— Хочешь есть? У меня, правда, почти ничего нет: я собирался по магазинам завтра в твою честь.
— Доставка? — с надеждой спрашивает она. — Я бы слопала роган джош[39].
— Звучит неплохо.
Через два часа, рассказав ему все о работе шведских железных дорог и трамвайной системы Хельсинки (в рассказе о том и другом очень часто встречается имя Лукас), она начинает расспрашивать его, какой провел последние четыре месяца.
— В последнем письме ты говорил, что еще не нашел работу.
В ответ Фред тяжело вздыхает:
— Так и знал, что ты об этом вспомнишь.
— Никак не получается?
— Я решил больше не работать по контракту и присматриваюсь к чему-нибудь другому.
— Так…
— Я знаю, ты хотела, чтобы я пошел в университет, а не сразу в банк после школы. — Он водит по столу пальцем, повторяя узоры на древесине. — Но через несколько недель мне исполнится тридцать шесть, может быть, стоит попробовать.
— Давно пора.
— Что?
— Говорю, давно пора.
— Думаешь, идея хорошая?
Она кивает:
— Что ты хочешь изучать?
— Я подумываю об истории. — Фред открывает ящик стола, вынимает черную записную книжку и снимает с нее резинку. — Я разговаривал с подругой и делал записи. Она говорит, что поможет составить заявление о приеме, если потребуется. Но сначала мне нужно будет пойти в колледж на подготовительные курсы, потому что школьные выпускные экзамены я сдавал в прошлом столетии.
— Подруга?
— Ее зовут Эллен.
— А что случилось с Самантой?
Фред переносится мыслями в прошедшее лето.
— Оказалось, что я герой не ее романа. — Будто бы, они расстались еще в прошлой жизни. — Или она — не героиня моего. В общем, видимо, это и к лучшему.
— А Эллен?
— Мама, Эллен — просто подруга, — твердо говорит он. — Хорошая подруга — и все.
Она решает сменить тему:
— Да. Итак, с планами на будущее ты определился. А теперь расскажи о квартире. Я вижу, ты уже почти обжился и все тут обустроил. И сколько контейнеров мусора ты выбросил?
Фред смеется:
— Два маленьких.
— Ты еще довольно сдержанно себя повел. Я думала, что вернусь в белые стены, к современному простому дизайну.
— Я настолько предсказуем?
— Я вижу, ты повесил в передней комнате красивые новые шторы. Вот уж не думала, что ты склонен к мягкой мебели и драпировкам.
— Эй! — Он выпячивает грудь. — Нечего издеваться. Должен тебе заявить, что эти шторы — моя работа, целиком и полностью. — Фред поднимает ее со стула и ведет к окнам. — Я сшил вот эти занавески в спальне и шторку для ванной. А если ты заглянешь в кухонные шкафчики, то найдешь там набор новых полотенец и два фартука.
— Впечатляет!
— И я еще не закончил. — Он разматывает веревку на блоке для одежды и медленно спускает его на уровень глаз. — Один банный халат, одна винтажная рубашка, шесть наволочек и… — Фред тянет на себя веревку, чтобы снова поднять блок и зацепить его за крюк, — два пальто деда, которые я нашел в шкафу и перешил на себя.
— Много же у тебя было дел. Ты поменял бабулины швейные машинки на новую?
— Одна отправилась в мусорку, — признается он. — Я собирался туда же выбросить и вторую, но у меня было мало денег, потому что расчет запаздывал, и я решил ее продать.
— И продал?
— В итоге нет. Я ее оставил, потому что она полна тайных историй.
— Я не понимаю.
— Сейчас покажу. Подожди минутку. — Фред выходит в гостиную и забирает оттуда записные книжки, лежащие рядом со швейной машинкой. — Видишь? — Фред кладет одну из книжек перед ней на стол.
— О боже! — Она берет книжку в руки.
— Погоди, мама, ничего не говори. — Он начинает раскладывать их по порядку на столе, как крупье в казино раскладывает карты из колоды. — Так, все на месте, осталась моя. — И Фред добавляет собственный блокнот.
— Где ты их нашел?
— В бабулиной машинке.
— Я понятия не имела, что их так много.
— А, так ты их уже видела?
— Давно. Я думала, их уже выкинули.
Она берет самую первую записную книжку и изучает четкий учительский почерк:
— Это мама бабули. Ее звали Кэтлин.
Фред мысленно возвращается в те дни, когда ребенком в последний раз ходил на кладбище, и силится вспомнить имена на надгробиях, но не может — слишком давно это было.
— То есть моя прабабушка. Да, наверное. После каждой записи здесь стоит «Кэтлин». Ты еще что-то про нее знаешь?
— Не так много. — Она держит записную книжку обеими руками. — Твоя прабабушка была замужем дважды, и бабуля родилась от второго брака. Кажется, Кэтлин была школьной учительницей, но тут я до конца не уверена.
— Что ж, я провел кое-какие исследования, давай попробуем заполнить пробелы.
Она наклоняется к столу и сосредоточивается.
— Машинка была куплена в рассрочку: смотри, вот книга учета. С первыми несколькими платежами что-то странное, не совсем понимаю, в чем дело, но они вносятся еженедельно. Если посмотреть в записную книжку, можно заметить, что шьется огромное количество белых вещей: например, ночных рубашек на порядок больше, чем может износить один человек. Детские юбочки, даже крестильные рубашки. И если бабуля родилась в тысяча девятьсот двадцатом году, все это шилось намного раньше, так что это не ее вещи.
— То есть она шила, чтобы свести концы с концами?
— Похоже на то.
— И что потом?
— Дальше есть пробелы, шилось не так много — несколько платьев, детские сарафанчики и все такое. Но для взрослых почти ничего, так что, видимо, у них дома появились деньги и в двадцатые годы она шила в основном для бабули.
Фред берет следующую книжку:
— А тут снова появляются платья и другая одежда, кроме того, на некоторых страницах уже почерк бабули. Кое-где указан номер выкройки, его можно проверить в Интернете. Вот, например, здесь совпадает. — Он показывает ей распечатанный лист бумаги. — Я не портной, но выкройка кажется действительно очень сложной.
Его мать внимательно смотрит на ткань и выкройку.
— Она мне рассказывала как-то, что начала работать в швейной мастерской в Королевской больнице в пятидесятые и сшила для собеседования новую одежду.
— А, тогда это все объясняет. Наверное, бабуля хотела произвести хорошее впечатление, раз уж собиралась работать швеей.
— А потом что в этих книжках?
— Довольно много стандартного шитья. Ремонт, переделки, шторы, еще какие-то сарафанчики. — Фред закрывает записную книжку. — А потом как отрезало.
— Совсем?
— Да. Вообще ничего с тысяча девятьсот шестьдесят третьего по тысяча девятьсот восьмидесятый год. Бабуля что-то шила для тебя, не помнишь?
Она скрещивает руки на груди:
— Не то чтобы я помнила, Фред, но у нее тогда была новая машинка, электрическая — видимо, как раз та, которую ты выкинул.
Он не замечает, что ее голос подрагивает.
— Гм, да, наверное.
— А что было в тысяча девятьсот восьмидесятом году?
— Тут написано: «Перешивка униформы. Пять платьев». А потом измерения и числа. Это твои?
— А после этого в книжках что-нибудь было еще?
— Только детские вещи. Понимаешь?
Она берет записную книжку и читает:
Ноябрь 1980 года.
Разрезала одеяло в дырочку на четыре части, прострочила кайму.
Простынки в детскую кроватку — шесть штук.
Одеяльце для кроватки.
Полотенца с капюшоном — 3.
— Фред, можешь подать мне стакан воды?
— Конечно.
— И пару таблеток парацетамола, если есть. — Она с трудом подавляет зевок. — Прости, еда была отличная, и я рада наконец-то увидеться, но мне правда нужно домой. Может, разберемся с этим в следующий раз?
— Конечно. Ты выглядишь совершенно измученной.
— Так и есть. Я вызову такси, пожалуй.
Фред
Начало декабря 2016 года. Эдинбург
Мама вернулась — и это прекрасно. Она выглядит прямо-таки счастливой, но собирается пару дней провести дома в одиночестве, чтобы разобрать и постирать вещи, а потом уже отправится к поверенному и узнает, как сейчас обстоят дела. Наверное, мы увидимся на выходных.
Вчера заходил Стэн. Он принес вещь, которую хранил для меня. Я понятия не имел, что это может быть. Оказалось — старый ящичек для денег.
Он закрыт. Стэн думал, что у меня есть ключ, но увы.
И потом он рассказал очень странную историю. Стэн сказал, что дедушка отдал ему этот ящичек на хранение в шестидесятые, на следующий год после того, как Шон Коннери сыграл Джеймса Бонда в фильме «Доктор Ноу»[40], который Стэн смотрел три раза и отмечал, что дедушка вел себя как агент 007!!!
Дедушка, похоже, был тогда новичком на участках. Он перебрался туда из другого места, и о нем мало что знали. Стэн рассказал, как однажды пришел на участок спозаранку и, когда курил там и пил кофе, вдруг заметил высокого незнакомца с ящиком под мышкой. Они кивнули друг другу, пожали руки, после чего дедушка ушел в сарай и запер дверь. Он оставался там больше часа.
Когда дедушка вышел, Стэну показалось, что он натер себе лицо крапивой — такое оно было красное.
Через несколько месяцев, когда наступила дождливая осень, дедушка снова пришел к Стэну на участок и спросил, нельзя ли дать ему на хранение этот ящик. Судя по всему, его беспокоила сырость внутри сарая.
Конечно, я поинтересовался, что было дальше, и Стэн ответил, что потом они обсуждали, как принялись у деда саженцы лука-порея, так как родительские растения были перенесены с его старого участка. Этот разговор Стэн хорошо запомнил, потому что он сохранил несколько семян и продолжает выращивать их и сейчас.
Понятно, что я вовсе не это имел в виду: я хотел знать, спрашивал ли он деда о содержимом ящика. Когда я задал ему этот вопрос, Стэн посмотрел на меня как на инопланетянина и спросил: «Но зачем, сынок?»
С тех пор Стэн хранил ящик и даже забрал с собой, переехав в новый дом.