой медальон.
– И от меня… брелок-с… бабушкин.
– И брелок давайте.
– Имею очень нижайшую просьбу, – кланяется Бобчинский.
– А что, о чем?
– Я прошу вас покорнейше, как поедете в Петербург, скажите всем там вельможам разным: сенаторам и адмиралам, что вот, ваше сиятельство, или превосходительство, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский.
– Не беспокойтесь, – заверяет его Хлестаков. – Вскоре о вас все узнают. Дети будут в школе ваше имя заучивать.
Выпроводив просителей, Хлестаков походит к свету и пересчитывает ассигнации, полученные от чиновников. Он вполголоса декламирует засевшие в памяти строки: «Скажи мне, ветхая бумажка: Где ты была, где ты жила…». Где ты жила не знаю, сейчас пересчитаю! Четыре сотни от городничего, четыреста от судьи, столько же дал попечитель, триста – почтмейстер, еще от либераста по ученой части, все на пользу, деньги не пахнут. Полторы тысячи. Ну-ка полюбуемся на самую ветхую бумажку.
Он рассматривает одну ассигнацию и читает:
– «Объявителю государственной ассигнации платит ассигнационный банк десять рублей ходячею монетою». И подпись роскошная: управляющий князь Хованский. Ба! Вот почему судья сказал, что письмо за подписью князя Хованского. Круто! Но что мне делать с этими бумажками, когда я вернусь… Вот серебряная луковица – это раритет. Её можно сдать в комиссионку. Медальон золотой… Портрет бабки долой… Тяжелый медальон, интересно, сколько он стоит на ассигнации. Гм, ассигнации… написано, что их меняют на ходячую монетою. Если разменять на серебро, а еще лучше – на золото. Зарыть где-нибудь в надежном месте, а после возращения откопать клад золотых монет. Вот это решение! Золото только подорожает за это время путешествия между веками. А если клад найдут? Но я знаю такие места в Глупове, куда никто спокон века нос не совал. Надо только выяснить, как разменять бумажки на звонкую монету?
За дверью раздается деликатное покашливание. Хлестаков прячет в карман все деньги, кроме десятирублевой ассигнации. Входит любезно улыбающийся городничий, пришедший проведать высокого гостя.
– Позвольте побеспокоить, ваше превосходительство! Как изволили почивать?
– Отлично! Перины и пуховики, словно в гостях у бабушки.
– Мои чиновники приходили представляться с утра пораньше. Они не утомили ваше превосходительство?
– Сплоченная команда. Все на одного и каждый за себя.
Городничий говорит про себя: «Это неспроста! Наверняка Земляника донес, но погоди, свинья в ермолке, я для тебя тоже кое-что припас». Он протягивает Хлестакову какую-то бумагу и присовокупляет следующее:
– Удостойте благосклонного внимания, ваше превосходительство. Я позволил себе дать письменную аттестацию каждому подчиненному.
Хлестаков открывает донос и читает:
– «Почтмейстер Хлопов пьет горькую». Вы бы, Антон Антонович, поосторожнее с ним, – комментирует он. – «Попечитель богоугодных заведений Земляника нечист на руку». Неужели?
– Вор первостатейный, интриган и доносчик, – характеризует попечителя городничий. – Заморил голодом больных в лазарете.
– Да, я заметил, что горбольница очень скудно обставлена. Никакого медицинского оборудования. Одни клистиры. Даже простенького рентгена нет… Впрочем, может его еще не изобрели… «Судья Ляпкин-Тяпкин вольнодумец»
– Ваше превосходительство, позвольте добавить. Судья не только несомненный вольтерьянец. Он в Бога не верует, в церковь не ходит, а как начнет рассуждать о сотворении мира – хоть святых выноси.
– Он довольно ловко использует диалектический метод. Сказал, что любит читать философические сочинения.
– Сам сознался в вольнодумстве! Я, ваше превосходительство, никаких книг не читал и не читаю. Много грехов за мной, но хотя бы в этом я чист перед Богом и Государем, – он размашисто осеняет себя крестным знамением и убежденно говорит. – Все беды от книг! Понаписали умники, а нам в Глупове это совсем ни к чему. Особливо иноземные сочинения.
– Давно пора поставить барьер перед западной пропагандой, – одобрительно кивает посланец 21 века.
– Не барьер, ваше превосходительство, барьера недостаточно! Крепость, незыблемый бастион, дабы защититься от загнивающей Европу. Ведь они цветут токмо наружно-с, а внутри – мерзость запустения. Деньгами богаты, а духовно нищие по сравнению с нами. Разврат, безверие, неуважение к священным узам брака – все оттуда идет. Разве только мужиков на мужиках и баб на бабах еще не венчают, прости Господи!
– Такое уже наблюдается на гейском Западе. Поживите с моё – увидите собственными глазами.
– Точно так, ваше превосходительство. Простите старика, не могу молчать. Петр Великий был редкий государь… такой государь!.. Но, право, зря он прорубил окно в Европу. И теперь бы его заколотить, окно-с, пятивершковыми гвоздями… Повернуться к Европе, извиняюсь, жопой – пусть понюхают наше исподнее, исконное!
– Они завидую нашим успехам, а потому и клевещут от бессилия и ненависти.