— Да уж, вот это новости!
— Вот именно. И чем больше я об этом думаю, тем чаще спрашиваю себя: а зачем им было говорить ей о Лилиан? Они хотели маме помочь, а не заставить ее думать, что она заменила им умершую дочь.
— Да, наверное.
— И, конечно, теперь все, что мне в детстве казалось довольно естественным, получило более сложные объяснения: например, в доме не было ни одной фотографии мамы в детстве. Дедушка говорил, что их ограбили и вор унес все фотоальбомы. Это смехотворно, но ведь ребенком ты веришь всему, что говорят?
— И как вы теперь это воспринимаете?
Прежде чем ответить, он собирается с мыслями:
— Дедушка написал мне письмо, которое я получил уже после его смерти, и вчера вечером я его перечитывал. Там написано, например: «Эту квартиру называла домом твоя мать». Конечно, она называла ее домом, но это не значит, что она действительно жила здесь с детства. Похоже, все подсказки были у меня перед носом, а я их просто не увидел.
— Я думаю, ваш мозг теперь заполняет пробелы.
— Да-да. Кроме того, все эти записные книжки…
— Как раз хотела о них спросить.
— Там записано все, что было сшито на этой машинке, — с самого первого стежка. Есть несколько пробелов, но теперь, когда я подобрал все остальные кусочки головоломки, они отлично подходят друг к другу. Нет данных примерно за двадцать лет — я раньше думал, что часть записных книжек просто потерялась.
— Как жаль!
— Нет, вы не понимаете: пропущенный кусок приходится на время между смертью Лилиан и тем, когда бабуля начала перешивать мамину форму. Она не подходила к машинке почти двадцать лет.
— Она просто бросила шить?
— Нет, не думаю. Когда я вселился в квартиру, там осталось две машинки: одну вы видели, а вторая была электрическая, шестидесятых годов. У нее сгорел мотор, это показалось мне небезопасным, и я просто ее выбросил. Теперь я думаю, что записные книжки принадлежали не какому-то конкретному человеку, а машинке, если вы понимаете, о чем я.
— Я бы хотела на них посмотреть, если вы не возражаете.
— Конечно, я их в следующий раз захвачу. Но осторожнее: от них можно расчувствоваться и начать хлюпать носом.
— А что насчет ваших «настоящих» бабушки и дедушки? — Она изображает в воздухе знак кавычек. — Они еще живы? Сейчас, наверное, они должны быть уже совсем пожилыми.
— Не знаю.
— И ваша мама тоже?
— Да, и она точно не собирается это выяснять или пытаться с ними связаться. Я уже спрашивал.
— Может, если бы вы навели справки вместе…
— Ее это не интересует. Недавно она узнала, что они рассказали всем, даже ее школьным подругам, что она умерла от рака.
— Какая гадость! — Эллен даже не пытается скрыть отвращения. — И никому не пришло в голову проверить?
— Она же не вернулась, а к тому времени и фамилию сменила. Кто поставит под сомнение слова скорбящих родителей?
— А вы? Не хотите о них что-нибудь узнать?
— Даже не знаю. Мама сказала, что я могу попытаться, если захочу, но она точно не желает иметь к этому никакого отношения, что осложняет дело. Действовать за ее спиной мне не хочется.
— А что насчет семьи вашего отца?
Фред пожимает плечами:
— Я не знаю. Кажется, все, что я много лет считал правдой, перевернулось вверх тормашками.
— Но вы все-таки докопаетесь до истины. Просто потребуется немного времени.
— Наверное, вы правы. Но сейчас мне нужно подумать о чем-нибудь другом. Отведите меня к этой женщине, которая раскрашивает детали. Мне надо купить подарки на Рождество, а мама любит поддерживать людей, которые делают необычные вещи. — Он открывает дверь мастерской. — Что за…
На полулежит огромная, мармеладного оттенка куча шерсти — как раз там, куда Фред собирался поставить ногу. Куча начинает шевелиться.
— А-а… — Эллен замечает, в чем дело. — Познакомьтесь с Данди, нашим официальным мышеловом. Только его все подкармливают, так что он не очень мотивирован.
Она наклоняется и щекочет кота. Тот не двигается, и Эллен просто через него перешагивает.
— Нет смысла ждать, пока он уйдет: Данди считает, что все здание принадлежит ему.
Фред выходит за ней в коридор и закрывает дверь.
— Да, так часто бывает, — соглашается он.
Фред
Середина декабря 2016 года. Эдинбург
Мы нашли еще один кусочек головоломки Моррисонов. Точнее, мама нашла.
Вчера она приехала ко мне с каким-то свертком, похожим на тот, в котором лежали записные книжки. Когда мама их увидела, сразу вспомнила, что в прошлом году дедушка дал ей на сохранение коробку. Дело было примерно тогда же, когда она готовила квартиру к установке двойных стеклопакетов, так что мама убрала коробку в шкаф в коридоре, чтобы никто об нее не споткнулся. И после всего, что случилось, да еще после железнодорожных приключений — и знакомства с Лукасом, который, кажется, скоро (!!!) приедет, — она совсем о ней забыла.
В коробке оказались два коричневых бумажных свертка. В первом был альбом с черно-белыми семейными фотографиями. На одной фотографии пожилая дама держала на руках младенца, а рядом с ней сидела молодая бабуля. Сзади дедушкиным почерком было написано: «Кэтлин, Конни и Лилиан, сентябрь 1957 года».
На другой фотографии, датированной тысяча девятьсот пятьдесят восьмым годом, маленькая девочка в платье-сарафане сидела на траве на моем заднем дворе. На третьей та же девочка, но уже постарше, держала за ботву большую репу: на заднем плане я заметил сарай на участке, но не тот, который я помнил. Наш участок был квадратным и открытым, а этот — длинным и узким и заканчивался ограждением. Я вспомнил, как Стэн говорил, что, когда они познакомились, дедушка только появился на их участках, так что, наверное, он отказался от предыдущего и решил начать все с нуля — там, где никто не стал бы задавать вопросов.
Последняя фотография была сделана у моей старой школы. Лилиан стоит на ней в школьной форме, с широкой улыбкой на лице и без переднего зуба, и держится за руку дедушки.
Второй сверток оказался мягким и гибким. Внутри было детское платьице цвета батата, имбиря или осенних листьев, усеянное вишнево-красными лепесточками, а с талии свисали два пояска, которые должны были завязываться сзади. Тут же лежала и выкройка — на 5–6 лет.
Подол не подрублен. Платье так и не было закончено.
Когда Фред и Рут подходят к школе, по доносящимся оттуда звукам они понимают, что наступила перемена. Дети прыгают через скакалку, которая периодически задевает гаревое покрытие: «Сорок ОДИН, сорок ДВА, сорок ТРИ — ВСЁ».
Дети носятся с одного конца площадки на другой. Кто-то падает лицом вниз и кричит, но тут же встает и ковыляет за другими.
Ворота кладбища кажутся меньше, чем помнится Фреду, а вот деревья, наоборот, больше. Легкий ветерок гоняет неубранные упавшие листья перед ними, когда они идут по дорожке.
— Ты уверен, что нам сюда? — спрашивает Рут.
— Да, это в самом конце, рядом с забором, — отвечает он. — Я просто не знал, что ты никогда не бывала здесь.
— Бабулю и дедушку кремировали, а Кэтлин умерла задолго до того, как мы познакомились. И если ты прав, то бабуля меня все равно сюда не привела бы — слишком много было бы вопросов.
Фред замедляет шаг и озирается в поисках знакомого места.
— Вертолетики, — говорит он, подбирая семечко клена и запуская его в воздух. — Значит, где-то рядом.
Мать указывает на надгробие:
— Не то?
Гранитная глыба мало-помалу зарастает лишайником, а в выгравированной надписи обосновался мох.
Фред снимает перчатки и проводит пальцами по буквам:
Брюс Бакстер
1887–1954
Любящий муж
Кэтлин Бакстер
1886–1958
А ниже, в самом низу камня, почти закрыта листвой морозника еще одна надпись:
Лилиан Джин Моррисон
Их внучка
1957–1963
Фред и Рут смотрят друг на друга, и Фред прерывает молчание:
— Бабуля приводила меня сюда каждую неделю, когда мы возвращались из школы.
— Каждую неделю? Когда ты вчера мне об этом сказал, я думала, что ты был здесь пару раз.
— Каждую неделю, по понедельникам.
— Почему ты ничего не говорил?
— Она сказала, что это наш с ней секрет, вот я и молчал. Видимо, я просто думал, что это другая дорога домой. Бабуля говорила, что мы навещаем ее маму и папу, — улыбнулся он. — Но меня все равно куда больше интересовали чипсы, которые она потом покупала мне у Евы.
Рут смахивает скатившуюся по щеке слезу:
— Наверное, они хотели, чтобы Лилиан лежала с теми, кого должна была бы знать.
— Похоже на то. Наверное, дедушка тоже сюда приходил, но мы об этом никогда не узнаем. — Фред осматривает ряды могил. — Если сравнить наш участок со всеми остальными, то он совсем не кажется заросшим. Я думаю, дед приходил сюда до самой смерти.
Облака сгущались с того самого момента, как они вышли из дома, и сейчас дождь начинает барабанить по надгробиям и покрытой гравием дорожке.
Когда они собираются уходить. Рут берет сына под руку и притягивает к себе.
— Мы можем в следующий раз прийти и немного здесь прибрать, — говорит она. — Но сейчас все, что я хочу, — это попасть домой. Я сварю нам по большой кружке какао, и мы повнимательнее посмотрим на эти фотографии из альбома.
Фред
Канун Рождества 2016 года. Лит
Фред приезжает в мастерскую. В открытую дверь видно, как Эллен у верстака разбирает очень старую швейную машинку. Из колонок доносится голос Билли Холидея, и Эллен покачивается в такт музыке. Фред не спешит войти. Похоже, сегодня она не собирается в галерею и не ожидает клиентов, потому что сейчас она в рабочей одежде. Волосы покрыты платком, который заколот спереди, над самым лбом. «Если бы это был черно-белый фильм, — думает он, — она в своем комбинезоне, внимательная и сосредоточенная, могла бы сойти за фабричную работницу военного времени». Тут же ему приходит в голову, что если бы кто-нибудь застал его за шитьем, то мог бы подумать примерно о том же. Они — два полюса одного и того же магнита — старых швейных машинок. Фред громко стучит в дверь и входит.