В шестьдесят лет бабуля вышла на пенсию — это было всего за неделю до того, как ты родился, и она присматривала за тобой, чтобы я могла вернуться на работу. Жизнь повернулась счастливым образом. — Рут снова смотрит на него. — Это все было из лучших побуждений, уверяю тебя.
Фред пытается все же увязать концы с концами:
— А твои родители?
— Вообще не знаю, что с ними.
— Совсем?
— Я полностью их разочаровала.
— Ты никогда не хотела все-таки с ними связаться?
— Нет. Никогда. Я недавно узнала, что они рассказали соседям, будто я умерла от лейкемии — чего только не узнаешь в соцсетях! — Она решительно качает головой. — Мне нечего было им сказать, и я точно не хотела бы видеть их рядом с тобой.
— Но ты Моррисон. Мы оба носим фамилию Моррисон, как дедушка.
— Ты хочешь узнать все до конца, да?
— Мне нужно понять.
— Наверное, это правильно. — Рут закрывает глаза, вспоминая разговор, который случился за много лет до этого. — Примерно в то же время, когда происходило то, о чем я говорила, у меня была пациентка — очень пожилая дама. Она рассказала, что они с мужем на самом деле никогда не были женаты — она просто сменила фамилию. Я даже не знала тогда, что это возможно, но чем больше я задумывалась об этом, тем больше понимала, что не хочу быть Уоткинс, вот и спросила бабулю и дедушку, что они думают об этом. И, как сейчас помню, дедушка сказал: «Если ты станешь Моррисон, это будет для меня большая честь». И за несколько недель до того, как ты родился, я сменила фамилию. Поэтому ты тоже Моррисон.
— То есть на самом деле я Уоткинс. — Он смотрит на нее. — Или, может быть, Йорк.
— Нет, Фред. Ты Моррисон.
Он пытается уложить все это в голове. Ему всегда говорили, что он очень похож на деда. В конце концов, его назвали в его честь. Внезапно у Фреда начинается приступ гнева, направленный неизвестно на кого:
— То есть ты лгала мне всю жизнь. Вы все мне лгали. Каждый из вас.
— Я старалась сделать как лучше.
— Почему ты мне не рассказала? Почему? — Фред снова меряет шагами кухню, пока ему в голову не приходит новая мысль: — Если ты солгала мне насчет этого, то чего еще ты мне не рассказала?
— Что ты имеешь в виду?
— Мой отец — что с ним случилось? — Фред снова принимает вызывающую позу, складывая руки на груди. — Много лет я думал, что он ушел от нас и сбежал на север Англии. Это было бы забавно, если бы не оказалось абсолютным враньем.
— Прости.
— Что значит «прости»?! — Фред чувствует, что сейчас сорвется. — Откуда я знаю, что он мертв? Как я могу быть уверен в том, что это правда?
— Я тебе уже сказала, что писала ему в Америку.
— И что?
— И я не получила ответа.
— То есть он может быть еще жив?
— Нет, Фред, он умер. Дедушка тоже написал ему письмо. Оно вернулось с пометкой синим карандашом: «АДРЕСАТ УМЕР».
— А если это неправда?
— Я тоже подозревала, что так может быть, так что несколько лет назад провела расследование и нашла его в Интернете. Он погиб в автокатастрофе в Чикаго почти сразу после того, как вернулся домой. В газете была заметка. Он так и не получил моих писем.
— А что случилось с тем письмом с синей пометкой? — Фред цепляется за каждую ниточку, пытаясь сложить все факты, чтобы понять, нет ли в семье еще каких-то тайн.
— Дедушка сжег его у себя на участке, как и то, которое я получила от отца. Он сказал, что если я оставлю их у себя, то они будут похожи на струпья, которые постоянно расчесываешь, отчего раны не заживают. Наверное, в этом он был прав.
— И все? Это совершенно точно все?
— Да, кроме…
— Кроме чего?
— Я никогда не знала, что у них была дочь. Они ни разу о ней не заговаривали.
— И ты никогда ничего не подозревала?
В ее глазах стоят слезы:
— Никогда.
Фред снимает со спинки стула свой дождевик:
— В таком случае, если у тебя все, я пойду домой. Я устал, и мне есть о чем подумать.
Рут встает, чтобы обнять и поцеловать его на прощание, но Фред уходит, громко хлопнув дверью. Она остается одна, и только вибрирующие стекла книжного шкафа в коридоре напоминают о его недавнем присутствии.
Фред
Начало декабря 2016 года. Лит
Коридоры бывшей школы украшены мишурой и бумажными гирляндами, но Фреду меньше всего на свете хочется сейчас праздновать Рождество.
Дверь мастерской открыта, а на верстаке в ряд выложено множество серебристых шпиндельных головок, очищенных от черной краски. Они полностью лишились винтажного вида.
— Это опять я, — говорит он знакомой фигуре с фотоаппаратом в руках.
Эллен продолжает фотографировать, но все же отвечает:
— О, привет. Я почти закончила.
— Они как будто только что с конвейера сошли.
Она откладывает фотоаппарат в сторону и поворачивается к нему.
— Я знаю. Разве они не восхитительны? — В ее голосе звучит театральный пафос.
— Не уверен, что восхитительны, но впечатление производят.
— В таком состоянии они не были с тех пор, как вышли из литейного цеха. — Эллен определенно очень довольна. — Я так рада.
Фред касается блестящей металлической поверхности.
— И что вы собираетесь с ними делать? — спрашивает он.
— Шить в голом виде!
— Что-что?
Эллен смеется:
— Да ладно, я издеваюсь. Это последний кусочек головоломки. Я могу использовать все запчасти: покрываю эмалью, изгибаю, а из маховых колес делаю дверные молотки. Корпуса идут к краснодеревщику, а все, что остается после него, раскалывается на дрова. Но шпиндельные головки всегда приходилось выбрасывать — до сегодняшнего дня.
Он улыбается, заметив ее энтузиазм.
— Это как-то связано с новым оборудованием, о котором вы говорили в прошлый раз?
— О, вы запомнили! Да, в одной из мастерских появилась новая художница, и она предлагает мне по двадцать фунтов за каждую, если я смогу довести их вот до такого вида.
— Похоже, возиться с этим долго.
Эллен улыбается:
— Да, но на самом деле это не моя работа. У моего двоюродного брата автомастерская, а в ней есть пескоструйный аппарат. Он счищает с них краску, а прибыль мы делим пополам.
Фреда поражает внезапный приступ зависти: он пытается представить себе, каково иметь братьев, тетушек, двоюродных сестер. От этого Фред злится на себя и пытается вновь включиться в разговор:
— И что художница собирается делать с ними во всем их обнаженном великолепии?
— Она будет раскрашивать их вручную и превращать в бижутерию.
— И думает, что сможет их продать?
— С другими предметами у нее получается — со старыми велосипедами или садовыми инструментами. Кроме того, у нее уже есть почитатели, а это наполовину выигранное дело, если вы хотите кормить себя своим искусством.
— Сейчас даже трудно представить, что они не всегда так выглядели.
— Я знаю. Кроме того, это единственные запчасти, для которых я не смогла найти применения, так что все сложилось идеально.
— То есть все идет в дело, кроме визга — как на свиноферме.
— Эй! — Эллен строит рожицу. — Не могли бы вы пощадить мои вегетарианские чувства? Но да, вообще-то всё. Для меня придумать, куда деть шпиндельные головки, было просто необходимо.
— Будь вы скаутом, вам достался бы почетный значок за вторичную переработку.
— Вы не первый так шутите. Как ваши портняжные занятия?
— Нечего глумиться. Вы уже вторая, кто их высмеивает.
— Я и не высмеиваю, я серьезно.
— Правда хотите знать?
— Да.
— Ну тогда сообщаю, что занятия идут неплохо. Я успешно перешил старые вещи дедушки. — Фред указывает на жилет и картинно поворачивается вокруг своей оси. — А сейчас подумываю приобрести выкройку и сшить что-нибудь с нуля.
— И что это будет?
— Не знаю. Может, ночная рубашка.
— Мне кажется, вы увлеклись винтажными вещами, — быстро говорит она.
— Просто продолжаю семейные традиции.
— Осталось еще только найти ночной колпак — и вы будете выглядеть, как в экранизации «Рождественской песни в прозе»[42].
— Моя прабабушка шила их на той же машинке сотню лет назад. Все, что она делала, она заносила в записную книжку, — так мне и пришло это в голову. Надеюсь, что прабабушка гордилась бы мною.
Эллен улыбается:
— Забавно, что вы так говорите: я про свою прабабушку думаю так же.
Он вздыхает:
— Только она мне не прабабушка.
— Что?
— Она мне на самом деле не прабабушка, бабуля мне не бабуля, а дедушка не дедушка.
— Это имеет какое-то отношение к тому свидетельству о рождении?
— Да, — кивает Фред.
— Думаю, вам лучше объяснить.
— Если коротко, то мой отец исчез, когда мама была беременна мною. Позже она узнала, что он погиб, но в то время считала, что ее просто бросили.
— Это ужасно.
— Я знаю. Много лет я о нем не спрашивал, потому что мне говорили, что она очень расстроится. — Фред берет с верстака винт и катает его между пальцами. — Мама связалась со своими родителями, но те попросту отказались от нее. И после этого бабуля и дедушка предложили ей пожить у них в свободной комнате.
— Почему они так поступили?
— Я думаю, что она даже не спрашивала; мама была просто благодарна за то, что кто-то о ней заботится — да и обо мне тоже. Когда я увидел свидетельство о смерти, я подумал, что это какой-то жуткий семейный секрет, который она по неизвестным причинам от меня скрывает. Но оказалось, что мама и сама ничего не знала о Лилиан. — Он пожимает плечами. — Я думаю, что, может быть, бабуля и дедушка относились к ней как к дочери, которая так и не выросла.
— Как-то это странно.
— Наверное, со стороны оно так и выглядит, но на прошлой неделе я много об этом думал и, честно говоря, Эллен, пришел к выводу, что они были просто обыкновенными людьми, которые сделали что-то необыкновенное. Когда мама мне наконец рассказала обо всем, я был просто в ярости, но потом, когда я переварил всю информацию, понял, что она была потрясена не меньше моего.