Трактир «У чешской короны».
Явление 1
Инвальд, Инвальдова, Климент Штепанек.
В трактир входят супруги Инвальды, за ними появляется молодой человек Климент Штепанек, довольно робкий и предупредительный.
Инвальд (обращаясь к Штепанеку). Так ты теперь будешь писарем у пана списователя?
Штепанек. Да, подрядился писать под диктовку. Пан Гашек ошпарил руку и теперь ему затруднительно писать самому.
Инвальдова (ворчливо). Не следовало ему учить меня, как готовить подливу к кнедликам. Кухня – не место для мужчины. Тем более которые из Праги.
Инвальд. Какое жалование?
Штепанек (с большим воодушевлением). Мне обещали четыреста крон в месяц. По-моему недурно. Сейчас в нашей деревне работу не найти.
Инвальд. Пан списователь щедро платит, когда у него есть деньги.
Инвальдова. Только не всегда они есть, а по правде сказать, их никогда нет.
Штепанек (весьма обеспокоенно) Неужели? Раньше я видел пана списователя на улице таким оборванцем, что его можно было принять за бродягу. А как съездил в Прагу, вернулся настоящим щеголем. Приоделся в хороший синий костюм, купил приличную серую шляпу, завел трость с серебряным набалдашником. Мне показалось, что он поправил свои дела (озадаченно чешет в затылке).
Инвальд. После Нового года он и пани Шурой уехали в Прагу вместе с паном Артуром и пани Лонгеновой. Пан списователь мечтал увидеть своего Швейка на сцене. Только пани Шура рассказала, что в день их приезда театр закрыли по распоряжению властей. Так он и не увидел Швейка. Теперь, говорят, чета Лонгенов укатила в Берлин, там будут выступать в кабаре.
Инвальдова. Пражская херечка теперь вертит хвостом перед немцами. Тьфу!
Штепанек. (разочаровано). Я был уверен, что Швейк приносит солидный доход. Вот оно как!
Инвальд. Денюжки у пана списователя водятся.
Инвальдова. Только недолго задерживаются.
Инвальд. Как ему переведут деньги по телеграфу, сразу проси своё жалование. На час опоздаешь – он все раздаст.
Штепанек. Спасибо за добрый совет (вынимает из кармана старинные часы луковицей, каких в городе уже не найти, открывает крышку, смотрит на стрелки) Уже девять. Пора идти.
Инвальдова. Куда?
Штепанек. Мы уговорились, что он будет диктовать мне с девяти утра до двенадцати, а потом вечером.
Инвальдова. Да ты что! Пан списователь почти никогда не встает до полудня, а пани принцезно его караулит.
Штепанек. Что же делать? Правда, мы уговорились, что он будет платить даже за простой, когда не сможет диктовать.
Инвальдова. Так и радуйся своему счастью. Будешь сидеть сложа руки, а денюжки капают.
Штепанек. Нет, неудобно все-таки. Я схожу к ним наверх, напомню о себе.
Инвальд. Иди, если не хочешь нас слушать. Только голову побереги!
(Климент Штепанек поднимается по шаткой лестнице на второй этаж в комнаты Гашеков. Через некоторое время слышится громкий крик, брань. Штепанек кубарем слетает с лестницы, поправляет помятую прическу)
Инвальдова (злорадно). Убедился?
Штепанек. Они еще не проснулись. Ласково просили подождать.
Явление 2
Те же и Гашек.
Из своей комнаты наверху спускается Гашек. Он одет по-домашнему, его правая рука забинтована. Гашек громко зевает и почесывается.
Гашек (обращается к трактирщику). Лекса, бить мили, налей мне рюмку сливовицы и скажи кухарке, чтобы приготовила мне кошачий танец.
Пани Инвальдова (ворчит под нос). Вот ведь придумал пан списователь название блюда – крошево из вареной картошки, жареных сосисок и крутых яиц. Наверное, в Праге все так едят, будто с кошками отплясывают.
Гашек (выпивает рюмку сливовицы, которую принес трактирщик, блаженно улыбается, потом останавливает взор на Клименте Штепанеке и что-то припоминает). Молодой человек, это вы меня будили?
Штепанек. Я, пан Гашек. Мы договаривались, что вы будете мне диктовать.
Гашек. Уж простите, что спросонья задал вам трепку. Давайте мириться. Лекса, налей парню рюмку, а мне дай вторую. Про здрави!
(Гашек и его писарь выпивают. Пани Инвальдова приносит Гашеку миску с «кошачим танцем», он с удовольствием ест).
Штепанек. (робко заводит беседу). Пан Гашек, вы будете сегодня диктовать Швейка?
Гашек (зевая). Пусть Швейк сегодня поспит, а мы поработаем над чем-нибудь полегче, чтобы денег заработать. Приготовь бумагу и перо.
(Штепанек с готовностью раскладывает на столе письменные принадлежности: бумагу, чернильницу, промокашку, перья и выжидательно смотрит на писателя)
Гашек. Итак, начнем! Заголовка пока не пишите, оставьте для него место. Придумаем его после, в зависимости от того, что получится. Надо сочинить юмореску, а какую – понятия не имею. (Гашек встает из-за стола, расхаживает по крошечному пространств между столами, потом останавливается и внимательно смотрит на писаря). Ты помнишь своих школьных учителей?
Штепанек. Да уж не забуду! Не учение, а мучение. Один пан Мареш со всемирным жидовским заговором чего стоил! А еще пан Швольба, учитель словесности. Он, точно, был того (крутит пальцем у виска) Вечно придумывал дурацкие темы для сочинений. Слава Богу, его перевели от нас.
Гашек (бьет себя по лбу, как будто его осенила мысль) Вот хорошее имя. Швольба! (начинает диктовать так быстро, что Штепанек едва поспевает за ним) Разве только нелепой случайностью можно объяснить, что полоумному Швольбе было доверено воспитание учащейся молодежи. Судьба грубо подшутила над учителем. Ему пришлось сидеть за гимназической кафедрой, вместо того чтобы прогуливаться в хорошую погоду в садике известной лечебницы.
Штепанек (хихикает). В садике известной лечебницы. Я догадался. В сумасшедшем доме. Нашего учителя и правда надо было туда упрятать.
Гашек. А ты бывал в сумасшедшем доме?
Штепанек. Бог миловал!
Гашек. А я находился на излечении в императорско-королевском чешском институте для душевнобольных. Попал туда после того, как ночным прохожим показалось, будто я спьяну собираюсь прыгнуть с Карлова моста во Влтаву. Более приятного времяпровождения, чем в сумасшедшем доме, я за всю жизнь не припомню. Там такая свобода, которая и социалистам не снилась. В сумасшедшем доме каждый волен говорить все, что взбредет ему в голову, словно в парламенте. Там можно выдавать себя и за бога, и за божью матерь, и за папу римского. Один даже выдавал себя за святых Кирилла и Мефодия, чтобы получать двойную порцию. Познакомился я там с профессором, который доказывал, что внутри земного шара имеется другой шар, значительно больше наружного.
Штепанек. Шар внутри больше наружного. Надо же, до чего дошла наука!
Гашек. Как ты себе это представляешь?
Штепанек. Не знаю… Нас сочинениями мучили, а естественные науки плохо преподавали.
Гашек. Те несколько дней, что я провел в сумасшедшем доме, были лучшими днями моей жизни! Просился остаться подольше, но меня выставили из этого приятного заведения, выдав официальное заключение, что я идиот, но могу занимать любую государственную должность… Впрочем, вернемся к Швольбе. Он задал сочинение и пятиклассник Машек, сын окружного начальника…
Штепанек (откладывает перо и спрашивает с некоторым трепетом). Осмелюсь доложить, окружной начальник – большой человек. Вы и правду велите об это писать?
Гашек. Пиши, пиши. Мы выведем на чистую воду семейку бюрократа. При австрийском владычестве отец Машека занимал ту же должность и писал фамилию на немецкий лад – Матчек, а сразу после переворота переменил фамилию на чешский лад – Машек. Одно неизменно – он был скотиной при австрийцах и таким же остался при республике.
Штепанек (боязливо хихикая). Уж это точно!
Гашек. Пойдем к стойке, мне надо промочить горло. Я тебя за стойкой буду диктовать.
(Гашек и писарь перемещаются к трактирной стойке. Он диктует Штепанеку, который не может сдержать хихиканье. На передний план выходит жена трактирщика, которая убирает со столов и неодобрительно косится на трактирную стойку)
Инвальдова. Ишь как весело смеются! Пан списователь скажет два слова, потом отошлет записанное в Прагу, и ему сразу вышлют денежный перевод. Райская жизнь! Не то, что у простых людей, которым весь день напролет нужно подавать и убирать тарелки. Легко делать деньги из сотрясения воздуха. Потому он и не знает им счета!
(Гашек заканчивает диктовать юмореску и возвращается к убранному столу. Штепанек следует за ним, весело хихикая и покачивая головой от восторга)
Гашек. Ну вот и все, конец юморески. Говорят, учителя Швольбу перевели в Подкарпатскую Русь.
Штепанек (злорадно). В Подкарпатскую Русь! В такую глушь! Поделом ему! Пан Гашек, я дам вам черновик, чтобы вы внесли поправки, а потом я перепишу юмореску набело.
Гашек. Зачем? Я никогда не смотрю и не переписываю. Запечатай в конверт и пошли в Прагу поэту Опоченскому, он готовит к изданию книгу рассказов. А тебя, парень, с боевым крещением!
(Штепанек убегает, чтобы выполнить поручение Гашека, Инвальды тоже удаляются по делам)
Явление 3
Гашек, Львова, Зауэр.
На лестнице появляется Львова. Секундой позже дверь трактира распахивается и входит Франтишек Зауэр, приехавший из Праги.
Гашек (с неподдельной радостью). Франта!
Шура (с неподдельной горечью). Франта!
Гашек. Камрад! Мы тебя заждались. Лекса, наливай по полной!
Шура (в полном отчаянии). Господи, зачем ты создал мужчин!
Гашек. Садись, Франта. Не обращай внимания на женские причитания. Какие новости? Как идет издание Швейка.
Франта. Новости есть и дурные и…
Гашек (перебивает компаньона). Начни с хороших.
Франта. Дурные и очень дурные. С каких начинать?
Гашек. Тогда с самых плохих.
Франта. Типография окончательно отказалась печатать Швейка, пока мы не заплатим долг. За новые выпуски требуют вперед. Говорят, мы ненадежные клиенты.
Гашек. Так заплати им из выручки от проданных выпусков.
Франта. Нет выручки. Книготорговцы возвращают тетрадки, говорят, что покупатели ругаются за задержку продолжения. Ты ведь шлешь по нескольку страничек и все время задерживаешь типографию. Конечно, все недовольны.
Гашек. Твои обвинения несправедливы! Я уже написал вторую часть Швейка и почти половину третьей. Пишу без отдыха, даже нанял писаря, чтобы не делать перерыв на лечение руки. И почему все воображают, что Гашек бездельник? За свою жизнь я написал более тысячи статей и юморесок под десятком псевдонимов. Хватит, чтобы заполнить все двадцать семь томов Научного словаря Отто. Я настоящий литературный пролетарий. У меня работа потяжелее, чем в липницких каменоломнях, где добывают строительный камень. И меня еще понукают как загнанную клячу!
Франта. Ярда, я тоже делаю все, что в моих силах. Кстати, я встретил в типографии издателя Сынека, он эксплуататор каких поискать, но человек деловой. Я попросил его взять на себя часть хлопот по изданию Швейка. Кажется, он не прочь. Его торгашеский нос почуял выгоду.
Гашек. Ты правильно сделал. Пусть расчетами с типографией занимается опытный издатель.
(Шура спускается с лестницы и присоединяется к разговору мужчин)
Шура. Нам необходимо повысить продажу Швейка. Если у тебя, Франта, не получается, предоставь заниматься этим Сынеку.
Гашек. Кстати, он уже прислал мне письмо, просил ускорить написание романа.
Франта (пристально смотрит сначала на Львову, потом на Гашека, качает головой). Друзья, мне кажется, вы играете со старым контрабандистом в какую-то темную игру. Вы уже спелись за моей спиной с этой капиталистической акулой Сынеком?
Шура. Если хочешь начистоту, то причина в твоей неразворотливости или нечестности.
Гашек. Шура, Шура, погоди! Я полностью доверяю Франте. Но и ты, Франта, пойми нас.
Шура (перебивает мужа). Мы отовсюду слышим, что роман Ярославчика пользуется огромным спросом, но не видим никаких поступлений. Наоборот, все глубже влезаем в долги.
Франта (с горечью истинно преданного и несправедливо преданного друга). Я вижу, что твоя русская жена – человек деловой. Что же, тоже скажу откровенно, я уже не верю в успех нашего общего предприятия. Может, в том есть и моя вина. Можно ли требовать от анархиста навыков хорошего торгаша? Пусть этим делом занимается Сынек. Вы еще наплачетесь с этим хищником и пожалеете о своем выборе. Но я хочу вернуть вложенные мною деньги. Вот что я предлагаю. На складе лежит часть тиража твоего юмористического сборника «Трое мужчин и акула». Я попытаюсь продать книги и верну мои деньги.
Гашек. По рукам! Бери весь тираж, мне не жалко (оборачивается к жене). Видишь, Шуринька, какой аппетит у нашего Франты. Он сожрал трех мужиков и акулу в придачу.
(Зауэр с досадой уходит, Львова удаляется как триумфатор)
Явление 4
Гашек, Штепанек, Карел Нолль.
Гашек ходит между столами, собираясь с мыслями. Штепанек ждет, когда ему будут диктовать. От нечего делать он смотрит в окно и видит приближающегося к дверям человека.
Штепанек. К трактиру идет пан, чей портрет висит на вашей стене.
Гашек. Карел Нолль? Не может быть!
(входит Карел Нолль, первый и самый знаменитый исполнитель роли Швейка на театральной сцене и в кино. Он вылитый Швейк.)
Нолль. Добрый вечер всей честной компании!
Гашек (окидывает актера оценивающим взглядом) Артур не врал. Так вы, значит, тот самый пан Швейк?
Нолль. Я думаю, что им и должен быть, раз мой батюшка был Швейк и маменька звалась пани Швейкова. Я не могу их позорить, отрекаясь от своей фамилии.
Гашек (обнимает актера). Ну вот я познакомился со своим главным героем. Как жаль, что я не видел вас на сцене!
Нолль. Я играл с величайшим наслаждением. В моей артистической карьере мне особенно удались две роли: Санчо Пансы и Швейка, причем последняя гораздо больше. Что я знаю об испанской жизни? Ничего, тогда как в «Швейке» описаны знакомые мне места. Йезусмария! Весь уголок между Сокольским проспектом и площадью Фюгнера исхожен моими собственными ногами. Неподалеку «Русское кафе», которое посещают сербские студенты, дальше – ночное кафе Бенды.
Гашек. Там меня как-то прихватила полиция.
Нолль. И я тоже как-то попался во время полицейской облавы. Потом пресловутый шантан «У Аполлона», о котором упоминает Киш в книге «Запрещенные злачные места Праги». Я встречал там фельдкурата Каца, он мне до сих пор должен двадцатку за игру в железку. Фельдкурата на «Революционной сцене» играл директор кабаре Артур Лонген, а я сроднился с Швейком. Но, как вы изволили заметить в вашем романе, недолго длилось счастье Швейка. Фельдкурат продал Швейка поручику Лукашу, или, точнее говоря, проиграл его в карты: так некогда продавали в России крепостных. Артур довел кабаре до закрытия и укатил в Берлин, а нас, как крепостных артистов, передал новому директору театра пану Фенцелю, который уволил всю труппу и нанял артистов подешевле. Так что я и все мои товарищи сейчас без работы и без куска хлеба.
Гашек. Мир чистогана во всей красе! Настоящий Швейк не нужен, заменят дешевой подделкой.
Нолль. В Праге для изгнанных артистов места нет. Но мы хотели просить вашего разрешения играть Швейка в провинции по небольшим городам.
Гашек. Конечно, я буду счастлив помощь обиженным товарищам и денег с вам не возьму, это было бы подло (обращается к писарю Штепанеку). Клима, пиши контракт: «Я, Ярослав Гашек, даю разрешение труппе Карела Нолля играть Швейка в чешских селах».
Нолль. Нижайше благодарю, пан Гашек!
Гашек. Где вы дадите первое представление? Мне не терпится увидеть Швейка, ведь в Праге мне не удалось исполнить мечту.
Нолль. Мы начнем с Немецкого Брода, я родом из этого города.
Гашек. Лучше и придумать нельзя. Часа полтора пешей прогулки от Липниц. Я с нетерпением жду.
Нолль. Я арендую городской театр на одно представление, подготовлю декорации, и недели через две – милости просим.
Гашек. Я тебя так просто не отпущу, Карел! Эй, Лекса! Угостим знаменитого актера!
Нолль (умоляюще прижимая руки к груди). Прошу покорно, отпустите меня, пан Гашек. Я ведь знаю за собой слабость. Меня неоднократно выгоняли из театра за дружбу с Бахусом.
Гашек. Пустяки. Швейк пьет, но меру знает. Что он говорил, помнишь?
Нолль. Осмелюсь доложить, Швейк так говорил: «Как-то раз я за одну ночь побывал вдвадцати восьми местах, но, к чести моей будь сказано, нигде больше трех кружек пива не пил».
Гашек. Вот-вот, текст ты назубок знаешь!
Нолль. Вся беда, пан Гашек, в том, что я, если уж начну, то на трех кружках не остановлюсь, в отличие от Швейка. А мне очень хочется сыграть перед вами. Давайте устроим пирушку после спектакля.
Гашек. Идет! После спектакля я выставлю отменное угощение для всей труппы.
Явление 5
Гашек, Львова, Штепанек, Нолль, пани Мюллерова (Инвальдова),
Зал городского театра в Немецком Броде, арендованный для пьесы, которую дает труппа бывших актеров кабаре «Революционная сцена». В сущности, это всего лишь сцена с декорациями трактира «У чаши» в Праге. Поскольку все господы примерно одинаковы, для этой цели вполне подойдет трактир «У чешской короны» в Липницах. Гашек стоит на сцене, к нему присоединяется Львова, потом Штепанек выносит стулья и ставит их на краю сцены. Львова и Гашек занимают места, Штепанек стоит позади. Гашек оживлен и улыбается, но время от времени улыбка сменяется гримасой боли.
Гашек (обращается к жене). Я не представляю, как можно было перенести на сцену большой роман, в котором множество героев и события мелькают быстро, как в калейдоскопе. Многое придется сократить, от многих героев отказаться. И каждый, кто уже прочитал вышедшие тетрадки романа, скажет, что вот это не так и другое зря перекроили.
(на сцену выходит Карел Нолль в образе Швейка. Он садится на стул в центре сцены, задирает штанину и натирает колено оподельдоком из бутыли. К Швейку присоединяется пани Мюллерова. Она убирает холостяцкую квартиру Швека и сообщает ему последние новости. Говорит на чешском, потом незаметно переходит на русский)
Мюллерова. Так нам забили Фердинада.
Швейк (продолжая натирать колени). Ктерихо Фердинанда, пани Мюллерова? Я знам два Фердинанда. Едного, тен же слугой у дрогисти Пруси, а потом знам Фердинанда Кокошку, со сбирал ту пси говинка. Обоих ни чуточки не жалко.
Мюллерова. Але, милостпана, пана арцивеводу Фердинанда. Того тулстлихо, набожниго.
Швейк. Иезусмария! Вот-те на! А где это с господином эрцгерцогом Фердинандом приключилось?
Мюллерова. В Сараеве его укокошили, милостпана. Из револьвера.
Швейк. Сараево это в Боснии, пани Мюллерова. Эрцгерцог, значит, приказал долго жить. Долго мучился?
Мюллерова. Тут же помер, милостпана. Известно – с револьвером шутки плохи. Недавно у нас в Нуслях один господин забавлялся револьвером и перестрелял всю семью да еще швейцара, который пошел посмотреть, кто там стреляет с четвертого этажа.
Швейк. Из иного револьвера, пани Мюллерова, хоть лопни – не выстрелишь. Таких систем – пропасть. Для такого дела я бы купил себе браунинг: на вид игрушка, а из него можно в два счета перестрелять двадцать эрцгерцогов.
(Неутомимый шутник Гашек вынимает браунинг и пугает им жену и Штепанека. Между тем на сцене Швейк завершает лечебную процедуру, встает, берет котелок и чистит его).
Пани Мюллерова, я пошел в трактир «У чаши». Если придут спрашивать про терьера, за которого я взял задаток, то скажите, что я держу его на своей псарне за городом.
(уходит, за ним сцену покидает пани Мюллерова).
Явление 6
Гашек, Львова, Штепанек, Паливец (Инвальд), Бретшнейдер
Трактир «У чаши». Трактирная стойка очень похожа на стойку в трактире Инвальда, да и появляющийся из двери трактирщик Паливец очень смахивает на Лексу Инвальда. Он убирает посуду в шкаф.
Гашек (комментирует происходящее на сцене) Узнаю трактир «У чаши». На самом деле ни для кого на Боиште не секрет, что там под вывеской трактира скрывался дом свиданий. Паливец знал наперечет всех уличных девок. Стоило ему подмигнуть, как он подробно расспрашивал, какую вам: блондинку, брюнетку, разведенную или замужнюю дамочку, образованную или без образования. Через десять минут она была у вас в постели и с метрическим свидетельством. Раньше необразованные дороже стоили.
Львова (с негодованием) Вот по каким притонам ты таскался до войны!
Гашек (досадуя, что сболтнул лишнее) Вовсе нет, Шуринька. Я ходил только в «Аполлон», заведение без женской прислуги.
(В трактир «У чаши» входит агент тайной полиции Бретшнейдер, он заводит невинный разговор с трактирщиком)
Бретшнейдер. Хорошее лето стоит.
Паливец. А всему этому цена – дерьмо!
Бретшнейдер. Ну и наделали в Сараеве делов!
Паливец. В каком «Сараеве»? В нусельском трактире, что ли? Там драки каждый день. Известное дело – Нусле!
Бретшнейдер. В боснийском Сараеве, уважаемый пан трактирщик. Там застрелили эрцгерцога Фердинанда. Что вы на это скажете?
Паливец. Я в такие дела не лезу. Ну их всех в задницу с такими делами!
Бретшнейдер (внимательно смотрит на занавеску, на которой раньше висел портрет Троцкого). А когда-то здесь висел портрет государя императора. Как раз на том месте, где теперь зеркало.
Паливец. Вы справедливо изволили заметить, висел когда-то. Да только гадили на него мухи, так я убрал его на чердак. Знаете, еще позволит себе кто-нибудь на этот счет замечание, и посыплются неприятности. На кой черт мне это надо?
Явление 7
Те же и Швейк (Карел Нолль).
В трактир «У чаши» входит добродушно улыбающийся Швейк.
Швейк. Агой, Паливец! Кружку темного, пару сосисок и рогалик (получает из рук трактирщика кружку темного пива, смотрит на свет). Темное, потому что в Вене тоже траур.
Бретшнейдер (быстро подсаживаясь к Швейку). Все это сербы наделали, в Сараеве.
Швейк. Ошибаетесь. Это все турки подстроили. Нечего нам было отнимать у них Боснию и Герцеговину.
Бретшнейдер. Но сознайтесь, что это большая потеря для Австрии.
Швейк. Конечно, потеря, спору нет. Фердинанда не заменишь каким-нибудь болваном. Ведь подумать только – дядя государя императора, а его пристрелили! Это же позор! Несколько лет назад у нас в Будейовицах на базаре проткнули одного торговца скотом, некоего Бржетислава Людвика. А у него был сын Богуслав, – так тот, бывало, куда ни придет продавать поросят, никто у него ничего не покупает. Каждый, бывало, говорил себе: «Это сын того, которого проткнули на базаре. Тоже небось порядочный жулик!»
Гашек (наклоняясь к жене). На самом деле Людвик – мой приятель, никогда он скотом не торговал, я его для смеха вставил.
Бретшнейдер. Странное, однако, сравнение. Сначала говорите о Фердинанде, а потом о торговце скотом.
Швейк. Боже сохрани, чтобы я вздумал кого-нибудь с кем-нибудь сравнивать! Вон пан Паливец меня знает. Я никогда не допускал оскорблений высочайших особ., которые обычно делаются спьяну.
Бретшнейдер (весьма заинтересовано). А какие оскорбления обычно делаются спьяну?
Паливец. Прошу вас, панове, перемените тему. Я, знаете, этого не люблю.
Швейк. Всякие оскорбления. Велите сыграть вам австрийский гимн, и сами услышите, что наговорят про государя императора. А он, старик, по правде сказать, этого не заслужил. Примите во внимание: сына Рудольфа он потерял во цвете лет; жену Елизавету у него проткнули напильником; а брата – мексиканского императора в какой-то крепости поставили к стенке. А теперь на старости лет у него дядю подстрелили. Вы думаете, что государь император все это так оставит? Плохо вы его знаете. Война с турками непременно должна быть. «Убили моего дядю, так вот вам по морде!» Война будет, это как пить дать. Сербия и Россия в этой войне нам помогут. Может статься, что на нас в случае войны с Турцией нападут немцы. Ведь немцы с турками заодно. Но мы можем заключить союз с Францией, которая точит зубы на Германию, и все пойдет как по маслу. Война будет, больше я вам не скажу ничего.
Бретшнейдер (встает, отворачивает полу пиджака и показывает Швейку значок с двуглавым орлом, прикрепленным к подкладке) Эвиденцбюро, императорско-королевская агентурная служба. Вы арестованы, я немедленно отведу вас в полицию.
Швейк. Иезусмария! Я не обмолвился ни единым словом, которое могло бы кого-нибудь оскорбить.
Бретшнейдер. Вы совершили несколько преступлений, среди которых имела место и государственная измена (глядит на Паливца) За вами придут вечером.
Швейк. Не тревожься, Паливец! Я арестован всего только за государственную измену.
Паливец. Но я-то за что? Ведь я был так осторожен!
Бретшнейдер (усмехаясь) За то, что вы сказали, будто на государя императора гадили мухи. Вам этого государя императора вышибут из головы.
(Швейк, заложив руки за спину, уходит под конвоем агента тайной полиции. Паливец хватается руками за голову и тоже уходит. Невидимые зрители долго аплодируют. Гашек неистово хлопает, потом обращается к Шуре)
Гашек. Нолль уловил характер Швейка.
Шура. Я что-то не пойму. Ведь он неправильно предсказал. Франция – это Антанта, а немцы были заодно с австрияками. Твой Швейк ошибся.
Гашек. Прими во внимание, что Швейк не получил должного дипломатического образования. Впрочем, все те, кто имел дипломатическое образование, предсказывали не лучше.
Штепанек. Пан Гашек, позвольте спросить, неужели при австрийцах могли посадить за засиженный мухами портрет.
Гашек. Перед тобой такой преступник собственной персоной. Однажды я написал рассказ о торговце писчебумажными принадлежностям, который продавал портреты государя императора в еврейские корчмы и в полицейские участки. Он с удовольствием поставлял бы портреты и в школы округа, но они не соответствовали одобренному размеру. Школьный инспектор так ему и заявил ему: «Согласно предписанию школьного совета, государь император должен быть покороче. Не рассчитывайте, что вам удастся всучить нам всякий хлам. Весь ваш государь император – товарец третьего сорта». О моем рассказе стало известно в Вене, после чего полицейские и военные органы объявили розыск автора. Подумать только: идет мировая война, я в России, дряхлая Австро-Венгрия катится в пропасть, а меня ищут за непочтительные высказывания о портрете.
Львова. Дикость какая за царей сажать! А вот если бы какая-нибудь контра оскорбила портрет одного из вождей мирового пролетариата, его бы народ в клочья разорвал. (уточняет после паузы) Контру, я имею в виду.
Явление 8
Гашек, Львова, Штепанек, Швейк (Нолль), Баутце (Агапов)
На импровизированной сцене меняют декорации. Гашек, сидя на стуле, размышляет вслух. Закрывают занавеску и превращают сцену в гарнизонную больницу.
Гашек. Любопытно, как труппа Нолля обыграет сцену призыва доброго вояка Швейка на военную службу. С его-то разыгравшимся ревматизмом! До войны меня из-за ревматизма четырежды признавали негодным к строевой службе, а как грянула война, чудесным образом выяснилось, что я здоров как бык. Это установил старший штабной врач Баутце из призывной комиссии, которая свирепствовала в пивных павильонах на Стрелецком острове. Известно его выражение: «Das ganze tschechische Volk ist eine Simulantenbande» – «Весь чешский народ – банда симулянтов».
(На сцену выходит старший штабной врач в халате поверх военной форме. В нем при некоторой фантазии можно узнать облаченного в военный мундир товарища Агапова. Врач садится за стол. Раздается стук в дверь.)
Врач (рявкает по-немецки) Herein!
(Дверь открывается, входит Швейк на костылях. Он ковыляет к столу, перекладывает костыли в левую руку, вытягивается как может в струнку, отдает честь и докладывает).
Швейк. Господин старший штабной врач! Домобранец Йозеф Швейк по вашему приказанию явился.
Врач. Какую болезнь симулируешь?
Швейк. Осмелюсь доложить, у меня ревматизм.
Врач (с тонкой иронией). Ах вот что, ревматизм… Это действительно тяжелая болезнь. Ведь и приключится этакая штука – заболеть ревматизмом как раз во время мировой войны! В мирное время прыгает, бедняга, как козленок, а разразится война, сразу у него появляется ревматизм. Не болят ли коленки?
Швейк. Осмелюсь доложить, болят.
Врач. У нас большой опыт лечения ревматизма. Строгая диета, клистеры, промывание желудка, обертывание в мокрые простыни три раза в день,
Швейк. Осмелюсь доложить, все это каждый должен претерпеть ради государя императора. И промывание желудка, и клистиры. На этих клистирах держится империя.
Врач. Молчать! Ты у меня выздоровеешь быстрее, чем на минеральных водах.
Швейк. Осмелюсь доложить, здесь у вас точно санаторий на водах. Вот когда я несколько лет тому назад отбывал действительную военную службу, в нашем полку больного связывали «в козлы» и бросали в каталажку, чтобы он вылечился. Раз лежал там один с самым настоящим сыпным тифом, а другой рядом с ним в черной оспе. Оба были связаны руки к ногам, а полковой врач пинал их ногой в брюхо за то, что, дескать, симулируют.
Врач. Молчать. Вы, молодчики хитры! Один приобретет рак желудка где-нибудь у парикмахера за пятнадцать крон. Другой вколет под кожу керосин. Но запах выдает, другие, кто поумнее, вкалывают бензин, а совсем умные – смесь бензина с эфиром. А как ловко симулируют бешенство! Один тут кусался и выл, только пены у рта не мог добиться. Пришлось ему сдаться. Во время утреннего обхода стал возле койки во фронт, отдал честь и говорит: «Осмелюсь доложить, господин старший врач, пес, который меня укусил, оказался не бешеным». Я окинул его таким уничтожающим взглядом, что он затрясся всем телом и тут же прибавил: «Осмелюсь доложить, господин старший врач, меня вообще никакая собака не кусала. Я сам себя укусил в руку». После этого признания его обвинили в членовредительстве, чтобы не попасть на фронт. Меня не проведешь, как ни старайся. Ну-с, что ты о этом думаешь?
Швейк. Осмелюсь доложить, не думаю ни о чем.
Врач. Himmeldonnerwetter! Он таки вообще ни о чем не думает! Почему же ты, сиамский слон, не думаешь?
Швейк. Осмелюсь доложить, потом, что на военной службе этого не полагается. Когда я несколько лет назад служил в Девяносто первом полку, наш капитан всегда нам говорил: «Солдат не должен думать, за него думает его начальство. Размышления никогда не доводят…»
Врач. Молчать! Ты вовсе не идиот, Швейк, ты хитрая бестия и пройдоха! Понимаешь?
Швейк. Так точно, понимаю.
Врач. Сказано молчать? Слышал?
Швейк. Так точно, слышал, «молчать».
Врач. Кругом! Марш!
(Швейк отдает честь и, держа костыли под мышкой, строевым шагом направляется к двери)
Врач. Парень здоров как бык, симулирует да к тому же болтает и издевается над своим начальством. Он думает, что мы здесь только для потехи, что военная служба – шутка, комедия.
Швейк (выйдя за дверь, негромко напевает).
Я-то вздумал в самом деле,
Баловать с войной,
Дескать, через две недели,
Попаду домой.
Явление 9
Гашек (Водичка), Нолль (Швейк), Львова, Штепанек.
Львова (утирает слезы). Как сурово было при старом режиме! Забрали на службу калеку! Хорошо, что ты, Ярославчик, со своим ревматизмом перешел на нашу сторону. А в плену, бедненький, чуть не умер от тифа. После всех перенесенных болезней тебе надо беречь здоровье, а ты даже не даешь докторам себя осмотреть. Мне не нравится, что ты часто держишься за бок. Надо проверить печень.
Гашек (отмахиваясь от жены). Моя печень в полном порядке. Не порть прекрасный вечер глупыми причитаниями. Давай лучше подыграем актерам. Пошли на сцену.
(Гашек хватает жену за руку и выбегает с ней на сцену. Шура упирается)
Львова (с испугом). Я не умею играть.
Гашек. Зато я прирожденный актер. Много раз выступал в кабаре.
Львова. Нас освистают. Я плохо говорю по-чешски.
Гашек. Не беда! Будешь венгерской прислугой. Эй, Карел. (на сцене появляется Нолль, уже переодетый в военную форму) Сыграем Швейка и старого сапера Водичку?
Швейк (берет под козырек) Яволь, пан списователь!(почти без перехода) Водичка, спасибо за угощение. Мне пора идти на Шпроньскую улицу, дом шестнадцать.
Водичка. Я тебя провожу. Не таков старый сапер Водичка, чтобы оставить друга одного, когда он идет в мадьярский дом. Ты этих мадьяров не знаешь. Сколько раз мы, чехи, с ними дрались. Короче говоря, мадьяры – шваль!
Швейк. Иной мадьяр не виноват в том, что он мадьяр.
Водичка. Как это не виноват? Попробовал бы ты попасть в такую переделку, в какую попал я, когда в первый день пришел на курсы. Какой-то балда начал нам на доске чертить и объяснять, что такое блиндажи, как делают основания и как производятся измерения. Черт побери, думаю, для чего я, собственно говоря, на фронте записался на эти курсы: для того, чтобы удрать с фронта или чтобы вечерами чертить в тетрадочке карандашиком, чисто школьник? Отправился я вечером в Кираль-Хиду и со злости только о том и думал, как бы найти тихий кабачок, надраться там, съездить кому-нибудь по его мадьярскому рылу и с облегченным сердцем пойти домой. Но человек предполагает, а бог располагает. Нашел я у реки среди садов подходящий кабачок: тихо, что в твоей часовне, все словно создано для скандала. Только я съездил по морде двум посетителям, как на меня насели восемь гусар. Я спьяна и не заметил, как они собрались в соседней комнате. Гоняли меня по садам всю ночь. Разве это люди? Скоты!
Швейк. Ну вот мы и пришли (читает вывеску) «Скобяная торговля господина Каконя». Ты бы лучше подождал здесь, пока я сбегаю на второй этаж.
Водичка. Оставить тебя одного? Плохо, брат, ты мадьяров знаешь, сколько раз я тебе говорил! Я его как хрясну…
Швейк. Послушай, Водичка, дело не в мадьяре, а в его жене. Ведь когда мы с твоей кельнершей Руженкой сидели за столом, я же тебе объяснил, что несу любовное письмо от своего обер-лейтенанта и что это строгая тайна. Мой обер-лейтенант заклинал меня, чтобы ни одна живая душа об этом не узнала. Ведь твоя кельнерша сама согласилась, что это очень секретное дело. Никто не должен знать о том, что господин обер-лейтенант переписывается с замужней женщиной.
Водичка (упрямо). И ей заеду, мне все равно. Плохо, брат, ты старого Водичку знаешь.
Швейк. Ладно уж, пойдем вместе.
(Швейк и Водичка стучат в дверь. Из-за двери появляется смущенная Александра Львова и в полной растерянности спрашивает на русском).
Львова. Что мне делать?
Водичка (передразнивает). Mit kellene tennem? Nem tudom. Не понимаешь? Научись, девка, говорить по-чешски.
(отстраняет Шуру и проходит в дверь, за ним протискивается Швейк с письмом в руках. Через некоторое время слышится звон разбитой посуды, женский визг, кто-то скатывается по лестнице. Раздается крик невидимого Водички «Ах ты, мадьярская рожа!» Звуки ударов и стоны.)
Явление 10
Швейк (Нолль) и Водичка (Гашек).
Швейк и Водичка выходят на сцену. Они немного растрепаны. Швейк сияет, Водичка хмурится.
Швейк. Ну вот, Водичка, нас и отпустили. Разве ты недоволен, что дивизионный суд официально признал нас абсолютно приличными людьми? Правда, я при допросе всячески вывертывался, но ведь так полагается. Когда меня аудитор спросил, зачем мы ворвались в квартиру господина Каконя, я ему на это ответил просто: «Я полагал, что мы ближе всего познакомимся с господином Каконем, если будем ходить к нему в гости». После этого аудитор больше ни о чем меня не спрашивал, этого ему оказалось вполне достаточно. В суде нельзя признаваться.
Водичка (недовольно ворчит). Если бы я совершил что-нибудь бесчестное, я бы ни за что не признался. Просто стыд и срам, что нас освободили! Выходит, никто не поверил, что я об этих мадьярских хулиганов измочалил свой ремень. Все равно как если бы мне сказали: «Дерьмо всякое, а лезет еще драться!»
Швейк. Теперь нам каждому за своей частью на фронт. Как кончится война, заходи проведать. С шести вечера я всегда в трактире «У чаши» на Боиште.
Водичка. Приду. Там скандал какой-нибудь будет?
Швейк. Там каждый день что-нибудь бывает, а уж если выдастся очень тихий день, мы сами что-нибудь устроим.
(друзья расходятся по разные стороны сцены. Издали доносится голос Водички)
Водичка. Швейк! Швейк! Какое «У чаши» пиво?
Швейк. Великопоповицкое! Приходи лучше в половине седьмого, на случай если запоздаю!
Водичка. А в шесть часов прийти не сможешь?!
Швейк. Ладно. Ровно в шесть после войны!
(актеры покидают сцену, потом возвращаются од овации и раскланиваются. Гашек через некоторое время идет на свое место, Нолль продолжает раскланиваться.)
Явление 11
Гашек, Штепанек, Львова, Нолль.
Гашек отходит к краю сцены и без сил присаживается на стул. К нему подбегает Штепанек, восторженно трясет ему руку.
Штепанек. Какой успех, пан Гашек! Весь Немецкий Брод рукоплещет вашей пьесе!
Гашек. Сапер Водичка – мой любимый персонал. Казалось бы, я интернационалист до мозга костей, должен ненавидеть чешского шовиниста Водичку, но сердцу не прикажешь. Обожаю драчуна!
Штепанек. Ага! Как он ему заехал, мадьяру-то. И ловко они вывернулись после драки.
Гашек (уставшим голосом, придерживая больной бок). Не всем так везет. Наши всегда дрались с мадьярами – и в Венгрии и в России. А вот был такой случай. В мае 1918 года на вокзале в Челябинске один пленный венгр бросил чугунную ножку в чешского легионера. И угадай, чем закончилась челябинская драка?
Штепанек. Разбитыми рожами?
Гашек. Гражданской войной.
Штепанек. Вы шутите, пан Гашек?
Гашек (устало). Жизнь ни один юморист не перешутит. Она превзойдет любую самую буйную фантазию. После столкновения на челябинском вокзале наркомвоендел товарищ Троцкий отдал распоряжение разоружить чехословацкий корпус. Но только вышло наоборот. Чешские легионеры разоружили слабые красноармейские отряды и захватили всю Сибирскую железную дорогу. И заполыхала Гражданская война, охватившая шестую часть планеты.
(к Гашеку подходит Нолль, которого сопровождает Львова. Гашек собирается с силами и встает, делая вид, что он весел и бодр)
Гашек. Карел! Благодарю тебя за блистательно сыгранную роль. А теперь, как обещал, отметим наш общий успех. Я угощаю всю труппу!
Шура (с испугом) Ярославчик! На тебе лица нет. Тебе следует отдохнуть!
Гашек. Ни слова, женщина! Мы со Швейком назначили друг другу свидание после войны, а все войны закончились: и империалистическая и гражданская. Так дай же нам отпраздновать!
(обнимает Нолля и покидает сцену, оставив жену, которая в ужасе заламывает руки)