– Этот, наверное, и на небесах найдет способ неплохо провести время, – залившись смехом, добавила Эстер, хоть образ жизни покойного и противоречил ее принципам. – Если, конечно, не окажется в аду. Но не за свою распутную жизнь, а за шутку, которую сыграл с собственной матерью. Похоже, донна Личиния была в ярости: во всяком случае, Кирику она уволила в два счета.
– А Кирика-то тут при чем?
– Так ведь дон Урбано в своем завещании далеко не все оставил, как ожидалось, матери и племяннику – бо́льшую часть своего личного имущества он отписал той, кого в доме звали «старой служанкой»!
Случается, хоть и редко, что хозяева привязываются к слугам и выделяют им от щедрот – кто чуть более, кто чуть менее. Но бо́льшую часть имущества!
– А Ринучче он ничего не оставил?
– Ничего. И это самая большая загадка. Правда, Кирика прослужила в доме Дельсорбо более полувека, а Ринуччу наняли много позже, уже после холеры. С другой стороны, охочим до подробностей ждать недолго: завещание дона Урбано будет оглашено нотариусом еще до конца месяца.
Что же касается мрачного настроя Ассунтины, то синьорина Эстер выказала больше беспокойства обо мне, чем о ней:
– Ты взвалила на свои плечи слишком тяжкий груз. И с каждым днем он будет становиться все тяжелее. Неужели у девочки нет родных, которые могли бы о ней позаботиться?
– Зита никогда о них не упоминала. Да и будь у нее кто, давно бы попросила помощи. Они ведь временами чуть ли с голодухи не помирали. Нет, как мужа ее зарезали, они совсем одни остались.
– И девочка это знает. Она, конечно, надеется, что мать вернется, но уже достаточно взрослая, чтобы понимать: нужно готовиться к худшему. Бедняжка! Но ты ведь не обязана это делать. Ты еще слишком молода, одинока, живешь только тем, что зарабатываешь… – Она, запнувшись, взглянула на меня, будто оценивая мою способность справиться, и добавила: – Не волнуйся. Как придет время, я помогу тебе пристроить твою подопечную. Хотя, если считаешь, что тебе это не по силам, можем начать что-нибудь подыскивать уже сейчас…
– Спасибо, но я лучше подожду, пока Зита… она ведь все-таки может выздороветь и вернуться к дочери, верно?
– Нет, не думаю. Разумеется, я была бы этому рада, но в чудеса не верю. В любом случае пока, как ты и хотела, подождем известий. Уверена, что справишься? Может, что-нибудь нужно? Нет, не в подарок – такого я бы себе не позволила: просто небольшая ссуда, предоплата за будущую работу?
– Пока справляюсь. У меня есть кое-какие сбережения.
Итак, дон Урбано упокоился в семейной могиле, его завещание было оглашено, а значит, дни соболезнующих визитов закончились. Должно быть, Гвидо уже начал ходить по утрам в библиотеку. Должно быть, он ожидал моего появления.
И я после долгих колебаний все-таки решилась. Выпроводив Ассунтину в школу, тщательно оделась, причесалась, отложила старушечью шерстяную шаль, плотную, мрачную, и накинула другую – светлую, с узором из роз по краю и шелковой бахромой, которую синьорина Эстер привезла мне из Рима. Еще надела бабушкины коралловые серьги, а на ноги – свои лучшие туфли. Потом оторвала лепесток красной герани, которую выращивала на подоконнике, и натерла им губы, чтобы придать им цвета: о таком способе писали в одном романе.
Выскочив наконец из дома, я дошла до городской площади. В муниципальной библиотеке, чтобы взять или вернуть книгу, мне случалось бывать уже не раз, но в читальный зал я еще не поднималась, поэтому остановилась за деревом у скамейки на площади, чтобы поразглядывать тех, кто входил и выходил из библиотеки. Их оказалось много – в основном молодежь, причем не только студенты и дети аристократов или кадеты, но и конторские служащие, все очень прилично одетые. Было и несколько торговцев, но ни ремесленников, ни подмастерьев я не заметила. Впрочем, чему здесь удивляться: в библиотеку ходили лишь те, кто умел читать, я же была для своего сословия скорее исключением. Женщин, насколько мне удалось заметить, вообще было немного, да и те, как правило, в возрасте. Одеты они были строго, даже несколько по-мужски, как подобает работающим горожанкам: школьным учительницам, сотрудницам мэрии, почтамта или телефонной компании, – но ни одной суетливой горничной, посланной хозяйкой вернуть роман, не говоря уже о простолюдинках вроде меня. Мне стало неловко. И как только Гвидо пришла в голову мысль назначить свидание именно там, где я привлекла бы наибольшее внимание?
И тут я увидела их: двух синьорин лет восемнадцати в сопровождении молодого человека – судя по всему, брата или, может, какого другого близкого родственника, – который держался с ними весьма свободно. Двух богатых, элегантных девушек, причесанных по последней моде: валики, набитые конским волосом, держали объем высоких причесок, в платьях для пеших прогулок по последней моде, без турнюра и шлейфа, сшитых, вне всякого сомнения, на заказ в «Высшем шике» или «Прекрасной даме», каждая с легким кружевным зонтиком в руках. А еще эти две юные женщины, со всей очевидностью, не носили корсетов. Что касается их спутника, то одеждой, жестами и манерой говорить он очень походил на Гвидо, а к своим дамам обращался с таким же вниманием и уважением.
У меня аж ком подкатил к горлу – от зависти? От осознания того, насколько мы разные и какая пропасть нас разделяет? Разве могла я тягаться с этими дочерьми богатеев? Как я могла появиться вместе с Гвидо перед их матерями, их семьями? Как я вообще могла подумать, что они меня примут, – меня, явившуюся из другого мира, родившуюся и жившую среди бедняков, саму до мозга костей беднячку, вынужденную каждый день зарабатывать себе на кусок хлеба? Если подобные мне и входили в их дом, то лишь через черный ход, а в гостиной появлялись только с портновским метром в руках или в наколке горничной, внося поднос с печеньем. Покажись я где в компании юноши их сословия, они поглядели бы на меня с удивлением или, того хуже, с презрением, а после выгнали бы взашей. Такого удара моя гордость никогда бы не перенесла. Я резко развернулась и пошла прочь, сгорая от стыда за свои серьги, накрашенные алым губы, шелковую шаль и более всего – за свои нелепые мечтания.
Конечно, я не знала, что Гвидо, заметив меня из окна второго этажа, бросится следом. Слезы застилали мне глаза, и я старалась идти как можно быстрее, поэтому он нагнал меня только на проспекте. А нагнав, встал передо мной, широко раскинув руки, преграждая путь, как делает городская стража, останавливая движение, чтобы пропустить запряженную волами телегу.
– Зачем же вы убегаете? – воскликнул он. – Я жду вас уже два дня!
– Дайте мне пройти! Не видите, на нас все смотрят?
Людей на проспекте в этот час и впрямь было немало; погода стояла сухая, и кафе выставили столики на тротуары. Парикмахер тоже не закрывал двери, и его посетители в ожидании своей очереди лениво разглядывали прохожих. Кухарки с полными сумками покупок возвращались с рынка; няни катили коляски в сторону скверов; степенно, взяв друг друга под руку и поглядывая на витрины магазинов, прогуливались дамы; цветочницы и торговки спаржей, усевшись на корточки возле корзин, расхваливали товар или высматривали потенциальных клиентов. Разумеется, это была совсем не та публика, что когда-то давно наблюдала на рассвете за триумфальным возвращением Томмазины с коробками из магазина Printemps, но и среди них хватало любопытных, которые с интересом наблюдали за нашей встречей, а значит, слухов наверняка не избежать.
– Пусть смотрят, – просто ответил Гвидо, сделав шаг ко мне и взяв меня за руку. Потом он поднес мою руку к губам и поцеловал пальцы.
Я почувствовала, как горят щеки, и меня бросило в дрожь.
– Вы замерзли. Простите, что держу вас посреди улицы на самом ветру. Пойдемте в кафе, вам нужно выпить чего-нибудь горячего.
Надо сказать, я еще ни разу в жизни не бывала в кафе и теперь, пылая до кончиков ушей, надеялась поскорее юркнуть в один из внутренних залов, желательно самый уединенный. Да, там я бы осталась с ним наедине, но в тот момент я уже не боялась того, что он мог мне сказать, главное было скрыться от прикованных к нам взглядов.
Но Гвидо, миновав атриум «Хрустального дворца», где скучал за стойкой кассир и откуда можно было попасть в залы, провел меня на застекленную террасу и усадил за самый крайний столик, на виду у всех прохожих. Потом подозвал официанта и заказал две чашки горячего шоколада со сливками и тарелку пирожных с кремом.
– Так зачем же вы убежали? – с укором повторил он. – Не окажись я в тот момент у окна, непременно бы вас упустил.
– Мы не должны… – начала было я, но он перебил:
– Нет, конечно, не упустил бы. Не дождавшись, я пришел бы к вам домой. Но сейчас я рад, что вы решились и сделали шаг навстречу: не могу же я всю жизнь за вами гоняться!
– Ничего, вот вернетесь в Турин, и гоняться за мной нужды не будет.
– Я так счастлив, что могу с вами поговорить! Я вам столько должен сказать!
– Сочувствую вашей утрате, – едва слышно прошептала я, склонившись над чашкой. – И спасибо, что прислали доктора Риччи. Не стоило беспокоиться.
– Приятно слышать, что девочка здорова. Но давайте не будем сейчас об этом. Времени у нас мало, завтра я должен уехать. – Он снова взял мою руку вместе с зажатой в ней ложкой и, поднеся к губам, поцеловал. А после, так и не выпустив ее из своей руки, продолжил: – Не стану повторять, что намерения у меня самые серьезные: вы и сами должны были это понять. Я только хотел бы узнать вас получше, пообщаться с вами, да и вам стоило бы узнать меня – разумеется, с позволения вашей семьи. Я сегодня же зайду им представиться.
– Семьи у меня нет, – ответила я и тотчас же подумала о синьорине Эстер: наверное, я могла бы их познакомить и надеяться, что она меня поймет. Но не сегодня – уж слишком быстро развивались события.
– Жаль это слышать, – сказал Гвидо, – но вот и еще одна причина для меня защищать и заботиться о вас. Сейчас, как это ни печально, я должен уехать, но мы ведь сможем переписываться? Пообещайте ответить, когда я вам напишу! Вот мой адрес в Турине. Обещаете?