Когда старший лейтенант вернулся, подполковник вопросительно посмотрел на него.
— Что лейтенант?
— Считает, что разведгруппа ушла в поиск. Но ни состава, ни задач, естественно, не знает.
— Это хорошо, — подполковник удовлетворённо кивнул.
— И к солдату присмотрится.
— Угу. Пусть присматривается. Поехали.
— Ахтунг!
В блиндаж вошёл обер — лейтенант. Белокурый высокий, стройный и даже элегантный, насколько можно быть элегантным на передовой. Его охрана, два автоматчика, в подстать командиру, ладно пригнанной форме, встали у двери положив руки на шмайсеры.
Фельдфебель доложил. Офицер повернулся к мальчику. Длинный тонкий крючком нос несколько портил его, однако делал лицо запоминающимся.
— Paivaa, herra upseeri![2] — Поздоровался мальчик.
— A — a, Mikko, — узнал его обер — лейтенант, и даже улыбнулся, — huomenta, herra Metsapuro! Здравствуй, господин Лесной Ручей. Всё течёшь? Даже зимой? — Немец немного говорил по-фински.
— К родственникам хожу. Жить где — то надо.
— Как на той стороне? — Перешёл немец на более знакомый ему русский. По — русски он говорил с акцентом, но слов не коверкал.
— Голодно. Даже у тех кто с огородом живёт с едой плохо. Власти оставили по 15 килограмм картошки на едока, а остальное приказали сдать в фонд обороны. Разве зиму с этими харчами переживешь? В городе совсем плохо, кошек и собак ещё в прошлую зиму съели.
— Сдаваться когда собираются?
— Вроде бы, совсем не собираются. Говорят, от голода может кто и уцелеет, а если сдаться, то немцы всех расстреляют.
— Это враньё, большевистская пропаганда. И ты, когда пойдёшь снова туда, скажи, что немцы народ культурный и гуманный, никого расстреливать не собираются. Конечно, если добровольно сдадутся.
— За такие разговоры они сами расстреливают. На месте. Без суда и следствия. По строгости законов военного времени. Везде, на всех стенах и на всех столбах бумаги наклеены, а в них написано: за невыполнение приказов, за распространение панических и пораженческих слухов привлекать к ответственности по строгости законов военного времени.
— Понятно. Линию фронта как перешёл?
Микко повторил то, что уже рассказал фельдфебелю.
— А к линии фронта как шёл?
— И в Парголове был, и в Токсове. Потом в Чёрной Речке, а оттуда через Колтуши в эту сторону пошёл.
— Постов много?
— Да.
— Документы часто проверяют?
— У всех. Но у меня не спрашивали — какие у меня документы. И потом, я у родных останавливался пожить, может поэтому не трогали.
— Покажи на карте, где посты стоят.
— Не… На карте не могу. Карту я не понимаю.
— А о чём просил тебя посмотреть — посмотрел?
— Да. Там стволы какие — то.
— Что за стволы? Пушки? Гаубицы? Какой калибр?
— Не знаю. С дороги не разглядеть, а ближе не подойти, колючая проволока и часовой. Страшно, застрелит ещё.
— Колючая проволока от дороги далеко?
— Близко. И лес вырублен. Всё открыто. Не подойти. И часовой. Застрелит запросто.
— По пути что — нибудь интересное видел?
— Не… Я по лесу, по просёлку шёл. Что там увидишь? С большой дороги меня сразу прогнали. Когда от тётки Клавдии шёл. Я хотел в Невскую Дубровку пройти. А там танки, тягачи с пушками, машины с солдатами. Вся дорога забита. Уходи, говорят, парнишка, а то под колёса или под гусеницы попадёшь, или ещё куда. Я и ушёл на просёлок, а потом в Колтуши повернул.
— Где это было?
— Что было?
— Танки, машины, пушки… Где тебя с шоссе согнали?
— Не припомню точно, где — то уже за Марьиным. Я как раз из Чёрной речки от тётки Клавдии, подкормился у неё и в Невскую Дубровку, к крёстной моей, к тёте Василисе хотел пройти. Но с дороги прогнали, тогда в Колтуши, к тёте Кате пошёл. У тётки Клавдии сытно, но очень тесно. Под столом спал, больше негде.
— Фляшенхальс…[3]
— Что? — Не понял Микко.
— Отчего тесно? Семья у тётки большая?
— Нет. Солдат много. Она им стирает, бельё чинит. А они ей крупу, хлеб дают. А ещё картошку и овощи разные. Иногда даже консервы.
— В каком направлении двигалась техника? Танки, машины — куда шли?
— Я не знаю, не спрашивал. Там спроси только, сразу куда следует отправят. По строгости законов военного времени.
— Но ты же видел: поперек твоей дороги они двигались, по пути с тобой или навстречу.
— А — а, навстречу. — Сообразил — таки Микко. И подтвердил. — Навстречу ехали. Я от тётки Клавдии шёл, а они навстречу, из — за поворота.
— Значит, скорее всего, двигались в направлении Восьмой ГЭС или Второго городка?
— По той дороге можно доехать… Да. Но там другой берег и линия фронта. Может туда поехали, или свернули потом, не знаю.
— Много техники в колонне?
— Не знаю. Меня ж прогнали. Я стоял, стоял, ждал когда проедут. А потом не дождался, пошёл. Прошёл немного, меня и прогнали. Легковушка затормозила и командир из легковушки выглянул и прогнал. Уходи, говорит, парнишка, а то под колёса попадёшь или под гусеницы. Я и свернул на просёлок.
— Стоял долго?
— Нет, только притормозил. Сказал, чтоб я уходил с большака и дальше поехал.
— Не про то я, — рассердился на его бестолковость офицер. — Ты долго стоял, ждал пока колонна пройдёт?
— Не знаю… Наверно… Замёрз даже.
— Значит колонна большая была.
— Да. Не маленькая.
— А до Невской Дубровки так и не дошёл?
— Дошёл. Потом, после Колтушей.
— И как там, с дороги тебя не прогоняли, чтоб под колёса или под гусеницы не попал?
— Прогоняли.
— Те тоже навстречу из — за поворота?
— Нет, они прямо.
— А та дорога куда ведёт?
— Не знаю точно, к Порогам вроде бы.
— Хорошо. А что за техника?
— Да всякая. И машины, и танки, и тягачи с пушками.
— Колонна большая? Больше чем та, которую раньше встретил?
— Не знаю даже, — пожал плечами.
— Ну ладно.
Офицер отозвав фельдфебеля, за спиной Микко, приложил палец к губам и приглушив голос спросил по — немецки.
— Обыскивали?
Фельдфебель кивнул.
— Ну и?
— Ничего. Если не считать вшей и грязи.
— Хорошо обыскали? — Не поддержал его наиграно брезгливого тона офицер.
— Конечно. Полностью. И швы, и заплатки прощупали. В соответствии с Вашими инструкциями.
— Гут, — одобрил действия фельдфебеля обер — лейтенант. — И снова обратился к Микко. — В Колтушах долго был?
— Нет, только переночевал. У тёти Кати тоже тесно, а с едой хуже.
— Какие части там стоят?
— Не знаю, не спросишь…
— Танки, пушки на улицах есть?
— Есть. И танки, и пушки.
— Танков много?
— Много.
— А пушек?
— Не очень.
— Значит, танков больше?
— Да, больше.
— Хорошо, молодец, — похвалил мальчика. А сейчас куда и к кому путь держишь?
— К тёте Христине в Никитола. Подкормлюсь у неё немного.
— Подкормись, — одобрил его намерение обер — лейтенант. И попросил. — Расскажи солдатам, что ел русский мальчик, который сидел на снегу.
— Какой мальчик?
— Про которого ты рассказывал, что он сидел на снегу и что — то ел. Вспомнил?
— А — а, — догадался Микко к чему клонит офицер. — Так это ещё в прошлую зиму было.
— Не важно в прошлую или в эту. Солдаты здесь недавно, ещё не слышали, а им полезно такое знать. Рассказывай и подробно, — потребовал офицер.
— Шёл я тогда из Куйвози в Лесколово. — Микко говорил, а лейтенант переводил. — Смотрю на сугробе возле дороги, парень сидит, постарше меня, и что — то ест. Вроде как лопата в руках у него, только короткая и толстая. Подошёл ближе, смотрю: он на собаке сидит, ногу заднюю от неё отрубленную грызет. Собака вся белая, в инее. Наверно всю ночь пролежала. Топором стружек на ноге наделает, отгрызает стружки и жуёт. Я как увидел топор, так перепугался… Ну, думаю, сейчас он меня топором зарубит… И меня съест. Сильно испугался. Хорошо на лыжах был. Не помню, как Лесколово проскочил. Опомнился уже в Верхних Осельках.
Солдаты брезгливо рассмеялись, отплевываясь. Одного, невысокого круглолицего крепыша, чуть не стошнило.
— Вот тебе за усердие, — офицер подал Микко плитку эрзац — шоколада. — В другой раз больше разглядишь, больше расскажешь, больше получишь. Хочешь много продуктов и много денег?
— Хочу.
— Тогда внимательно смотри, что и как у русских, хорошенько запоминай и мне рассказывай. Тогда дам тебе много продуктов и много денег.
— Память у меня не очень хорошая. От голода. И часовые там везде. Чуть что, стреляют без предупреждения, по строгости законов военного времени.
— Ну, в тебя, в ребёнка, вряд ли станут стрелять, — не поддержал его боязливости офицер. И фельдфебелю. — Отведи его, пусть покормят и с собой что — нибудь дадут. А то помрёт союзник с голоду, после изысканных русских деликатесов из мороженой собачатины. И под хохот подчинённых вышел из блиндажа.
Фельдфебель продовольственный вопрос разрешил по — своему.
— На, руди, — кинул на стол пачку галет. — Ешь, но больше не рассказывай такого после завтрака.
Микко поблагодарил и аккуратно уложил в торбу.
— Отведи его на кухню, если есть чем, пусть покормят и хлеба с собой дадут, — это фельдфебель уже Веберу. — Поест, и сразу же бегом отсюда, не место ему здесь. И скажи обер — лейтенант приказал выдать мальчику сухой паёк. Что выдадут, принесёшь сюда.
— Яволь.
На «руди — рыжего» Микко отреагировал спокойно, хотя и был русым: что с этих немцев возьмёшь, для них всякий финн будь то белокурый карел или черноголовый остяк, всё равно «рыжий».
Медленно рассасывая кусочек пластилиноподобного эрзац — шоколада, идёт Микко по широко расчищенному и хорошо укатанному шоссе. Немцы и финны за дорогами следят, тут иного не скажешь. У дуплистой осины возле дороги останавливается, справляет малую нужду. И одновременно с этим действом запускает руку в дупло, вынимает оттуда ольховую веточку и два прутика, берёзовый и осиновый. На ольховой веточке три побега.