– Вы очень любезны, граф…, – Пушкин выходит из кабинета и говорит вполголоса. – …но почему-то от ваших любезностей хочется удавиться.
Бенкендорф подходит к окну, выходящему на улицу. Он смотрит в спину быстро удаляющемся Пушкину. Он идет по Гороховой в сторону дома княгини Голицыной, послужившей ему прообразом «Пиковой дамы». Бенкендорф укоризненно качает головой, как бы недоумевая, что делать с этим поэтом. Потом он возвращается к своему столу, звонит в колокольчик. Входит адъютант, шеф жандармов кивает на дело, лежащее перед ним.
– Касательно сей глупейшей глуповской истории. Приказываю задержать эмиссара и изъять известную монету.
Жандармский ротмистр, как полководец перед битвой, стоит за столом, устланным картами. Он обращается к присутствующим на военном совете городничему и почтмейстеру:
– Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить важное известие. От его сиятельства главноначальствующего над Третьим отделением графа Александра Христофоровича Бенкендорфа получено предписание о незамедлительном арестовании мнимого ревизора. Прощу ознакомиться с диспозицией секретной операции.
Он разворачивает большой план дома городничего на Соборной, составленный на основании сведений почтмейстера.
– Черный вход перекрывают ваши полицейские, Антон Антонович.
– Держиморда и Свистунов не подкачают! – городничий полностью уверен в своих подчиненных.
– Входим двумя отрядами, – продолжает ротмистр с немецкой непреклонностью и самоуверенностью, свойственной генералу Пфулю перед Аустерлицким сражением. – Die erste Kolonne marschiert в людскую, die zweite Kolonne marschiert в гостиную. Я скрываюсь в засаде в спальне вашей супруги.
– Она будет рада, – улыбается городничий.
– Сикурс будут подавать два двухвершковых кавалера.
– От горшка два вершка! – пренебрежительно тянет городничий. – Позвольте предложить Держиморду, у него кулаки с тыкву.
– Двухвершковым унтер-офицерам не достает двух вершков до сажени. Касками в потолки упираются. Они для того взяты на службу, дабы приводить в трепет злоумышленников и пресекать поползновение к сопротивлению. Итак, после того как будут скрытно заняты господствующие позиции, вы Антон Антонович перемещаетесь в авангард. Сначала вы делаете отвлекающие экзерции в коридоре, а когда убедитесь, что инкогнито ничего не подозревает, совершаете марш в его комнату. Там вы предлагаете ему выгодный размен государственных ассигнаций на мятежные дукаты. Как только он передает вам ассигнации и получает известную монету, вы подаете условленный сигнал. Мы подаем вам сикурс и подвергаем инкогнито заарестованию. Полная виктория! Wir erhalten Ränge und Auszeichnungen, а вы, милейший Антон Антонович, заслуживаете в качестве милости ссылку в места не столь отдаленные.
– А нельзя ли заслужить возвращение в первобытной состояние, то есть городничим с тем же чином, – заискивающе вопрошает городничий.
– Посмотрим, каковы будут виды высшего начальства? – уклончиво отвечает ротмистр.
Хлестаков сидит у окна, томно смотрит на сгущающиеся сумерки. В это время слышен голос Держиморды: «Куда лезешь, борода? Говорят тебе, никого не велено пускать».
– Допустите, батюшка! – раздаются голоса. – Вы не можете не допустить: мы за делом пришли.
– Пошел, пошел! – рявкает Держиморда. – Не принимает, спит.
Крики и шум усиливаются, Хлестаков высовывается из окна.
– Что там такое?
К твоей милости прибегаем, – кричат невидимые купцы. – Прикажи, государь, просьбу принять.
– Впустите их, впустите! – приказывает Хлестаков.
Он принимает из окна просьбы, развертывает одну из них и читает:
– «Его высокоблагородному светлости господину финансову от купца Абдулина…». Какому финансову? Черт его знает, есть у них такой чин или нет?
В комнату вползает на коленях толпа бородатых купцов с кузовом вина и сахарными головами. Купцы обращаются с мольбой:
– Челом бьем вашей милости! Обижательство терпим совсем понапрасну.
– От кого? – спрашивает Хлестаков.
Ему отвечает один из купцов, самый бойкий и горластый:
– Да всё от городничего здешнего. Такого городничего никогда еще, государь, не было. Такие обиды чинит, что описать нельзя. Если бы, то есть, чем-нибудь не уважили его, а то мы уж порядок всегда исполняем: что следует на платья супружнице его и дочке – мы против этого не стоим. Нет, вишь ты, ему всего этого мало – ей-ей! Придет в лавку и, что ни попадет, все берет. Сукна увидит штуку, говорит: «Э, милый, это хорошее суконцо: снеси-ка его ко мне». Ну и несешь, а в штуке-то будет без мала аршин пятьдесят.
– Неужели? Ах, какой ловкач! – восхищается Хлестаков.
– Ей-Богу! – божатся купцы и наперебой взывают к ревизору. – Такого никто не запомнит городничего. Забери его от нас подальше, милостивец. Не побрезгай, отец наш, хлебом и солью: кланяемся тебе сахарцом и кузовком вина.
– Нет, мне этот товар совсем не нужен, – отстраняет их приношения Хлестаков. – Деньгами лучше.
– Мы и деньгами поклонимся, – обещает за всех самый бойкий из купцов. – Не посрамим Глупов, братцы. Ну-ка жертвуйте господину финансову.
Купцы передают самому бойкому из купцов засаленные ассигнации, тот набирает неопрятную кипу и с низким поклоном вручает их Хлестакову.
– От глуповского купечества с нижайшей просьбой!
– Вот это другое дело! – хвалит Хлестаков. – А вот что братцы я вам скажу! Вы же коммерцией занимаетесь?
– Какая у нас коммерция, отец родное. Кое-как перебиваемся торговлишкой, – отвечают купцы.
– Хотите нажить пять рублей на рубль… Даже десять рублей.
– Кто же откажется? Только мы – глуповцы, а у глуповца, известное дело, нет ни капитала, ни сноровки. Сидим по своим лавочкам и боимся городничего и его опришников.
– Слышали, братцы, что скоро будет война с турками?
– Нет, милостивец.
– В Петербурге только и говорят о войне. Крым будет наш!
– Вашество финансово, нешто Крым не наш? – озадаченно спрашивает один из купцов. – Говорил мне на пошехонской ярмарке один купец, что кажинный год ездит туда за солью.
– Крым наш, конечно. Но турки обнаглели, беспредел чинят.
– Известно, басурмане!
– Мы их в бараний рог согнем!
– Неужто Царьград будем воевать? – крестится один из купцов. – Крест на святой Софии!
– Вы, братцы, можете принять участие в подрядах на поставку сапог и шинелей.
– Сено, подводы для войск, – возбужденно перешептываются купцы.
– Сбрасывайтесь, коммерсы, деньгами по силе возможности. Я вам гарантирую победу в тендерах на поставки обмундирования и провианта.
– Отец родной, последнюю копейку пожертвуем для православного воинства! – клянутся купцы. – Токмо сейчас у нас нет, все тебя отдали, милостивец!
– Приносите завтра и побольше, – разрешает Хлестаков.
– Принесем, благодетель… Крест на святой Софии… подводы, сено… ничего не пожалеем…
Купцы, по-прежнему стоя на коленях, пятятся и гурьбой выползают из комнаты. Хлестаков остается в одиночестве. Он смотрит в окно и разговаривает сам с собой:
– Коммерсов я, пожалуй, пощипаю. Ловко я задвинул насчет подрядов, они сразу клюнули. Вообще, разворотливому человеку не так уж и плохо в этом времени. Здесь как-то даже честнее, что ли. И слуху нет про то, что народ является единственным источником власти. Ага, источником, конечно! Вот здесь все четко: самодержавный царь и точка. Никаких тебе выборов. Один раз выбрали Рюрика и род его – на тысячу лет и забыли о выборах навсегда. А у нас устраивают какие-то гоголевские комедии. Расходы, карусели, нервотрёпка с рисованием результатов – к чему все это? Какому дебилу не ясно, что демократия на нашей исконной почве не приживается. Нашему народу необходима твердая единоличная власть, при которой не забалуешь! Если приглядеться, здесь все тоже самое, как у нас. Господа и рабы – и у нас тоже податной народишко, только называют иначе и по телевизору разводят словоблудие. А кого, собственно говоря, стесняться? Довелось родиться крепостным, так и вкалывай на барина, не гунди в интернетах… Хайло открыл – сейчас на конюшню под розги… Развлечение забавнее, чем сериалы по телику… Да, здесь определенно можно недурно устроиться. Накупить мертвых душ, как этот… как его… Чичков, Чичагов? Что он с ними делал? Кажись, толкнул по хорошей цене или заложил. Ну что-то можно провернуть наверняка. Или просто приобрести деревеньку с живыми крестьянами, завести гарем из молодых девок, пожить в свое удовольствие. Никуда не торопишься, никого не опасаешься, чего лучше! Ну её, эту цивилизацию! Стоит ли мне возвращаться? Серьезно думаю, что мне здорово повезло, что я сюда попал.
В разгар мечтаний Хлестакова дверь в его комнату приоткрывается и в образовавшуюся щель протискивается Анна Андреевна, облаченная в пышный наряд. Она подходит к Хлестаковы со спины и легонько бьет его по плечу веером. Хлестаков вздрагивает от неожиданности.
– Иван Александрович, я уверена, что вы человек просвещенных взглядов и не осудите мать семейства, ненароком заглянувшую в гости к привлекательному мужчине.
– Все пучком!
– Что?
– Ни в коем случае, сударыня.
– Вы должны понять утонченную женщину, истосковавшуюся по светскому обществу в этом глупом Глупове.
– Мне поначалу было совсем хре… пардон, некомильфо, как вы говорите, но потом я немного обвыкся. И вы привыкните… хотя о чем это я?
– Благодарю вас за сочувствие, сразу видно столичное воспитание. Ох, мне дурно от волнения!
Анна Андреевна делает вид, что у неё кружится голова и ловко падает дает в обморок на руки удивленного таким поворотом дела Хлестакова.
– Гражданочка! Сударыня! Вам плохо? Надо вызвать скорую. Ах ты, чёрт!
Дверь приоткрывается и в комнату впархивает разодетая Марья Антоновна. Она видит мать в объятиях Хлестакова и ахает:
– Какой пассаж!
– Что это тебе привиделось, глупышка? – как ни в чем ни бывало спрашивает очнувшаяся мать.