– Ладно. Подождем еще, – решился кюре.
– Если будет плохо, зовите меня, – властным тоном заключила монахиня и зашаркала к выходу.
И отец Жан остался один на один со своим подкидышем. Он искренне жалел девочку, оказавшуюся жертвой страшных обстоятельств. Однако, пути Господни неисповедимы. Господь – великий целитель, врачующий убогие заблудшие души, и если ему было угодно послать девушке столь тяжкие испытания, значит, она в них нуждается. Значит, что-то в ее душе прогнило, а ситуация, в которой она сейчас находится, сродни хирургической операции, дающей ее духу шанс на выздоровление. И все же жаль… Подсев ближе, он высвободил прозрачную руку больной из-под одеяла и принялся машинально ее поглаживать. Наступила полночь, и девушка снова забеспокоилась, по телу то и дело пробегали волны озноба, она заскрипела зубами, невнятно забормотала. Священник прислушался, она настойчиво повторяла одно и то же:
– Маркес, Маркес, не уходи…
– Успокойтесь, дитя мое, успокойтесь, – монотонным голосом увещевал дрожащую девушку святой отец.
Но Алиса не слышала его, она вдруг открыла глаза и села на постели, обведя комнату безумным взглядом, она вперила взгляд в растерянного кюре, протянула к нему руки и принялась ощупывать его лицо горячими срывающимися пальцами, лепеча:
– Маркес, родной. Ты здесь, здесь, милый, не уходи! Не оставляй меня одну!
Сообразив, что разубеждать бредившую покойным мужем девочку бесполезно, и даже вредно, отец Жан смирился и позволил Алисе называть себя чужим именем. Бережно обняв потные дрожащие плечи, он аккуратно уложил ее на подушки, смочил салфетку в уксусном растворе и принялся осторожно обтирать искаженное мукой лицо девушки, затем расстегнул пижаму и остановился в нерешительности – худенькое с выпирающими ребрами и твердыми торчащими сосками тело женщины, вызвало в нем щемящую жалость, острое желание защитить несчастную. Помедлив, он легкими, невесомыми прикосновениями протер пылающую кожу судорожно вздрагивающей девушки, прошелся по нижней части живота, покрытой золотистым младенческим пушком, и в порыве сострадания прикоснулся губами к крохотной родинке на левом боку. Девушка дернулась, будто от удара, тело выгнулось и затряслось в сильнейшем приступе лихорадки, зубы ее лязгали так, что отцу Жану сделалось страшно, он уже подумывал, не позвать ли на помощь опытную матушку Иветту, когда Алиса открыла глаза, вытянула руки и зашептала:
– Холодно, Марк, милый. Мне очень холодно, согрей меня, не бросай меня, Марк! Пожалуйста, согрей. Я умираю…
Ее восковые ладони бессильно упали на одеяло, и она затихла. Священник перепугался не на шутку, упал на оголенную грудь девочки, пытаясь расслышать биение сердца, когда до его слуха донеслось слабое неровное постукивание, он облегченно вздохнул и попытался подняться, но Алиса из последних сил вцепилась в него и срывающимся шепотом запричитала:
– Марк, не бросай меня. Прошу тебя, Марк, я умру, если ты уйдешь сейчас, Марк!
– Са ва тре бьен, – сдался новоиспеченный Марк и послушно улегся рядом с трясущимся в ознобе телом Алисы.
Девушка прижалась к нему всем телом и сразу перестала дрожать. От нее шел сильный жар, и святой отец мгновенно вспотел, лежать было неудобно, но он боялся шевельнуться и тем самым побеспокоить угомонившуюся девушку. Прошло с четверть часа, больная мерно сопела у него на груди, и святой отец немного успокоился. Но тут в голову полезли мысли совсем другого толка, вид округлой женской груди, трепетавшей в пяти сантиметрах от его носа, волновал его уже по другому поводу. Смущенный неожиданно возникшими похотливыми мыслями, отец Жан корил себя, гоня прочь плотские желания. Он твердил себе, что желать больную беззащитную девушку все равно, что желать малолетнего ребенка. Это грех! Чудовищный грех! Он взывал к святому Антонию, покровителю всех влюбленных. Все тщетно. Ее сладкое дыхание, тонкий абрис ее профиля в свете, тускло горевшего бра, будили полные эротики воспоминания о грешной юности, о Женевьеве. Теперь уже отец Жан дрожал, как в лихорадке. Тело медленно наливалось тяжелой мутной страстью, он чувствовал, что вот-вот сорвется. Разгоряченный близостью девичьего тела, одурманенный резким запахом юной женщины, он изнемогал, стоило чуть-чуть придвинуть свои бедра к ее лону, и он на вершине блаженства…
Теряя голову, он сделал последнюю попытку спастись бегством. Извиваясь, как змея, он высвободил голову из тяжелого кольца объятий и, уже готов был выскользнуть из постели, как Алиса встрепенулась и, не открывая глаз, горячо зашептала:
– Ты куда, Марк? Я никуда тебя не пущу. Мне плохо без тебя, любим-м-мый, – слово «любимый» она произнесла с тягучей томной сладостью. – Поцелуй меня, – и она неожиданно протянула ему губы.
В этот момент все было кончено. Жан-Пьер сломался, взрослый сильный мужчина послушно прижался к горячему рту и растаял в его горячей влажной плоти. Он ничего не соображал, короткие вспышки воспоминаний о той ночи, сфотографированные его мозгом, еще долгое время заставляли его мучительно краснеть. В порыве страсти он называл ее Женевьевой, она его – Марком, возбужденная высокой температурой, она непрерывно бредила, вцепившись в его плечи ногтями, он совершенно обезумел, осыпая поцелуями мелко дрожащее худенькое тело.
В этот момент в комнату без стука вошла мать Иветта, она вытаращила глаза и застыла на пороге, будто громом пораженная, обозревая непристойную сцену. Ее тощая грудь под накрахмаленной манишкой ходила ходуном, костистые пальцы судорожно перебирали четки, она жадно хватала ртом воздух. Прошла минута, две, и монахиня опомнилась:
– Поздравляю вас, господин кюре! Вот как вы наставляете заблудшие души! – визгливо заявила она. – Я сейчас же покидаю этот вертеп. И буду вынуждена доложить о нарушении вами целибата его преосвященству. Прощайте! – с этими словами она стремительно повернулась на каблуках и пулей вылетела из комнаты.
Совершенно уничтоженный священник в изнеможении перевернулся на спину, схватился за голову и отчаянно застонал. Алиса металась на постели, бессвязно бормоча и вскрикивая…
Глава девятая
К обеду, когда холодное зимнее солнце расчертило постель на ровные желтые квадраты, Алиса очнулась от забытья. В комнате никого, на столике возле кровати термос, чистая чашка и горсть разноцветных пилюль, на полке мирно тикали часы. Чувствуя себя совершенно разбитой, она не могла шевельнуться, тело ныло, как будто накануне ее отходили палками. Язык, обложенный мерзким горьковатым налетом, толстый и неповоротливый, едва умещался во рту. Температура спала. Жар, терзавший ее ночью, высосал последние силы. И невероятная слабость, овладевшая всем телом, не позволяла даже голову повернуть, не говоря уже о том, чтобы шевельнуть рукой или ногой. Алисе казалось, что к конечностям привязали стопудовые гири, она беспомощно смотрела прямо перед собой, силясь вспомнить, что с ней произошло и где она находится. Память постепенно возвращалась, минуты через две она сообразила, что находится в католической церкви, в комнате кюре, что вчера после исповеди она почувствовала себя плохо и упала в обморок, после чего у нее открылась жестокая лихорадка, вспомнила суровое лицо матушки Иветты и холодный блеск шприцов, тяжелую горячечную муть ночных бредней. Всю ночь ей мерещился Марк, он грустно смотрел на нее и все порывался уйти, но она его не отпускала, кричала, хватала его за руки, целовала, обнимала колени, умоляя остаться с ней. Но он ушел…
А она жива, кризис миновал, теперь нужно набраться сил и жить дальше. Как жить, она пока представляла смутно. Принять постриг и уйти в монастырь? Бр-р-р. При этой мысли все внутри похолодело почти так же, как когда она думала о тюремной камере. К Мухамету в проститутки? Тоже не бланманже.
Пока она размышляла о дальнейшей судьбе, в дверь осторожно постучали, Алиса обрадовалась, что ее отвлекли от невеселых размышлений, и живо откликнулась:
– Войдите.
Отец Жан-Пьер буквально заставил себя войти, лицо его было непроницаемо, кулаки крепко стиснуты. Остаток ночи он провел в молитвах и нелицеприятной беседе с матушкой Иветтой. Ревностная католичка, глубоко оскорбленная в своих религиозных чувствах, она наотрез отказалась ухаживать за Алисой, более того, настаивала на ее выдаче полиции.
– Вышвырните ее вон! Немедленно! Блудницам не место в святой обители! Вон! – зловеще шипела она, брызгая слюной.
Пристыженный священник на коленях умолял мать Иветту о прощении, напомнил ей об истории своей детской любви, приведшей его к Богу, и поклялся, что сие грехопадение только показало ему, насколько он еще слаб, жалок и далек от веры истинной. Он плакал и каялся, обещая искупить грех примерным служением Господу и на благо католической церкви. Монахиня недоверчиво качала птичьей головкой, однако глаза ее постепенно теплели. Благо, что мать Иветта приходилась Жан-Пьеру дальней родственницей и после долгих уговоров смягчилась, пообещав не доносить об инциденте его преосвященству епископу Фебуа, при условии, что через три дня, когда Алиса сможет самостоятельно передвигаться, она покинет церковь навсегда.
И полный решимости кюре отправился навестить больную, по дороге в ее комнату он намеренно разжигал в себе праведный гнев, намереваясь дать греховоднице суровую отповедь. Но, встретившись с открытым, полным благодарной нежности и почитания взглядом девушки, почувствовал, как клокотавшая в нем ярость улетучилась вместе с заранее заготовленными резкими словами. Вместо холодного: «С добрым утром, сударыня. Надеюсь, сегодня вы чувствуете себя бодрее», он пролепетал:
– Добгое утго, дитя мое. Глазки, я вижу, блестят, это гадует. Как изволили почивать? – как бы невзначай ввернул он, исподлобья следя за реакцией Алисы.
– Плохо, ваше преподобие. Всю ночь снился Марк. Я хотела уйти с ним, но он оставил меня здесь, – пожаловалась девушка, почтительно глядя на возвышающегося над ней священника. – Жить оставил. Одну, – ее глаза покраснели и налились слезами.