— Конечно, игла, — пробурчала она себе под нос.
Вооружившись отверткой, Джин удалила дефектную деталь и, закрыв глаза, покрутила тонкий металлический стерженек между пальцами. Сталь была гладкой, как весенняя травинка, еще полная сладкого сока. Крошечный заусенец на кончике подтвердил первоначальный диагноз. Джин поставила новую иглу и убедилась, что на катушке достаточно нити для контрольного шва: не слишком много, не слишком мало. Наконец сделала нужное количество стежков на белой ткани с большей осторожностью, чем обычно, тщательно следя за тем, как игла проходит сквозь нити основы и утка[1], — один стежок следовал за другим. Она проверила длину стежков и ровность шва и, удовлетворившись результатами, обернула надкусанную нить вокруг катушечного стержня на верху машинки, тем самым показывая, что проверка закончена.
Только после этого Джин позволила себе прислушаться к тому, что творилось вокруг. Гул голосов, которые становились все возбужденнее, нарастал.
Восемнадцатилетняя Фрэнсис, ровесница Джин и ее соседка по столу в течение последних трех лет, энергично пихнула Джин локтем и кивнула в сторону противоположного конца цеха, где в дверном проеме высилась фигура мужчины. Судя по всему, он кого-то искал, оглядывая женские головки с туго заплетенными и подколотыми косами. Наконец он заметил Джин и застучал тяжелыми ботинками по деревянным половицам, двигаясь по проходу между стеллажами со швейными машинками с левой стороны и столами работниц — с правой.
Все здесь знали Дональда Кэмерона, который в свои двадцать пять лет выглядел на все сорок. Не обращая внимания на протесты бригадира, Дональд решительно шагал, производя при этом гораздо больше шума, чем нужно. Достигнув стола Джин, он подошел к девушке и склонился над ней так низко, словно собирался поцеловать.
— Решил меня навестить? — улыбнулась она, вдыхая его запах, чувствуя тепло кожи.
— Зашел ненадолго, — ответил он.
Она смотрела на Дональда, и все женщины, работавшие рядом, тоже не сводили с него глаз. Кожаный фартук, синие грубые парусиновые штаны, подпоясанные широким кожаным ремнем, тяжелые, как гранит, ботинки. Рубашка без воротника с пятнами пота, обтягивающая широкие плечи; рукава высоко закатаны в соответствии с требованиями техники безопасности и закреплены чуть выше бицепсов; обожженные рыжие волоски на руках там, где искры от расплавленного металла каждый день добавляли новые мелкие шрамы. Она бросила взгляд на выступающую мышцу между большим и указательным пальцем, натренированную благодаря ежедневной работе с тяжелым, трехфунтовым молотом. Джин всегда нравились его сильные руки. Вряд ли ее подруги обратили внимание на бурый треугольник на рубашке сзади: эта отметина появилась в прошлом декабре, в тот самый день, когда в своей съемной однокомнатной квартире Дональд, подхватив Джин на руки, сделал ей предложение; она сказала «да», и он так быстро закружил ее по комнате, что Джин совсем потеряла голову и забыла про утюг…
Ей пришлось напрячься, чтобы расслышать слова Дональда: мимо как раз проезжала тележка с новой партией машинок.
Он повторил то же самое, что Джин уже слышала от других:
— Будет забастовка.
Но его уверенность придала словам новый вес и смысл.
— Почему ты так решил?
— Трех женщин перевели из шлифовального цеха, а тем двенадцати, что остались, велели закончить их работу вдобавок к собственной.
— Опять сдельные работники страдают.
— Ну да.
— Как ты об этом узнал?
— Две из них пришли ко мне. Набрались смелости и заявились прямо в литейный цех.
Это было не совсем так: женщины долго жались у входа и собирались с духом, прежде чем войти в такое ужасное место. Но Дональд посчитал, что сейчас лучше назвать их при всех смелыми: пусть это знает и бригадир, который, находясь на другом конце цеха, читает его слова по губам.
Джин видела, что ее соседки прислушиваются к разговору.
— И что теперь будет?
Он показал на окна:
— Посмотри.
Она встала и, сопровождаемая десятками глаз, подошла к окну и выглянула во двор. Там уже собралось несколько десятков женщин, другие спускались по лестнице и присоединялись к ним.
— Началось?
Дональд стоял совсем близко.
— Да, — кивнул он. — После смены состоится митинг. Расскажи подругам. Расскажи всем. — Развернулся и направился к выходу.
Джин вернулась на место и молча села, чувствуя на себе взгляды. Начальник цеха — мужчина с прилизанными волосами и чистыми ногтями, с хорошей зарплатой и пахнущий одеколоном — вышел из своего застекленного кабинета и уставился на нее, как делал уже неоднократно. Девушка спокойно выдержала такое демонстративное внимание, а когда начальник вернулся к себе, решила выполнить просьбу Дональда. Она положила руки на колени и заговорила:
— После работы состоится собрание. Урезаются зарплаты, и профсоюз предлагает организовать забастовку. Приходите.
Джин боялась, что не сумеет подобрать правильных слов, но закипающий внутри протест помог найти именно те, что были нужны, так что ее короткая речь прозвучала четко и однозначно. Ей показалось, что воздух вокруг заряжается энергией.
Прозвучал заводской гудок, знаменуя окончание смены. Работники устремились вниз по широким каменным ступеням. Визг и грохот распиловочных и токарных станков сменился гулом голосов: теперь можно было поговорить о футболе, о детях, о новых платьях и арендной плате за квартиру. Джин хотелось забрать все эти разговоры с собой, чтобы дома, в тишине, спокойно их повспоминать.
Через огромные ворота поток людей выливался на улицу. Начинало смеркаться. В голове все еще стоял шум от заводских машин. Джин и Фрэнсис уверенно шли вперед, рука в руке, вместе с тремя поколениями столяров, печатников, мастеров-игольщиков и маляров. Солоноватый запах тяжкого труда разливался в прохладном вечернем воздухе.
Главное здание фабрики за их спиной с двумя прослойками «глазури» из более светлого камня напоминало торт в кондитерской. Обширная фабричная территория простиралась более чем на сотню акров. Вместе с Джин здесь работало множество ее школьных подруг и соседей. Совместными усилиями они каждую неделю превращали тонны чугуна и кубометры древесины в десять тысяч новеньких швейных машинок.
Теперь эти люди замерли в тревожном ожидании.
— Как думаешь, чем все закончится? — спросила Фрэнсис.
— Пока непонятно…
— Что скажет твой отец?
— Он будет на стороне компании, — Джин убрала за уши несколько выбившихся прядей темно-каштановых волос, — так как считает, что им виднее.
— А Дональд?
— Дональд уверен, что все мы должны быть членами профсоюза. — В голосе Джин прозвучала гордость.
— Это, наверное, сложно.
— Для меня в этом нет ничего сложного. Даже наоборот — воскресенья у нас стали проходить гораздо интереснее. Мы так шумим, что нас, наверное, слышно по всей округе!
Девушки почувствовали, что толпа зашевелилась и стала сдвигаться: сквозь море работников, прокладывая себе дорогу плечами, пробирались несколько мужчин. Выбрав место, они установили на земле большой деревянный ящик, и на него с удивительной легкостью для человека его габаритов запрыгнул Дональд. Он поднял руки, призывая к тишине, и разговоры тут же прекратились.
— Этим утром, товарищи, — медленно, взвешивая каждое слово, начал Дональд, — компания в очередной раз допустила несправедливость в отношении работников. Три женщины из шлифовального были переведены в другие цеха. — Он сделал паузу, чувствуя, как в толпе нарастает напряжение. — Теперь работу пятнадцати человек должны будут делать оставшиеся двенадцать.
Ропот становился все громче и почти заглушил последние слова Дональда. Он прервал речь, давая людям выразить недовольство, а потом продолжил:
— Товарищи, мы должны помнить, что ущемление прав одного из нас отражается на каждом. — Дональд раскинул руки, словно желая объять толпу. — Мы призываем к забастовке в поддержку наших коллег и просим к нам присоединиться. Пора выступить вместе, пора дать понять, что мы не хотим, чтобы с нами так обращались. Мы требуем справедливости! Компания не собирается на этом останавливаться, она планирует и другие изменения, которые затронут всех: нас самих, наших братьев и сестер, наших отцов и матерей. Пора действовать!
Джин обернулась к высокой башне с часами, хорошо видной за много миль отсюда, и заметила, как блеснуло в вечернем солнце окно конторы, когда его захлопнули. «Неужели начальство пыталось прислушиваться к тому, что здесь происходит?» — удивилась девушка.
Когда митинг закончился, молодые женщины, воодушевленные речами и планами, отправились по домам.
— Все это тянется уже много лет, — негодовала Джин. — Они сами вынуждают нас сопротивляться.
Фрэнсис согласно кивнула:
— Оставшимся женщинам нужно кормить детей и платить за квартиру. Как им выполнять увеличенную норму за то же время?
— Если мы сейчас ничего не скажем, то можем оказаться следующими. Вдруг от нас тоже решат перевести трех человек?
— Вот именно! Моя двоюродная сестра работала в этом цеху, прежде чем родила близнецов. Поиск дефектов очень сложен. Сначала нужно найти все щербинки, а особенно глубокие потом заполнить специальным составом и только потом отшлифовать. Это не та работа, где стоит торопиться.
— Чем дальше, тем все хуже и хуже. — Джин обогнула большую лужу на своем пути. — Теперь понятно, почему в январе они обходили все цеха и что-то записывали.
— То есть ты присоединишься к забастовке? — спросила Фрэнсис, и дрогнувший голос выдал ее нерешительность. — Это важный шаг.
— Мы им покажем! Как они будут производить швейные машинки, если на фабрике не останется рабочих? — Джин яростно пнула камень, который отлетел в траву. Спасаясь от него, как от пушечного ядра, из подлеска выскочил кролик. — Смотри, вот так они про нас и думают: мы кролики, испуганные кролики. Но они ошибаются!
Когда Фрэнсис свернула к себе, Джин ускорила шаги. Она почти бежала по улицам, застроенным в несколько рядов жилыми домами из песчаника цвета ржавчины. Запах овсяного пудинга и жареных свиных колбасок доносился из открытых окон. Новость о забастовке распространялась быстро, и девушка чувствовала, как от нарастающей тревоги начинает сводить живот, но она старалась не обращать на это внимания.