ки, закатившиеся в любые щели и дыры. Она каждый день поднималась спозаранку и, прихватив с собой небольшой фонарик, а также крючок с намагниченным грузилом на длинной леске, прочесывала огромный город.
Операция сама по себе была несложной, хотя, правда, иногда ей случалось задерживать движение транспорта и даже удостоиться пинка или выговора полицейского. Посветив себе фонариком, мисс Рейнольдс обнаруживала монетку, лежащую на дне клоаки или водостока, забрасывала намагниченное грузило, и стоило тому прилипнуть к монетке, ловко тянула за леску, вытаскивая на свет божий цент, — двугривенный, пардон, двадцатицентовик, а то и серебряный доллар, провожаемый завистливыми взглядами торопливых прохожих. Иногда какой-нибудь услужливый сеньор в уверенности, что пожилая дама обронила ключи или драгоценность, предлагал ей свою помощь, но мисс Рейнольдс с досадой ее отвергала, углядев в ней военную хитрость соперника. Так или иначе, «улова» за глаза хватало, чтобы покрыть ее ничтожно малые расходы, принимая во внимание, что собака ничего не ела, квартира освещалась одной-единственной свечкой, изготовленной ею из обмылков, позаимствованных в общественных туалетах, а кормилась она в основном в приютах для бездомных и калек. Кроме того, мисс Рейнольдс собирала пустые бутылки, консервные банки, куски картона и всевозможные коробки, из-за чего ее дом превратился в настоящий склад отходов, которые она время от времени упаковывала (с помощью Хуана) и загоняла в ближайшем супермаркете. При небогатом улове Скарлетт Рейнольдс клянчила милостыню, и в результате благодаря ее возрасту — она выглядела весьма пожилой, — а также согбенной тощей фигуре, подаяния достигали внушительных сумм. Мы написали «выглядела весьма пожилой», поскольку в действительности сеньорита Рейнольдс была не настолько стара, как казалась. При взгляде на нее любой бы сказал, что старуха, мол, добралась до порога восьмидесятилетия, но, поверьте, мисс Рейнольдс достигла всего пятидесятипятилетнего возраста. Чтобы получать деньги по «disability»[15] (мы не нашли точного перевода этого слова) и к тому же не платить высоких налогов, она сделала себе несколько пластических операций, до времени превративших ее в старуху. Мало того, хотя у нас нет достоверных свидетельств, но ходили разговоры, что она как-то бросилась под колеса роскошного лимузина, чтобы затем предъявить иск владельцу машины, жившему по соседству, такому же миллионеру, как она. Как бы то ни было, эта согбенная и состарившаяся женщина неизменно вызывала жалость, так что, когда она в очередной раз пристала к швейцару с просьбой одолжить ей монету, Хуан, который в тот момент расселял по сосне блестящих ангелочков, вручил ей очередной доллар, наверняка исчерпав содержимое своего кармана. Мисс Рейнольдс, как обычно, его поблагодарила и спрятала банкноту в сумку, которую носила привязанной к руке.
— И, пожалуйста, больше не говорите мне о двери, — попросила она швейцара вместо прощания, — я завтра же поговорю с администрацией, чтобы они на меня не рассчитывали. А если мне придется переехать, я перееду! — крикнула напоследок сеньорита Рейнольдс, наверное, подумав о мосте, который всегда оставался к ее услугам.
Хуан вновь попытался объяснить, какую дверь он имел в виду, но в этот момент яйцо, молнией пролетев через весь вестибюль, опять шмякнулось о его физиономию.
— Просто невероятно, как люди сорят деньгами, — заметила Скарлетт Рейнольдс, наблюдая, как яйцо растекается по лицу Хуана. — Какой расход. Надеюсь, оно по крайней мере тухлое.
И, с укором взглянув на нашего швейцара, будто в случившемся виноват именно он, удалилась, таща за собой собаку.
Несомненная проделка Паскаля Младшего или Детки, его сестрицы, вызвала у Хуана досаду. Он хотел тотчас же пойти пожаловаться отцу этих детей, сеньору Паскалю Пьетри, управдому или управляющему здания — как вам угодно. Настало время обеда, поэтому он мог отойти от двери. Но тут он вспомнил, что должен исправить какую-то неполадку в кухне Оскаров, и, зная, что жильцам следует уделять первоочередное внимание, решил оставить на потом и свою жалобу, и свой обед.
Похоже, оба Оскара дежурили у двери, потому что как только швейцар позвонил в квартиру, ему сразу же открыли. Он получил приглашение войти от Оскара № 1, облаченного в домашний халат того же фиолетового цвета, что и кролик, из чего швейцар заключил и не без оснований, что в целях экономии Оскар № 1 использовал одну и ту же краску по разным назначениям. Оскар № 2 в алом халате сказал ему «хэй» и спросил, не желает ли он чего-нибудь выпить. Хуан отказался: дескать, у него мало времени, и он хочет побыстрее покончить с делом (исправить предполагаемую неполадку на кухне). Тогда Оскар № 1, исполнив что-то вроде ловкого пируэта, вытащил из чулана стремянку и установил ее под лампой на кухне. Швейцар, который захватил с собой нужные инструменты, приступил к делу, уже в качестве электрика, в то время как оба Оскара, стоя рядом с лестницей, наблюдали за ним, обмениваясь одобрительными заговорщическими взглядами.
Считаем необходимым для достоверности этой реальной истории должным образом представить данных персонажей, Оскаров. В действительности, только один из них был американцем. Другой — Оскар № 1, или Оскар I, как мы уже говорили, по происхождению кубинец, приехал в 1980 году в результате Мариэльского[16] исхода. По прибытии в Нью-Йорк Рамон Гарсия Перес — таково настоящее имя Оскара I — познакомился с Джоном Скоттом, как сначала звали Оскара II. По правде говоря, Рамону Гарсия никогда не нравилось, что он Рамон Гарсия, — ему хотелось стать знаменитой звездой Голливуда с саксонским и желательно экстравагантным именем. Сеньор Скотт тоже не чувствовал себя счастливым, живя под своим именем и фамилией, которые слишком уж явно напоминали ему о крестьянском происхождении и о ферме в Огайо. Рамон и Джон поселились вместе, не потому что были любовниками (обоих тянуло к типам, которые составляли им полную противоположность), а потому что у них был общий предел мечтаний: грубый мужчина, громила или кандидат в уголовники. К тому же отец Оскара № 2, то есть фермер из Огайо, не желая больше знаться со своим сыном, предпочел вручить ему круглую сумму денег, чтобы отныне тот не подавал признаков жизни.
Ни одной из целей, к которым стремились Оскар № 1 и Оскар № 2, они не достигли, если, конечно, не считать перемены соответствующих имен на имя Оскар, за которым теперь следовала фамилия Таймс. Идея о том, чтобы обоим друзьям превратиться в Оскара Таймса, принадлежала Рамону Гарсия, который, едва покинув родину, поклялся отколоть какое-нибудь коленце в отместку. Во-первых, он решил никогда больше не произносить ни одного слова по-испански; во-вторых, настолько обжиться на приемной родине, чтобы в скором времени никто не смог сказать, что он родился на юге провинции Санта Клара в забытым Богом городишке под названием Муэлас Кьетас. Будучи дилетантом и снобом, Рамон Гарсия начал с того, что переменил первоначальное имя с фамилией на величайшие, как он считал, символы американского мира: голливудский «Оскар» и газету «Нью-Йорк Таймс». За те десять лет, что сеньор Гарсия (или, лучше сказать, сеньор Таймс) прожил в Нью-Йорке, он не пропустил ни одного фильма, представленного на премию «Оскар», причем смотрел их по крайней мере двенадцать раз. Если учесть, что на указанную премию номинируются все подряд — от оператора до музыкальной темы, — можете себе представить, сколько времени на все про все уходило у этого сеньора.
Что касается «Нью-Йорк Таймс», то он настолько преклонялся перед этой газетой, что начиная с самого приезда и до сего времени не пропустил ни одного номера, а потому в его просторной квартире выросла настоящая гора из газет, закрывшая стены аж до потолка и временами грозившая обрушением. Раболепные восторги Рамона Гарсия подействовали на Джона Скотта, который в глубине души почувствовал себя польщенным: выходило, что в конечном итоге (думал он) обитатель тропиков, провинциал и жалкий подражатель стремился походить на него, Скотта, — воплощение (так по крайней мере казалось ему) молодого американского гея, и он горячо одобрил идею сменить имя. Рамон Гарсия (подобное имя в самом деле его ужасало) так настойчиво стремился стать «типичным американским геем», что превзошел сам образец для подражания и зарегистрировался под новым именем не как Оскар Таймс № 2, а Оскар Таймс II. Однако оба персонажа по своему внешнему виду были весьма далеки от того идеального образа, какой сами себе выдумали. Вместо привлекательных и ловких парней — пара лысых и толстых женоподобных существ, которые каждое утро, поглощая тосты и кофе без кофеина, читали «Нью-Йорк Таймс»… Затем, одинаково двигаясь и одинаково одевшись по последней моде, навязанной каким-нибудь голливудским идолом, они отправлялись на улицу на поиски мужчины своей мечты, которые, конечно же, ничем не заканчивались. Во время своих поисков или походов они прочесывали туалеты и крыши, лестницы, поезда и общественные пляжи, тюрьмы, театры, военные лагеря, кинотеатры, бани, бары, стадионы, музеи, автобусные остановки. Не считая, естественно, деревьев, аркад, мостов и площадок нью-йоркского Центрального парка и даже зоопарка Бронкса, где Мэри Авилес лелеяла несбыточную надежду на то, что какой-нибудь зверь разорвет ее на части. Одевшись в мужскую одежду (авось изнасилуют мужчины), они прогуливались на рассвете по центру Гарлема и по всему нью-йоркскому аптауну; вырядившись женщинами (вдруг будет приставать какой-нибудь активный трансвестит), они обошли все места, которым практически несть числа начиная с подземелья так называемой «Школки» и кончая многолюдной Сорок второй улицей, где собираются гомосексуалы.
Разумеется, мы не утверждаем, что во время всех своих нескончаемых походов Оскары не занимались сексом. Напротив, они занимались им ежедневно, вернее, денно и нощно, но не с предметом своих вожделений, а с субъектами, похожими на них самих. К ним они испытывали не влечение, а скорее отвращение, и отвращение взаимное, но из-за скуки, неудовлетворенности, в силу привычки или же потому что более ничего не оставалось, в конце концов, совокуплялись, чтобы в кульминационный момент испытать не удовольствие, а разочарование, оттого что поимели (или поимели их) свои ж