В доме отца синьоры Терезы возле двери всегда стояла серебряная чаша с мелочью, откуда они с матерью, выходя, брали немного монет, которые могли понадобиться на милостыню, чаевые, извозчика до центральной площади или чашку горячего шоколада в «Хрустальном дворце», и за эти деньги они не должны были ни перед кем отчитываться. В доме Провера такие расходы считались излишними, наносящими тяжкий ущерб семейному капиталу. Приданое невесты было в полном объеме включено в этот капитал и сразу же вложено в акции и новые земли. Отец Терезы, обнаружив, что у дочери не осталось даже небольшого содержания для личного пользования, предложил за собственный счет выписать ей новое, но зять обиженно заявил, что не допустит этого. «Я вполне способен сам обеспечить жену, – сказал он. – Со мной она ни в чем не нуждается».
Стоит ли говорить, что счёта в магазине тканей он ей не открыл и ни разу не позволил жене воспользоваться услугами ателье: «Той горы кружев и лент, что купил отец, хватит тебе до конца жизни. Как, впрочем, и перчаток, обуви, простыней и прочего белья».
После рождения второй дочери, когда помощи единственной служанки молодой матери стало не хватать, адвокат Бонифачо решил взять приживалкой синьорину Джемму, свою двоюродную племянницу, сироту без гроша за душой, к которой до того времени не проявлял никакого интереса. Проведя все детство в монастырском пансионе, где в обмен на еду и кров приходилось много и тяжело работать, она была счастлива наконец-то обрести семью и очень привязалась к обеим девочкам, которые называли ее тетей. С детства привычная к спартанскому образу жизни, синьорина Джемма не только легко приняла домашние ограничения, навязанные ей дядей, но и, в отличие от синьоры Терезы, с которой прекрасно ладила, как если бы та была ей сестрой, закатав рукава и оглядевшись по сторонам, всеми возможными способами пыталась эти ограничения облегчить. Со временем она увеличила число кур в апельсиновом саду, выбрав из них лучших несушек, и выяснила, кому можно сбывать яйца, которые тайком собирала и каждые два дня относила на рынок, – семье хватало и тех, что привозил крестьянин-арендатор на своей телеге вместе с овощами и фруктами. Ей удалось также найти способ время от времени продавать из-под полы несколько бутылок масла и вина того же происхождения. Поскольку это не нарушало утвержденных им принципов, адвокат не возражал, делая вид, что не замечает этой мелкой подпольной торговли, объем которой месяц от месяца и год от года только увеличивался, принося обеим женщинам стабильный и неподконтрольный хозяину дома доход.
Что же касается одежды, приданое синьоры Терезы действительно стало для нее практически неисчерпаемой золотой жилой. Обе ее дочери в детстве щеголяли в таких же белых кружевных платьицах и накидках, что и девочки из других знатных семейств города, – не считая, разумеется, того, что сделаны они были из материнских халатов и лифчиков, которые синьорина Джемма так искусно распорола и перешила, что никто ничего не заметил. Платья самой синьоры, выйдя из моды, переделывались все теми же умелыми руками. Некоторые из них ушивались для дочерей, и, поскольку ткани были великолепны, а отделка, пуговицы и ленты переносились с одного платья на другое, никто не узнавал в них старых нарядов. Синьорина Джемма, обладавшая хорошим вкусом и изобретательностью, была к тому же прекрасной модисткой. Она разбирала устаревшие шляпки на части, при помощи раскаленного утюга меняла их форму, украшала новыми лентами, цветами из шелка, восковыми фруктами, бальзамированными птичьими крыльями и перьями. Та же судьба ждала и зонтики: их края обшивались споротыми с платьев кружевами, лентами и искусственными цветами. Ей не было равных в изготовлении искусственных цветов из обрезков шелка: она сгибала лепестки маленькими утюжками, нагретыми на углях, и до блеска натирала расплавленным воском. Адвокат Бонифачо прекрасно знал об этих уловках и ликовал при мысли об экономии и потрясающем впечатлении, которое его дамы по-прежнему производили на горожан, не потратив ни единого чентезимо из его капиталов.
Со временем и сама синьора Тереза выучилась шить, хотя и не достигла таких высот, как ее названная кузина, ставшая наставницей и для обеих синьорин, когда те немного подросли.
Будь в доме швейная машинка, работа у них шла бы куда лучше, проще и быстрее. Но даже самая маленькая машинка была слишком громоздка, чтобы спрятать ее в шкафу, и слишком дорога, чтобы оправдать ее приобретение в глазах адвоката, к тому же доходов от яиц и масла не хватило бы на единовременный платеж, покупка же в рассрочку неминуемо вызвала бы пересуды в городе.
Синьорины тем временем подрастали, и, когда старшей из них исполнилось двенадцать, разразилась маленькая семейная трагедия.
В тот год власти решили разместить в фойе городской префектуры мраморный бюст Кавура[4]. На церемонии открытия должен был играть духовой оркестр, а группа одетых в белое девушек из самых уважаемых в городе семейств – в танце осыпать подножие монумента цветами. Была среди избранных и Альда Провера.
Адвокат, несмотря на все свои республиканские убеждения, очень гордился этой честью, но Альда, по словам матери, участвовать отказалась, раскапризничавшись так, что слезы и вопли были слышны даже в церкви Санта-Катерина.
– Не пойду, если у меня не будет нового платья!
– Не беспокойся, сошьем мы тебе платье, сердечко мое…
– Нет, я имею в виду настоящее новое платье. Те белые ткани, что лежат у нас в шкафах, давно изношены: все сразу поймут, что платье старое, просто переделанное.
И правда, за тринадцать лет шитые-перешитые, не раз распоротые и вновь собранные платья из приданого синьоры Терезы использовались слишком часто. Ткани были прекрасными, и те, что поплотнее, еще держались, но самые легкие из них совсем потеряли вид: они сморщились и протерлись так, что дыры уже невозможно было заштопать. Впрочем, она не наденет и платье из тех тканей, что сохранились чуть лучше, добавила тогда Альда: слишком уж часто они мелькали в театре, на чаепитиях, прогулках в парках и детских балах-маскарадах.
– У нас есть деньги, отложенные с продажи яиц, можно купить на них метра три батиста, муслина или кружева… – нерешительно предложила тетя Джемма.
– И где же мы их купим, по-твоему? – грустно спросила синьора Тереза. В городе было только два магазина тканей, и оба их владельца являлись клиентами адвоката, который, вне всякого сомнения, узнал бы о покупке и устроил бы сцену из-за ненужных трат, а после пересчитал бы скопленные дамами деньги и, обнаружив, что в кошельке не так уж мало, скорее всего, забрал бы их себе.
Альда рыдала, Ида тоже рыдала – за компанию: ей было всего десять, но тщеславия у нее хватило бы на двоих, и она куда больше сестры страдала из-за того, что никогда не сможет показаться подругам в новом с иголочки платье. Их мать тоже плакала, думая о будущем: о том, что скоро ее дочерям придется выйти в свет, посещать балы и другие праздники, где девушки из хороших семей могут показать себя и заполучить если не принца, то хотя бы достаточно богатого мужа своего социального статуса. И как же покажут себя Альда и Ида, если не будут должным образом одеты?
Не плакала одна синьорина Джемма: она изо всех сил искала решение.
Благодаря «подпольной торговле» яйцами, вином и маслом ей удалось познакомиться с самыми разными людьми, занятыми мелкой коммерцией на грани законности, прекрасно известными органам охраны правопорядка, но совершенно неизвестными состоятельным классам. В их число входили не только уличные торговцы, но и люди, скупавшие, а затем продававшие беднякам и самым неудачливым из ремесленников всевозможные отбросы – от костей из мясных лавок до конского волоса из прогнивших матрасов, сломанной старой мебели, тряпок и железного лома. Порасспросив надежных людей, синьорина Джемма узнала, что в этом мирке бедолаг был свой князь, сам, судя по всему, далеко не бедный, поскольку за несколько лет ему удалось настолько расширить свое влияние, что пришлось покупать милях в тридцати от нас, в городке Б., огромный подземный склад – своего рода скрытое от лишних глаз логово, заставленное деревянными стеллажами, где громоздились вещи, собранные по разорившимся магазинам и фабрикам, а также снесенным домам, конторам, гостиницам, заводам, борделям первого или второго класса и даже вагонам, отправленным в утиль. Там был не только хлам, но и вполне целые предметы обстановки и детали зданий: гобелены, перила, дверные ручки, газовые лампы, оконные стекла в рамах, балюстрады террас и балконов, ступени, подоконники и пороги из мрамора и дерева. В большом фургоне, запряженном четверкой лошадей, этот князь непрерывно колесил по округе в радиусе семидесяти-восьмидесяти километров, добывая все новые и новые товары и добираясь в своих разъездах даже до побережья, до порта П., где крупными партиями скупал груз у поиздержавшихся владельцев торговых кораблей, а также нанимал моряков возить из-за границы кое-какие товары по заказам своих клиентов – разумеется, без какого-либо контроля со стороны властей, без регистрации, уплаты таможенных пошлин или оформления в Торговой палате. Звался он Тито Люмия.
Синьорина Джемма выведала, когда этот человек будет проезжать через наш город, и, будучи женщиной смелой и находчивой, надела свое самое потрепанное платье, прикрыла голову шалью и отправилась с ним побеседовать. Она спросила, есть ли на его «базе» ткани, а после, получив положительный ответ, объяснила, что ей нужно только высшее качество, лучше всего из-за границы. Ткани требовалось упаковать и тайно доставить по городскому адресу, оформленному на чужое имя, где она лично выберет из них нужные, а остальные отправит обратно. И чтобы никто, в самом деле никто, об этом не знал: молчание также будет щедро вознаграждено. Тито Люмия, вероятно, нашел ее просьбу несколько необычной, но согласился. Его не интересовало, кто, что и почему скрывает: почти все его сделки были довольно сомнительными.