«Партизан… ничего они не знают… Только бы вытерпеть! Только бы не сдаться!»
— Не шпион я, дяденька. И партизан никаких не знаю. У меня дядя полковник…
— Упрямишься?
Гауптман поднялся из — за стола, опять взялся за разрезанный четырёхвостый шланг.
— Не бейте меня дяденька… я не шпион… никаких партизан не знаю…
— Не бить? Ладно, бить пока не стану. Но ты мне без битья всё расскажешь.
Кивнул солдату. Тот опять задрал Микко рубашку на голову и завалил на ящик.
— Дяденька, не бейте меня!
— Не буду бить, не буду, — пообещал гауптман. Поднял с пола аптечный пузырек, высыпал содержимое себе в ладонь, добавил немного воды, размешал и принялся втирать соляную кашицу в исполосованную рубцами побоев спину мальчика.
Света белого Микко не взвидел, и небо с форточку ему показалось. Катался по полу, кричал, то прижимался спиной к полу, то падал на живот и изгибался кошкой, но боль и жжение ни как не мог унять. Рассудок уже мутился, и одна только мысль была отчётливой: «Только не сорваться… только выдержать… только не выдать себя». Потому что жив он до той поры, пока они не узнают о нём правды.
— За что, дяденька? Не партизан я… не шпион… У меня дядя полковник… Эйно Метсяпуро… полком в финской армии командует…
— Ты мне не ври про дядю полковника!
— Не вру я дяденька, правду говорю, не вру… Проверьте… Полковник Эйно Метсяпуро.
— Правду говори! — Плётка ожгла спину и свет померк.
Очнулся Микко и понять не может где он. Темно. Слабый рассеянный свет мутным квадратиком лежит на полу перед его лицом. Шевельнулся и боль резанула по телу. Полежал, подождал пока боль немного поутихнет. Осторожно двигая руками, ойкая и стоная при каждом неловком движении, ощупал деревянный настил, на котором он лежал лицом вниз. Под настилом бетонный пол. Дальше рук не хватило. Подогнул руки, положил голову и опять забылся. Через какое — то неведомое ему время опять пришёл в себя. Квадратик на том же месте, но очертания его более размытые и вроде бы не такой светлый, как был. Разглядел, свет проникает через сколоченный из досок вентиляционный короб. Короб внутри разделён от угла на угол на четыре отсека — так и у деда Эйнора и у Бабаксиньи в погребе сделано: при любом направлении ветра по одному из отсеков свежий воздух задувается в погреб, а из другого, стоялый и нагретый как инжектором, вытягивается наружу. Наверное, это тоже погреб и он в погребе.
Болит, горит всё тело, особенно спина и левый бок. Голова мутная, будто ватой набитая.
Вспомнилось, вроде тошнило его. Да, действительно, так и было. Дорожка. Белый снег возле дорожки. Его зыбит, раскачивает, будто на частых волнах, голова словно чужая и тошнота подкатила. Похоже на сотрясение мозга.
Руки не гнутся и точно колючие мурашки под кожей бегают, видимо, отлежал, надавил головой. Лоб саднит. Во рту горит и губы сохнут. И ощущение, будто между губами и деснами что — то противное и толстое набилось. Провёл языком по деснам и выплюнул собранную гадость. Всё равно во рту жжет. И хочется пить. Так пить хочется, что жажда сильнее боли кажется. Сполз с настила, ощупью добрался до ближайшей стены. Стена холодная, влажная. Прижался к ней ртом, языком и губами собрал отпотевшую влагу где мог достать. Жажды не утолил, но жжение во рту притихло. Уже легче. Лег на правый бок, а спиной легонько прислонился к стене. Прохлада немного утишила боль. Полежал так, стал понемножку успокаиваться, но тут резко засосало в желудке. Голод. Чувство голода всё усиливалось, казалось желудок сейчас себя рассосет и все внутренности переварит. Желудок съеживался, поджимался кверху и больно давил на диафрагму. Не было ни сил ни надежды. Заплакал, обратил голову к небу и не обращаясь конкретно, взмолился.
— Спаси меня. Дай мне силы вытерпеть, не сдаться. И помоги мне выбраться отсюда живым!
Помолился и неловкости не почувствовал, хотя считал себя безбожником и в антирелигиозный кабинет ходил, который был устроен в их школе.
В кабинете на левой от входа стене, над всеми стендами, на кумачовом полотнище большими белыми буквами: «ПИОНЕР — ОРУДИЕ РАЗЛОЖЕНИЯ СТАРОГО БЫТА». Пониже на бумаге: «НЕ ЦЕЛУЙ КРЕСТ — ТАМ ЗАРАЗА». Буквы в словах «крест» и «зараза» выделены, обведены красными чернилами. Под ними «Уголок безбожника», где на тетрадных листах приклеенных к большому листу плотной тёмно — зелёной бумаги от руки печатными буквами написанные стихи-плакаты:
«Берегись! Школьника поп обучает крестом — Уважать заставляет угодников!»
«От поминок и панихид
У одних попов довольный вид».
«Под пасху буржуй кончает грабежи,
Вымоет руки и к попу бежит».
«Рабочие, школьники, крестьяне,
бросьте всякие обряды!
Обрядам только попы рады.
Родился человек или помер — Попу доход, а вам ничего — неприятностей кроме!»
И под каждым стихом соответствующий ему рисунок. Под первым, например, злой поп бьёт школьника крестом по голове, да так, что от темени бедного школяра искры летят. А под последним, пузатый поп держит в одной руке здоровенную рыбину, а в другой целый свиной окорок и обжирается.
Несколько смущал Мишу последний стих: если помер человек, понятно, это неприятность, но почему неприятность, если родится? Старшие, более опытные товарищи разъяснили: что родился человек, конечно радость, а неприятность в том, что попу за крестины платить придётся. Дали ему, чтоб лучше в безбожных делах разбирался книжку, «Антирелигиозную Азбуку». Название книжки букву «А» обозначало.
На букву «Б» призыв:
«Бросьте, братцы,
Богов бояться!»
И рисунок. Красная метла выметает Евангелие, кадило, икону, нательный крест.
На букву «Д»:
«Долой дедовскую деревню!»
Красный тракторист на красном колёсном тракторе разрушил белую церковь и гонится за попом и кулаком.
На «К»:
«Колоколам конец — Куй кузнец!»
Обнажённый до пояса мускулистый рабочий разбивает молотом церковный колокол, отлетающие осколки сами собой на лету обращаются в детали машин.
И самое решительное на букву «Н»:
«Небесной награды — Не надо!»
Пионер в будёновке держит в правой руке красный флаг с белой надписью «5 в 4», а левой — отвергает толстощёкого попа жирным пальцем указующего на небо.
Мама, как только увидела у Миши эту азбуку, перепугалась и взмолила.
— Только папе не показывай, только, чтоб папа не видел, а то беда будет.
Опасалась мама, сгоряча порвёт отец книжку, а в школе спросят: где она. Что тогда отцу будет? Времена — то сейчас ой какие тревожные и ненадёжные. В Козьем Броде двух ребят посадили. Мальчишек ещё, одному пятнадцать, другому четырнадцать лет, за две частушки. Пропел один на вечорке:
Мы в колхоз пошли тихонько,
А из колхоза все бегом.
Я в колхоз пошёл обувши,
А из колхоза босиком.
А другой его поддержал:
Шла кобыла из колхоза,
Слёзы капали на нос.
Отрубите хвост и гриву,
Не пойду больше в колхоз.
Вроде ничего особенного в этих частушках нет. Это в городе жизнь хоть понемногу становится легче, а в колхозах, все знают, не сахарная и слаще не делается. А им за это статью 58–10 дали.
Но всего от Вейно утаить она не смогла, узнал отец, что Миша в безбожный кабинет ходит, взялся с ним серьёзно поговорить. Но Миша замкнулся, он знал — отец его переспорит и переубедит, а он такого исхода не желал. И на все аргументы и доводы отца сначала пробубнил не поднимая головы.
— Бога нет. Его выдумали.
А потом и вовсе замолчал.
Взятая в антирелигиозном кабинете азбука пропала. Хотел в школе, на перемене ещё раз перечитать да картинки просмотреть. С вечера, точно это помнит, положил в ранец, а утром в школе не нашёл. Наверно потерял, когда перед школой с горки катался, тогда у него ранец расстегнулся и книжки и тетрадки вывалились. В то время подумал, что не заметил её в снегу, когда выпавшее собирал. А сейчас у него в тайных делах опыта больше и вполне можно допустить, что мама, пока он спал, забрала из ранца ту азбуку и сожгла или выбросила её.
Ну и ладно, выбросила, так выбросила.
Выплакавшись, почувствовал некоторое облегчение. Немного передохнул и пополз вдоль стены, ощупывая всё пространство, которое мог охватить руками. Вот какие — то вертикальные стойки, полки. Похоже стеллаж. Под стеллажом пусто. Попробовал приподняться с живота, но резкая боль в спине бросила обратно на пол. Полежал, подождал пока боль поутихнет, осторожно, по сантиметру подтягивая руки, встал на четвереньки, потом перенёс вес на левую руку, а правой нащупал на нижней полке стеллажа ящики и в одном из них два вяловатых корнеплода с куриное яйцо величиной. Значит не ошибся, погреб. Понюхал, откусил — свёкла. Хотя земля хрустела на зубах и при каждом движении челюстей будто иголки в рану на лбу вонзались, Микко доел их до последней крошки. И изнемог. Кое — как дополз до настила, и заснул, либо впал в забытьё. Когда открыл глаза, светлого квадратика на полу не было, была кромешная тьма. Хотелось пить. Опять подполз к стене и облизал её снизу и вверх привставая сначала на четвереньки, а затем поднимаясь на колени. Вернулся на настил, лег на живот.
В третьем классе тогда учился, пришёл домой со школьного собрания и в первый раз заявил.
— Бога нет!
Мама испуганно прижала руки к груди и попросила.
— Не говори так!
А отец поинтересовался
— Куда же Он делся?
— Его никогда не было. Это всё выдумки, — заверил Миша непросвещённого отца.
— Ух ты! Вот это да! А всё окружающее, Солнце, Земля, растения, животные… люди, наконец, — откуда взялись?
— Природа, растения и животные возникли в процессе эволюции. А человек произошёл от обезьяны.
— Это те, кто учит детей так говорить, произошли от обезьян. От гамадрилов краснозадых, — осерчал отец. — А нормальных людей Бог создал. И душу живую в них вдохнул.
Но до завершения разговора Микко в воспоминаниях не дошёл, силы его оставили. На этот раз уснул. Даже снилось ему что — то, но что, проснувшись, забыл.