– Я и ездить на нем не умею… Еще упаду, поранюсь… Так что спасибо большое, не нужно. Но прощу прощения за любопытство: почему вы решили его отдать?
– Пока это тайна, не говори никому, но через месяц я уезжаю. Возвращаюсь в Америку.
– Как и два года назад, проведать сестру, да? Но ведь вы вернетесь, и велосипед может дождаться вас в кладовке.
– Больше я не вернусь. Квартиру придется освободить, аренду я уже отменила и теперь хочу раздать все, что не могу взять с собой.
Я так расстроилась, что мисс взяла меня за руку и усадила рядом.
– Я и так пробыла здесь слишком долго, – сказала она. – Больше десяти лет. И оно того не стоило. Рано или поздно мне пришлось бы принять это решение. Моя подруга из Г. убедила меня, что сейчас самое время. Но, знаешь, я счастлива. Уехать – все равно что начать новую жизнь, оставив позади все печали и горести.
Мы были не настолько близки, чтобы я могла спросить, что это были за печали и горести, а сама она объяснять не стала.
– Очень жаль. Мне будет вас не хватать, – пробормотала я.
– О работе не беспокойся, – кивнула мисс, крепче сжав мою руку. – Я велела своему поверенному в банке ежемесячно выплачивать тебе ту сумму, что ты получаешь обычно, как если бы ты по-прежнему занималась моим бельем. И округлила ее до сорока лир, чтобы им было проще считать.
Это было вдвое больше, чем она мне давала. Столько денег за ничегонеделанье! Я просто не могла в это поверить: такого со мной никогда не случалось.
У меня лишь хватило духу пискнуть:
– И как долго?
– Всегда. Что-то вроде небольшой пожизненной ренты. И Филомене тоже. Пусть у вас останутся обо мне только добрые воспоминания.
Я буквально лишилась дара речи. И только думала о бабушке: та всегда считала, что мисс намного богаче, чем кажется, – настоящая синьора.
А она тем временем вернулась к деловому тону:
– Тот корсет, что я обычно ношу в дороге… ну, помнишь, где я прячу деньги и документы? Он уже поистрепался, карманы все порваны…
– Починить его?
– Нет, сшей мне новый, покрепче и с карманами повместительнее. На этот раз мне придется забрать с собой наличными все доллары и фунты из сейфа.
Я нисколько не удивилась, поскольку уже не раз шила подобные, если можно так сказать, предметы женского туалета для пожилых дам, отправлявшихся в путешествие. Сумочку легко вырвать из рук, так что лучше не класть в нее ничего кроме мелочи, носового платка, нюхательной соли и прочей ерунды, которую лучше иметь при себе. Корсет был просто незаменим для более ценных вещей: чтобы завладеть его содержимым, злоумышленникам пришлось бы сойтись с жертвой врукопашную, а затем раздеть ее, чего с предусмотрительным человеком, избегающим ходить по темным закоулкам в одиночку, произойти, разумеется, не могло.
Тот старый корсет сшила для мисс много лет назад моя бабушка, я несколько раз видела его, наводя порядок в ящиках комода, и он и впрямь уже пришел в негодность. Поэтому, прихватив выделенные мисс деньги, я отправилась покупать ткань поплотнее, ленты, новые крючки и китовый ус. Потом достала бумажную выкройку, которую хранила вместе с прочими, раскроила ткань, сметала все детали и отнесла мисс Бриско на примерку.
– Годится, – кивнула она. – Но карманов маловато, нужны еще.
– Но если вы все их наполните, корсет станет жестким, как панцирь, – заметила я.
Мисс рассмеялась:
– Или как рыцарские доспехи. Именно это и нужно. Мне предстоит жестокая битва. А иначе отсюда не вырваться, не избавиться от… – Она осеклась, потом вскочила и нервно заходила по комнате, выкрикивая в пустоту обрывочные фразы, словно разговаривала со стенами или с мебелью: – Нет уж, хватит! Все кончено! Сколько можно терпеть? Жениться на мне он, видите ли, не может! А почему, спрашивается? Что мешает? Я его недостойна? Не может? У него не хватает смелости сказать, что он просто не хочет, что стыдится меня! Нет, это мне за него стыдно! Мы что, до сих пор в Средние века живем? Или при рабовладельческом строе? Жить тайной любовницей? Еще чего! Я женщина свободная, терпеть не могу эту ревность! У меня есть дела поважнее, чем сидеть здесь и безропотно выслушивать оскорбления! Мир большой, я еще молода, сколько всего еще могу увидеть, сколького достичь. Считает, он мне крылья подрезал? О, вот и поглядит, как я взлечу!
Я, так и не выпустив из рук корсет, смотрела на нее широко раскрытыми глазами. Значит, бабушка была права. За всей этой историей стоял мужчина! Но кто? Неужели я была так наивна, что годами ничего не замечала? А ведь Филомена наверняка знает!
Выговорившись, мисс немного успокоилась и снова села рядом со мной.
– Знаешь, – ее глаза радостно заблестели, – планы у меня просто грандиозные: сделать то, что всегда откладывала, встретиться с друзьями, которых давно не видела… Прежде чем отплыть в Америку, я хочу съездить в Шотландию, а оттуда – на остров Уайт. Там совершенно особый свет, и моя подруга Эллен ждет не дождется меня, чтобы показать свою фотолабораторию. Есть какая-то новая техника, позволяющая делать портреты не хуже картин маслом, и мне ужасно хочется ее освоить. Сколько же времени я потеряла…
– Но здесь вы тоже много хорошего сделали, – робко заметила я.
Она порывисто обняла меня. Ни одна синьора этого раньше не делала – только синьорина Эстер, да и то изредка. Впрочем, обе они всегда были не такими, как другие.
– Слушай, – сказала мисс очень серьезно. – Ты молода и, может случиться, влюбишься. Но никогда, запомни, никогда не позволяй мужчине проявлять к тебе неуважение, мешать делать то, что кажется правильным и необходимым, что тебе нравится. Твоя жизнь – только твоя, помни это. Ты никому ничего не должна, только самой себе.
Это были непростые слова, слова американки. Женщина должна приносить себя в жертву, должна терпеть и не может себе позволить, чтобы за ее спиной судачили. Так меня всегда учили, так делали все вокруг. И разве не принесла я сама огромную жертву, оставив мечты о синьорино Гвидо? Теперь я думала о нем, как о моей бабушке: с любовью и сожалением, как о человеке, которого снова увижу только в раю, если тот, конечно, существует.
Я перешила корсет, добавив еще карманов, как и просила мисс. В последнее время она так исхудала, что, даже до отказа набив корсет банкнотами и монетами, все равно выглядела стройной. После нескольких примерок, убедившись, что под жакетом все эти деньги совершенно незаметны, мисс забрала из банка все наличные, которые у нее были, – весьма приличную сумму. Мне оставалось только поражаться, как это, держа дома такие богатства, она по-прежнему не запирала дверь, доверяясь простой щеколде.
День за днем ни один гость не уходил из ее дома без подарка, и вскоре весть об отъезде разнеслась по всему городу. Теперь попрощаться заходили все, кто хотя бы раз за эти годы побывал у мисс. Как-то, когда я помогала ей убрать платья в большой вертикальный кофр, который мисс собиралась взять в дорогу, зашел и барон Салаи. В комнате были и другие гости, но из уважения к нему они умолкли, едва барон начал свои разглагольствования. Он знал, что к его словам прислушиваются, и говорил значительно, выдерживая паузы, будто актер в театре. Впрочем, мисс не стала отрываться от своего занятия и слушала его довольно рассеянно.
– Так, значит, вы все-таки решились, – говорил Салаи, неодобрительно оглядывая голые стены со следами висевших там некогда картин. – Но решение ваше ошибочное. И вы еще не раз о нем пожалеете.
– Я так не думаю, – спокойно ответила мисс. – Я бесконечно рада, что снова увижу дом, сестру, друзей.
– Но ваших лучших друзей вы оставляете здесь, – возразил барон.
– Они оказались вовсе не такими уж и друзьями. Наконец-то я это поняла.
– Вы ничего не понимаете, вы просто глупы.
– Что ж, раз вы так считаете, то и скучать по мне не будете.
– Конечно, нет. Я всего лишь зашел попрощаться, поскольку и сам уезжаю. Тремя днями раньше вас. Направлюсь в Париж.
– Желаю вам счастливого пути! Поразвлекитесь там.
Я, разумеется, не могла не подумать о Le Chabanais: после скандала с дамами Провера моя невинность в этом вопросе изрядно пошатнулась. И уж кто-кто, а барон не пожалеет пятисот франков за вход.
Мы проводили его взглядами и продолжили заниматься платьями, а затем принялись убирать в коробки шляпы.
И вот наступил канун отъезда. Багаж уже отправили на станцию, и в квартире было пусто, не считая мебели в спальне и гостиной, которую владелец пожелал оставить себе. Мы с Филоменой закончили подметать пол в пустых комнатах, и она ушла домой, пообещав вернуться к рассвету с мужем и наемным экипажем, чтобы проводить мисс на вокзал. Я же немного задержалась, чтобы проверить, все ли на месте и в порядке. Внимательно осмотрела комнаты: мисс хотела вернуть квартиру владельцу в том же виде, в каком получила. Наконец мисс Лили Роуз отпустила меня, напоследок обняв, вручив щедрые чаевые и присовокупив к ним записку со своим нью-йоркским адресом.
– Если когда-нибудь задумаешься об эмиграции, напиши мне, – посоветовала она.
Я слегка всплакнула, она – нет: думаю, была слишком счастлива и слишком взволнована, чтобы растрогаться. Дорожный жакет для завтрашнего путешествия был наготове, как и корсет, уже набитый банкнотами и монетами.
– Пообещайте мне, что хотя бы сегодня запретесь на ключ, – умоляющим тоном пробормотала я.
– Ладно, обещаю. А теперь иди, уже поздно. Удачи тебе.
Я спустилась по лестнице, утирая глаза передником. И решила, что непременно приду на вокзал, чтобы проститься с ней в последний раз, пусть даже мисс того и не хотела.
Той ночью я не могла уснуть: едва смыкала глаза и начинала видеть сон, как тотчас же резко просыпалась. Мне снилась бабушка: она смотрела на меня с тревогой, словно пыталась предупредить о какой-то опасности. «Знаю, знаю, – хотела ответить ей я, – не волнуйся, я давно бросила мечтать о Гвидо Суриани», – но не успевала открыть рот, как просыпалась. И в конце концов решила вставать: зажгла свечу, взяла книгу. В доме было холодно, так что я, завернувшись в шаль, села у окна, ожидая рассвета, чтобы одеться и, как собиралась, пойти на вокзал.