Эти мысли пронеслись в голове практически одновременно, будто молния. А донна Личиния все смотрела на меня, ожидая ответа.
– Ну же? Тебе не кажется, что это прекрасное решение? И всем нам будет гораздо спокойнее.
Я взяла в руки шаль. «Вы мне отвратительны», – хотелось выпалить мне, да помешали застенчивость и бабушкино воспитание. Оставалось только повторить:
– Как я уже сказала, меня это не интересует. Доброго вам вечера.
– Считаешь, у тебя есть выбор, глупая ты девчонка? Не понимаешь, что я могу тебя растоптать?
Не отвечая, я накинула шаль и пошла по направлению к двери.
– Подожди! Выслушай перед уходом, что я скажу.
Я замерла, вцепившись в дверную ручку.
– Значит, решила не принимать мое предложение мира, хочешь войны? Да что ты о себе возомнила?! Ты проиграешь. Разве не ясно, что я сильнее? У меня повсюду знакомства: в префектуре, в полиции, в суде. Именно эти люди заправляют в нашем городе. Так что будь осторожна: всего одно мое слово – и тебе конец!
– Я ни в чем не виновата.
– А это расскажешь полицейским, когда за тобой придут, потому что я объявлю тебя проституткой. Ты знала, что для этого довольно и анонимного доноса? Но зачем мне до этого опускаться? Я просто скажу, что ты несколько раз пыталась соблазнить моего внука – и тому есть свидетели. А потом найду еще мужчин, которые заявят, что ты приставала к ним на улице и делала им неприличные предложения…
– Неприличное предложение только что сделали мне вы, донна Личиния! И вам не стыдно?
– Замолчи! Предложение было прекрасное, и у тебя еще есть время его принять. Не хочешь? Что ж, святоша! В таком случае тебе придется объяснить, на что ты живешь, откуда берешь деньги и почему позволяешь себе всевозможную роскошь!
– Какую еще роскошь? Все знают, что я зарабатываю честным трудом!
– Да уж конечно! Простая швея в платье из добротного английского сукна, живущая в отдельной квартире, еще и с внебрачной дочерью, которая не работает, а, видите ли, учится в школе… Глядишь, и украшения кое-какие найдутся… Я смотрю, Гвидо забрал из сейфа материны драгоценности – интересно, куда он их дел? Впрочем, не будем терять время. В полиции разберутся. Ты ведь законы знаешь? Придется сперва пройти медицинское обследование: отказаться нельзя, не то сразу признают заразной и занесут в реестр. Уж с врачом из полиции нравов я точно договорюсь. Удивлюсь, если у тебя под юбкой не найдут парочки бубонов. Потом полицейский реестр, желтый билет, дом терпимости… А через пятнадцать дней тебя вместе с другими шлюхами отправят в соседний город ублажать новых клиентов. Пара недель – и я от тебя избавлюсь. Внук, вернувшись, даже не узнает, где тебя искать!
Я едва не задыхалась от возмущения – и одновременно поражалась, до чего вульгарны слова, которыми плюется донна Личиния. Я не поверила ни одной ее угрозе. Она просто хотела меня напугать. Наверное, даже законов таких, о которых она упоминала, не существует. Да и потом, я ведь и вправду не сделала ничего плохого. «Не делай зла и ничего не бойся», – говорила бабушка. Так что я молча открыла дверь и вышла.
Снаружи меня встретила Ринучча: похоже, она подслушивала.
– Не сговорились? – поинтересовалась она. – Ну и зря. Теперь как пить дать поплатишься.
– Ты-то куда лезешь?
– Я, может, тебе добра желаю.
– Идите вы обе к черту: и ты, и твоя хозяйка! – выкрикнула я и, пробежав по коридору, выскочила через черный ход, захлопнув за собой дверь.
Я была вне себя. Не будь так поздно, непременно бросилась бы к синьорине Эстер выплакаться. Ладно, это подождет до завтра. Шагая в сторону дома, я снова перебирала, одну за другой, все услышанные мною угрозы, как высказанные напрямую, так и только намеки, успокаивая себя, что они совершенно абсурдны, что в них попросту никто не поверит. Подумать только: Ассунтина – моя внебрачная дочь! Да ведь все знают, что ее мать – моя соседка! Вот и учительница из школы засвидетельствует. А соседки вполне могли подтвердить, что вся лучшая моя одежда сделана из ношеных синьориной Эстер платьев и пальто, которые я распарывала и перешивала в более скромные, как это делала много лет назад еще моя бабушка. Да и соседкам я за гроши перешивала некоторые вещи из тех, что не были нужны мне самой.
Но все-таки что-то внутри меня зудело, назойливое, как комариный писк, вызывавший в памяти другой случай, другое имя… Я только никак не могла вспомнить, какое именно, – слишком уж неясным, слишком смутным было воспоминание. Или это я после столь насыщенного событиями дня слишком устала и запуталась, чтобы проследить эту связь.
Ассунтина уже накрыла на стол и теперь разогревала ужин. Она дулась на меня, словно понимала, что я собираюсь от нее избавиться и даже предприняла для этого кое-какие шаги. Увидев ее тонкие, будто крысиные хвостики, косички, которые она лишь недавно научилась заплетать по утрам и которыми так гордилась, я вдруг подумала, что в приюте их непременно отрежут. Мы молча поели и сразу улеглись спать. Она, как обычно, уснула мгновенно, я беспокойно ворочалась под простыней. Слишком уж многое случилось со мной за этот день, и все одно к одному, как на подбор: горькие открытия, душевные муки, необходимость сделать выбор – как тут успокоишься? Мне даже стало казаться, что Гвидо уехал давным-давно, а вовсе не сегодня утром. Что он исчез из моей жизни навсегда, оставив меня лицом к лицу с болью, с угрызениями совести, с бесконечными трудностями и бессильным гневом. Должно быть, сейчас он уже в Турине. Наверное, отужинал в хорошем ресторане в компании друзей-студентов или в гостях у какого-нибудь синьора, восседая за столом рядом с его элегантными, благовоспитанными дочерями, чьи руки гладки и нежны, а приданое так велико, что способно смягчить даже его бабушку. Может, ему успели наскучить и я, и проблемы, которые я могу ему создать или уже создала. Не исключено, что он уже жалел о своих обещаниях. И больше не вернется. Никогда. Я рыдала, пока подушка не промокла насквозь, а после, окончательно выбившись из сил, погрузилась в полудрему. Мне снилась бабушка. Она снова пыталась мне что-то сказать, совсем как в ночь смерти американки, мисс, но не успела я разобрать слов, как проснулась. Последнее, что я видела: как бабушка сняла с шеи цепочку и несколько раз обернула ее вокруг пальца. Это стало для меня огромным облегчением: значит, она пришла напомнить, что Гвидо подарил мне мамино кольцо и что его намерения чисты, благородны, что он меня любит и защитит от любой опасности. Утешившись этой мыслью, мне удалось поспать еще несколько часов глубоким сном без сновидений. Но незадолго до рассвета бабушка вернулась. Она держала в руках предмет из чистого золота, портсигар, и исчезла, произнеся всего одно слово: «Офелия».
Я тут же проснулась. Так вот к чему был тот комариный писк, то смутное воспоминание! Офелия, бабушкина двоюродная сестра, которую хозяин обвинил в воровстве! Намек донны Личинии на драгоценности ее дочери! Кольцо! Если за мной и в самом деле придут, то непременно его обнаружат и, конечно, не поверят, что я получила его в подарок. А Гвидо рядом не будет, и он не сможет ничего подтвердить. Меня посадят в тюрьму! От кольца нужно было избавиться. Немедленно! Я вскочила с кровати, схватила стул, забралась на него и, ни на миг не задумавшись, что могу разбудить Ассунтину и открыть ей свой тайник, сунула руку в нишу. Но что это? Моей жестянки, шкатулки желаний, на месте не оказалось. Сердце заходило так, будто решило выпрыгнуть из груди.
Шум разбудил девочку. Она села в кровати и с любопытством уставилась на меня.
– Скажи, вчера, пока меня не было, в дом кто-нибудь заходил? – прошептала я пересохшими от волнения губами.
– Нет. А что?
– И ты, когда ходила гулять, дверь запирала? На ключ?
– Я всегда запираю…
– А потом, когда вернулась, никто с тобой не заходил?
– Нет, никто…
Чтобы успокоиться, я сделала глубокий вдох, привстала на цыпочки, вытянула руки… Да вот же она! Шкатулка, как всегда, стояла за статуэткой Богородицы – разве что чуть глубже, чем обычно. Кто же ее сдвинул? Наверное, я сама, позавчера ночью, когда убирала кольцо. Облегченно выдохнув, я достала шкатулку, сняла крышку, принялась перебирать банкноты и монеты… Я искала, искала долго, пока наконец не сдалась. Кольца не было.
Ассунтина, зябко кутаясь в ночную рубашку, глядела на меня из дверного проема. Она не казалась ни встревоженной, ни удивленной, что раскрыла наконец мой секрет. Просто стояла и глядела. И лишь ее правая щека, у самого рта, слегка подрагивала, словно от едва сдерживаемой ухмылки. Насмешливой? Мстительной?
– Так это ты его взяла?! – выкрикнула я.
Но разве могла она забраться так высоко? Впрочем, тут же нашлись и доказательства – накануне вечером я их попросту не заметила: слишком устала, слишком расстроилась. Возле ее кровати обнаружилась деревянная табуретка, обычно стоявшая во дворе, рядом с сушилкой. Выходит, пока я ходила в палаццо Дельсорбо, Ассунтина, рискуя упасть и сломать себе шею, водрузила табуретку на стул, чтобы влезть повыше: иначе она никак не смогла бы добраться до ниши.
– Где кольцо? Куда ты его дела? Отдай сейчас же!
– А нету!
Господи Боже, прошу тебя, умоляю, скажи, что, выскочив на улицу поиграть в классики или камешки, она не взяла кольцо с собой и не обронила его по дороге! Что не снесла в ломбард! Хотя нет, ценную вещь они от ребенка не примут. Тем более украшение.
– Куда ты его дела?
Она посмотрела на меня с вызовом:
– Значит, ты все-таки любишь того человека, что тебе его дал, больше, чем меня.
Вот ведь соплячка треклятая! Придушу!
– И что теперь? А? – спрыгнув со стула, я схватила ее за плечи. – Мне что, отчитываться перед тобой? Ну-ка говори, куда ты его дела!
Она расплакалась, но все так же мотала головой, словно бросая мне вызов:
– Не скажу.
И не сказала. Я искала все утро, надеясь, что оно все еще в доме. «Дом не крадет, он прячет», – говорила бабушка и, помолившись святому Антонию, всегда находила пропажу. Но как знать, вдруг Ассунтина еще вчера унесла его на улицу, пока я сносила ругань донны Личинии? А уж эта девчонка вполне могла выронить его в канаву, сменять на стеклянный шарик, выбросить в сточную тру