— Много времени это не займет.
Конни взяла конверт и уселась на свое обычное место за столом. Она оценила вес и текстуру дорогой канцелярии и обратила внимание на отделку шелковой бумагой.
— Какой милый почерк, приятно на такой смотреть. Я всегда считала, что это признак хорошего образования.
Кастрюля на плите начала плеваться кипятком. Брызги с шипением испарялись на кремовой эмали.
— Я разберусь, пока вы читаете. — Рут подошла к плите и стала изучать ручки регуляторов конфорок, чтобы понять, где убавить газ.
Она не видела, как Конни, пробежав глазами письмо, в ужасе прикрыла рукой рот. Когда Рут нашла крышку кастрюли и убавила газ, листок бумаги был уже вновь сложен и засунут обратно в конверт.
— Отец никогда не любил деликатничать.
— Я вижу. — Конни бросила письмо в карман фартука и посмотрела на часы. — Боже мой, уже скоро придет Альф, а я забыла купить молоко. — Она открыла сумочку и вынула кошелек. — Если я дам вам денег, сможете купить бутылку молока на углу, у Евы? Вы не возражаете?
— Конечно, нет. Только молока?
— Еще немного бекона. — Она открыла дверь почти полностью забитого холодильника и ненадолго задумалась. — Но вам придется зайти в кооперативный магазин, потому что мясник, наверное, уже закрылся.
— Бекон с жиром или без? — спросила Рут, отчаянно пытаясь вернуться к нормальной жизни, где просто покупают продукты.
— Возьмите, пожалуйста, эрширский. — Она протянула Рут пятифунтовую купюру. — Этого должно быть более чем достаточно.
На покупки ушло минут двадцать, потому что магазины находились в противоположных направлениях, но это дало возможность Рут сбежать из квартиры, атмосфера которой внезапно показалась ей холодной. Она решила отдать покупки и, стараясь не выглядеть грубой, уйти как можно быстрее под каким-нибудь предлогом.
Когда Рут подходила к дому Конни, из открытого окна до нее донесся голос Альфа. Он был явно чем-то рассержен. Она еще сильнее пала духом и никак не решалась войти. Рут постояла несколько минут и наконец собралась просто оставить молоко и бекон на лестничной клетке в надежде на то, что в какой-то момент Конни о них вспомнит. Но как только она поставила продукты на пол, дверь отворилась, и она оказалась лицом к лицу с Альфом.
— Извините, мне надо бежать. Пожалуйста, передайте Конни, что я забыла дооформить документы об уходе, а завтра мне нужно отнести их на работу. Так что мне пора идти… — Слова извергались из нее потоком.
— Завтра суббота. Никого во всей вашей больнице не будет до утра понедельника. — Он широко раскрыл дверь, приглашая ее зайти. — Кроме того, с обеда вы явно ничего не ели, так что вам надо подкрепиться сейчас, а то ребенку это не пойдет на пользу.
Рут повиновалась и пошла на кухню, все еще не уверенная, что поступает правильно.
— Конни показала вам письмо?
Он расправил плечи и выпрямил спину, отчего показался Рут еще выше.
— Да. — И впервые почти за четверть века он принял важное решение, не поговорив предварительно с женой: — Мне кажется, вам нужна настоящая семья, и я думаю, что мы можем вам помочь.
Конни не возражала.
Энни
Октябрь 1980 года. Эдинбург
В квартире в Маримонте было очень тихо, пока они не вломились в нее.
Энни зашла первой, за ней последовали ее муж и брат с женой, все их дети, кроме одного, и два внука в колясках. Всего их было тринадцать человек. Они собрались на кухне и совершили семейный ритуал, разложив стол во всю его длину, после чего стали рыскать по квартире в поисках стульев и табуреток. Все сели на свои привычные места. Место же в торце стола, ближайшее к плите, осталось пустым.
Энни посмотрела через стол на Джима, который был почти шести футов ростом и всегда возвышался над нею, но в ее глазах он оставался маленьким младшим братом. Она приподняла брови, предлагая ему начать, но Джим покачал головой:
— Нет, говори ты. Тебе же пришлось оформлять все бумаги и тому подобное.
— Ну как хочешь.
Хлопнула входная дверь: вошел сын Энни с обедом — двенадцать коробок с рыбой из лавки фиш-энд-чипс на углу. Он поставил сумки на стол.
— Я взял соль и соус на всех, чтобы было проще. Надеюсь, попить принес кто-нибудь?
Не успел он закончить, как родственники стали разбирать упаковки с едой, и комната наполнилась уксусным запахом.
Джим встал.
— Я собираюсь предоставить слово моей сестре. — Он открыл банку лимонада. — Но прежде всего я хотел бы поднять тост за моих родителей: Джин и Дональда Кэмерона, без которых мы бы не стали тем, кем стали.
Все принялись открывать банки с газировкой, повторяя тост.
— Никаких разговоров, пока все не поедят, — объявила Энни, откидывая назад седые волосы стального оттенка. — Я не собираюсь есть холодную картошку, спасибо большое.
— Прежде всего я хочу поблагодарить вас за то, что вы пришли. Я знаю, что многим из вас пришлось проделать долгий путь. — Энни посмотрела на лица собравшихся: все они были одной большой семьей. — Я попросила вас всех приехать по очень важной причине. Как вы знаете, эта квартира, которую многие из нас считают домом, на самом деле не наша. И это никогда не было тайной. Ее предоставил маме и папе в тысяча девятьсот семнадцатом году трастовый фонд, учрежденный семейством Джеймсов, и условия найма состояли в том, что они могут жить здесь, сколько сами захотят.
Все согласно закивали.
— Молодежь, однако, может не знать, что после смерти отца в тысяча девятьсот пятьдесят втором году все несколько осложнилось. Мама довела себя до ужасного состояния, потому что думала, что ей придется съехать. Дело в том, что она была больше всего обеспокоена тем фактом, который известен лишь самым старшим из нас: они с отцом никогда не были официально женаты.
После этих слов все младшие члены семьи дружно выдохнули от удивления.
Энни подняла руку:
— Все вопросы после, когда я закончу.
Она отхлебнула имбирного пива и продолжила:
— Это так. За все эти годы, пока она приходила на наши свадьбы и плакала от радости за нас, составляя букеты, они с отцом так и не удосужились связать себя узами брака. И беспокоилась она из-за того, что фонд может узнать правду и выставить ее на улицу. При этом она сама стала себе худшим врагом. Она ничего не говорила нам, пока не довела себя почти до сумасшествия, поскольку еще и никак не могла найти договор после смерти отца. — Энни обвела присутствующих глазами, задержав взгляд на младших членах семьи. — И пусть это послужит всем уроком. Никогда нельзя держать проблемы в себе.
Джим постучал пальцами по столу:
— Энни совершенно права. Если что-то идет не так, об этом обязательно нужно рассказать. Прости, — обратился он к сестре, — я зря тебя перебил, продолжай.
Она начала с того, чем закончила:
— Когда наконец она все же решилась нам сказать, мы просто пошли в трастовый фонд и получили новый экземпляр, но тогда мы не знали, что именно там написано. Как это часто бывает, тревожиться оказалось вообще не о чем: условия аренды сохраняли силу, пока кто-нибудь из них не захочет уехать или они оба не умрут. И Джим, и я всегда говорили маме, что она может переехать к кому-то из нас в любой момент. Мы предлагали ей это много-много раз, но она всегда отказывалась. — Энни улыбнулась. — Упрямство — это наша фамильная черта, но сейчас я все это рассказываю, чтобы вы понимали, что будет дальше.
В дальнем углу стола поднялась рука, но Энни помотала головой:
— Понятно, что у вас масса вопросов, понятно, что я никому не даю и слова вставить, но если вы еще немного потерпите и послушаете меня, то не пожалеете. Сейчас будет более сложная часть. — Она набрала побольше воздуха в легкие. — Мы с Джимом несколько раз встречались с представителями фонда. И сейчас угроза гораздо серьезнее. Квартира эта когда-то принадлежала молодому человеку, который погиб на Сомме в тысяча девятьсот шестнадцатом году. Его семье никогда не требовалась арендная плата, которую вносили мама с папой, так что эти поступления, наряду с некоторыми другими средствами, они использовали для покупки следующей квартиры. А потом несколько раз повторяли ту же процедуру. Сейчас все эти квартиры сдаются за чрезвычайно низкую плату ветеранам — на тех же условиях, что и маме с папой. Это не самая известная организация, ее недвижимость разбросана по всей Шотландии: в Глазго, в Стерлинге и даже в Абердине, где квартиры, наверное, можно продать за кругленькую сумму сейчас, когда в Северном море нашли нефть.
— Пока всем все понятно? — спросил Джим.
За столом согласно закивали.
Энни снова отпила из банки.
— И вот сейчас начинается самое важное. Мамина поверенная предлагает нам попытаться купить эту квартиру. В условиях нет ничего о том, что мы имеем право это сделать, но она думает, что можно уточнить это у фонда.
Она стала переводить взгляде одного лица на другое.
— Мы с Джимом поговорили и в итоге решили собрать вас всех здесь и сообщить, что такая возможность есть, но сами мы так поступать не хотим. Мы даже не собираемся задавать фонду этот вопрос и точно не хотим, чтобы начались какие-то семейные слухи или тайные переговоры на эту тему. — Она усмехнулась. — Надо сказать, поверенная считает, что мы сошли с ума, потому что квартира сейчас стоит довольно дорого. Но мы с Джимом думаем, что мама и папа были здесь так счастливы во многом потому, что знали: квартира досталась им на всю жизнь, даже несмотря на то, что они жили во грехе у нас под носом. Мы думаем, что эта квартира должна перейти другому ветерану, такому, как папа, и стать домом для его семьи — может быть, еще на шестьдесят лет. Все мы, находящиеся сейчас в этой комнате, извлекли выгоду из того, что мама и папа жили здесь. Мы ходили в школу буквально через дорогу, нам не приходилось переезжать каждый год из-за того, что квартирный хозяин все время повышал арендную плату. Я ходила отсюда в колледж, а Джим — в университет. Сейчас у всех нас есть собственное жилье, и, хотя большинству из нас все еще приходится выплачивать ипотеку, нам во много раз легче, потому что мы могли в детстве жить здесь и знать, что нас отсюда никто не выгонит. Технически решение принимаем только мы вдвоем с Джимом, потому что мы — мамины душеприказчики, но наши родители так никогда не поступали. Важные решения они принимали сообща, посоветовавшись со всеми, так что мы, — она снова перевела дух, — пригласили вас сюда, чтобы проголосовать.