— Теперь сами видите, сапёрная лопатка это такое же боевое оружие как штык, кинжал или сабля, — подъитожил Ефим Юрьевич. — Боле того, она сочетает в себе качества всех их. И кроме того даёт возможность бойцу окапаться, укрыться от поражающих факторов любого оружия противника. Подчёркиваю — любого. Поэтому к работе прошу подойти со всей ответственностью и принять к сведению, что заточка малых сапёрных лопат это не огородная работа, как выражаются некоторые, несознательные и непонимающие сути своей работы личности, а доводка изготовленного оружия до боевого применения.
Работа сразу пошла бойчее и качественнее. Особенно усердствовали мальчишки. И наточив лопатку какой — нибудь паренёк отбегал от верстака к плакатам, размахивал ею, стараясь подражать нарисованным бойцам.
— Вот тебе! Вот тебе, гадина фашистская! Получил?! Ещё получишь! На всех вас, гадов, лопаты наточим!
В общем, народ не унывал, боевой народ был.
Когда раздавался сигнал воздушной тревоги, бежали не в убежища, а на крыши. Вовке не всегда удавалось туда пробиться, старшие ребята частенько сгоняли вниз, тушить зажигалки на земле, которые они сами сбрасывали с крыш.
Но так было не навсегда. Старшие ребята от лопаток уходили на заводы к станкам или в ремесленные училища, там и с зажигалками воевали. А здесь уже Вовка и его сверстники по тревоге бежали на чердак, а оттуда выбирались на крышу, на свой боевой пост. Взрослые гоняли их гоняли, да и рукой махнули — чуть отвернёшься, а они опять здесь, через другое слуховое окно вылезли. И Миша несколько раз поднимался с Вовкой на крышу во время воздушной тревоги.
Во время бомбёжки на крыше совсем иные ощущения, чем внизу, где стоишь и ждёшь когда лопатой, щипцами или багром столкнут тебе зажигалку, чтобы ты с ней расправился, засыпал её песком или утопил в бочке с водой.
Рокот приближающегося бомбардировщика, и вот к нему примешивается свист падающей бомбы, он всё резче, громче, пронзительней, и душа подпадая под власть ему, начинает трепетать и вибрировать. И желание — быстрее бы этот проклятый звук прекратился, и хочется спрятаться. Но на кровле куда от него спрячешься?
Ударит бомба, заколышется земля, задрожат стены у дома, задребезжат стёкла в рамах, и дом зашатается. Наверху, на кровле эти колебания, особенно ночью, в отсвете колышущихся по небу лучей прожекторов, ощущаются такими огромными, что кажется, дом уже раскачивается как метроном и вот — вот рухнет. Поначалу все новички приседали и хватались за выступы кровли, некоторые даже ложились и прижимались животами к железу, боялись упасть. Но вскоре привыкли, и обращали на эти раскачивания внимания не больше, чем старый моряк на качку при свежем ветре.
Однако, узнал о Мишиных дежурствах Валерий Борисович и категорически запретил — за не своё дело не берись, чужого стада не паси.
Говорил Миша Валерию Борисовичу и о Вовке. Как обычно Валерий Борисович расспросил обо всех подробностях про него, записал полностью фамилию, имя, отчество, адрес, кто родители и где находятся. Но, как Миша видел, Вовка по — прежнему оставался в Ленинграде.
Может быть не подошёл по каким — то данным, возможно из — за сестры — не захотели последним ребёнком в семье рисковать.
Старшую Вовкину сестру, девятиклассницу Валентину, или правильнее будет сказать, десятиклассницу, потому что в сорок первом она уже перешла в десятый класс, в начале войны пригласили в райком комсомола на беседу. Вскоре она сказала, что уезжает на оборонные работы.
А в ноябре пришла к ним домой Нина, Валентинина одноклассница и ближайшая её подруга, оборванная и измученная пережитым и усталостью. Рассказала, что им, ей, Валентине и другим девчонкам, которых пригласили в райком для беседы, объявили: для выполнения ответственного задания командования на временно оккупированной врагом территории нужны морально стойкие девушки с привлекательной внешностью.
После недолгого обучения, в основном немецкому языку, их вывели за линию фронта, чтобы они заводили знакомства с фашистскими офицерами и получали от них нужную нашему командованию информацию.
Не прошло и месяца, как начались провалы. Девчонок арестовывали одну за другой, пытали и расстреливали. А четверых, в их числе Валентину, согнав на площадь жителей посёлка, повесили для назидания и устрашения.
Из всей группы Нина одна уцелела, просто чудом. Укрыли и помогли переправиться через линию фронта местные жители и подпольщики.
Больше ничего не сказала. На просьбу рассказать поподробнее, только головой покачала.
— Такое там было… такое… вспоминать не хочется. Страшно. В другой раз… может быть… если смогу…
Недели две спустя зашла ещё раз, попрощаться — уезжает в эвакуацию в Ярославскую область.
Перед Новым годом Вовкиного отца перевели из Ленинграда в другую часть, потому что он совсем отощал, уже еле ходил и опухать начал от голода. Из того, что в полковой столовой давали, ел самую малость, нёс еду домой жене и сыну. И ругал его командир полка, и уговаривал, но запретить не мог. Впрочем, такое происходило не только с Вовкиным отцом, но и со многими военными, чьи семьи жили в блокадном Ленинграде.
Остался Вовка вдвоём с матерью. Может быть и в этом причина, почему в разведку не взяли. А скорее всего оставили его в городе помогать контрразведчикам. Потому что стал Вовка больше времени проводить на улицах с ребятами. Впрочем, он всегда был компанейским парнем, но сейчас, у Миши глаз опытный и он быстро отметил — играет Вовка со своими дружками в основном вблизи мостов, оборонных объектов, воинских частей и в таком месте, что их не очень — то заметно, зато им не только дороги и тропинки видны, но и скрытые пути подхода к объекту. Вряд ли это случайно.
А однажды, не застав дома, в чужом дворе нашёл их, Вовку с компанией. Тоже играли. Но стоило появиться у дома прихрамывавшему человеку с палочкой, в военной форме без знаков различия и с вещмешком за плечами, как один из Вовкиных друзей прошептал.
— Носатый.
Вовка ему даже не головой, а одними глазами кивнул и тот тихо и неприметно исчез. Появился также тихо и незаметно, как исчез и опять же молча переглянулся с Вовкой и кивнул. А когда «носатый» вышел из дома, Вовка сказал.
— Миш, мы сейчас в другое место пойдём играть. Тебе туда нельзя. Ты не обижайся…
Обидеться Миша не обиделся, вдруг и на самом деле это вражеский агент, заподозрит ребят, его здесь запомнит, а там, за линией фронта, опознает. Зачем это нужно? Поэтому, лучше чтоб не запомнил, а ещё лучше — не видел. Но всё — таки, если по честному, царапнула его отставка по самолюбию.
А у Дергачёвых всегда есть вода. Много воды и водогрей дровяной, можно даже в ванну, почти до половины воды набрать и помыться. Папа их, дядя Ваня погиб под Красным Селом. Старшая дочка Вера, ей уже девятнадцать, боец МПВО и у неё жених есть, краснофлотец с крейсера «Киров», наводчик второй башни главного калибра Валентин Сергеевич Васильев.
В квартире у них, в ванной под потолком установлен огромный бак, Валентин где — то раздобыл и со своими товарищами — краснофлотцами затащил в квартиру и укрепил в ванной под потолком. Теперь как только дают воду, они первым делом заполняют бак и поэтому всегда с водой. И на питьё и на мытьё хватает.
А раньше воду очень экономно расходовали, ясное дело, не из крана течёт, на себе носить надо. Раз в неделю устраивали банный день, мылись в корыте. Потом в этой же воде бельё стирали, а остатками пол мыли.
И ещё немаловажный момент, на крейсере частенько собирают рыболовную команду, которая ловит рыбу для экипажа, Валентина постоянно включают в её состав. А он всегда находит возможность закинуть невесте авоську свежей рыбы.
Этажом выше, как раз над ними живёт медсестра Юлия, живёт, как она говорит, теперь за двоих, за себя и за дедушку.
Дед её, по профессии сварщик, человек крепкий и мастер на все руки отдавал внучке с начала блокады часть, а с октября половину своего пайка. В ноябре и декабре, в самое голодное время, хотел было отдавать весь паёк, но прикинул, что так быстро умрёт, а чем дольше проживёт, тем дольше сможет подкармливать внучку.
Внучка протестовала, но дед где хитростью, где уговорами.
— Я старый, мне много не надо. И работа у меня сидячая, — подкладывал ей кусочки.
В начале зимы Нина поступила на курсы медсестёр в 1–й Ленинградский фельдшерский техникум на Карла Либкнехта[34] дом 18, ходить было не очень далеко, живут они на том же проспекте Либкнехта между Кировским и Карповкой возле больницы. А это не малое дело, силы свои невеликие, блокадники где только могли, старались экономить. С той поры получала уже не иждивенческую, а рабочую карточку, однако дед продолжал её подкармливать. И слабеть. Силы его таяли, и уже на сидячую работу их недоставало. Чтобы не падать он сварил себе стул с наклонённой вперёд спинкой и с барьерчиками по бокам сиденья, к спинке прикрепил лямки. Когда садился накидывал их себе на плечи, стягивал проволочной скобой на груди и повисал на них над свариваемой деталью.
В аудиториях техникума было холодно, стёкла вылетели от обстрелов и бомбёжек. Через день, через два кто — нибудь из девчонок не приходил на занятия, значит, сил у них уже не было. Не появилась на занятиях и Наташа Баскова, с которой Юля подружилась. Пошла на Васильевский проведать Наташу и других сокурсниц. Зашла в общежитие, холод, запустение, на полу лёд, в коридоре мёртвые, в комнатах мёртвые, на лестнице мёртвые. У кого лица открытые, на тех плоти нет и кожи мало, лишь черепа голые — крысы объели. В одной комнате из — под кучи одеял и другого тряпья светятся голодным блокадным блеском два огромных глаза в глубоких чёрных глазницах, Наташа Баскова. И голод в её глазах, и обречённость, и мольба о помощи. Но ничем Юля помочь ей не могла, у самой ничего не было. Посидела немножко рядом, отдохнула, простилась с Наташей и пошла обратно.
За несколько дней до Нового года, от голода умер преподаватель, во время лекции. Повесил плакат на штатив, сел обратно на стул, взял указку, поднял её к плакату и упал. Бросились к нему девчонки, но помочь уже ничем не могли.