Дед умер в марте сорок второго. Накануне зашёл к Дергачёвым и попросил тётю Марию.
— Маруся, завтра я на работу не пойду, я помирать буду.
— Да что ты, Алексей Зиновьич, Христос с тобой! Поживёшь ещё.
— Нет, всё уже. Жизненные силы мои закончились. А к вам всем просьба огромная — присмотрите за моей Юлькой, пока родители её с фронта возвратятся.
Тётя Маня налила ему кипятку из самовара. Взял в трясущиеся руки кружку, пил медленно, небольшими глотками, трудно сглатывая. После каждого глотка ставил кружку на стол, отдыхал. И тётя Маня поверила — скоро умрёт, но усомнилась, что завтра. Однако, следующим вечером Юля, едва вернувшись из техникума, прибежала к ним с круглыми перепуганными глазами и сказала два слова.
— Дедушка умер.
Алексея Зиновьевича завернули сначала в простыню, потом в байковое одеяло, обвязали верёвкой, но везти на кладбище сил у Юли не было. Дождались ночи, отвезли к Карповке и потихоньку спустили в полынью пробитую фашистским снарядом.
Курсы она закончила в мае, просилась на фронт, но не взяли, не было ещё семнадцати лет. Оставили в городе, направили на работу в детский госпиталь.
Рассказывала Юля как приходили к ним в госпиталь делегаты с фронта. Уже в коридоре они с болью оглядывались на раненых ребятишек с перевязанными головами или руками, или идущих на костылях. Но когда вошли в палату, то похоже, что такое видеть они не были готовы. В большой палате три ряда коек, а на них дети с измученными болью и страданиями лицами, кто без рук, кто без ног, кто в гипсе и у многих сквозь белые бинты на культях проступает алая кровь.
Ребятишки обрадовались их приходу. Просили рассказать о боях, как они на фронте бьют фашистов и внимательно слушали. О себе рассказывали мало и практически каждый, с кем говорили, просил без пощады бить фашистскую гадину, очистить родную страну от оккупантов.
Но для военных с передовой, которые каждый день видели смерть, ранения и увечья, зрелище было непосильным. Первым, как только вышли из палаты, не выдержал пожилой солдат. Он не стеснялся слёз, сжимал кулаки и шёпотом повторял:
— Мсти — ить! Мсти — и — ить!
Следом затряслись плечи у политрука. Дольше всех держался, не хотел проявлять своих чувств, самый молодой из них, старший лейтенант. Стоял, опустив голову, бледный и молчаливый стиснув зубы до хруста, но слёзы его не спрашивались, текли по щекам непрерывным потоком и частыми каплями падали на пол.
Справившись с собой фронтовики пошли по другим палатам, поговорить с ребятишками, подбодрить их. Сопровождающий из райисполкома напомнил.
— Спектакль через полтора часа, а нам ещё надо успеть пообедать и добраться до театра.
Фронтовики посмотрели друг на друга, покачали головами и за всех ответил политрук.
— На спектакль мы не пойдём. Отсюда возвращаемся на фронт. Немедленно.
Этой весной шёл Миша к Дергачёвым, погода была прохладная, но ярко светило солнышко. Немцы обстреливали город, снаряды ложились южнее, за Невой, поэтому люди спокойно шли по проспекту и прилегающим улицам. Вдруг снаряд ударил невдалеке, земля вздрогнула, в одном из полуразрушенных домов упало межэтажное перекрытие. Клубы рыжеватой пыли поднялись над домом и хлынули из оконных проёмов. Засвербило в носу, запахло известью, штукатуркой, толчёным кирпичом.
Когда тяжёлая пыль немного поосела, солнечные лучи ярко высветив лёгкие взвеси упёрлись сквозь оконные проёмы в землю. Будто огненные ноги гигантской машины или золотые вёсла громадного корабля.
Но если в мирное время подобная красота вызвала бы у Миши восторг и восхищение, то сейчас вскипели злость и ненависть к врагу.
— Суки фашистские! Понастроим мы вам гробов! Нет, обойдётесь, ещё тратиться на вас. И так всех похороним.
Вместе с пылью вынесло из дома тетрадный листок и воздушным потоком доставило Мише чуть не в руки, поймал на лету. На листке два высоких красноармейца со звездами на касках бьются с немецкими танками, размером не выше пояса тем красноармейцам. Первый красноармеец уже метнул гранату, и взрыв её, больше похожий на куст ольшаника, разрывает гусеницу одному танку. Второй выстелил из пушки, снаряд ещё в воздухе, но летит точно под башню другого танка. Недолго жить осталось и этому фашисту. А чтобы не было сомнений в том, куда именно попадёт снаряд, траектория его от ствола пушки до уязвимого места танка обозначена пунктиром.
Над танками, в правом верхнем углу неровными печатными буквами, в две строчки, выведено детской рукой: ШЛИ СОЛДАТЫ ПО ВОЙНЕ А ЗА НИМИ ТАНКИ.
— В Мойку из Фонтанки, — добавил от себя Миша.
Добавил и листок отбросил, ничего интересного, много таких рисунков в блокадном городе. Но первая строчка зацепилась за ум и вертелась там, требуя продолжения. «Шли солдаты по войне… шли солдаты по войне…»
Шли солдаты по войне,
А за ними дети…
Дети… дети…
Выдали за это им,
По большой котлете.
Котлету, особенно большую было бы ой как хорошо, да стих из — за неё вышел дурацкий. И потом, он не солдат, а тоже «по войне» ходит.
Шли ребята по войне…
Шли мальчишки по войне…
— Следом фрицы на слоне, — рассердился на себя Миша. — Мальчики с мамами по паркам и садикам за ручки взявшись прогуливаются, а на войне солдаты, командиры и разведчики.
Шёл разведчик по войне…
Да почему же по войне? Вот привязалось детское слово. Разведчик по вражеским тылам ходит.
Шёл разведчик по тылам…
А за ним гестапо.
Не поймаете его…
Он ведь вам не лапоть.
Во! Здоровски! Получилось стихотворение. Впрочем, нет, не то. Верно, что шёл по тылам. А по чьим? По своим, что ли, за грибами и за ягодами?
Шёл разведчик в вражий тыл,
А за ним гестапо…
Чепуха какая — то, чепуховская чепуха и чепуховина. Какие же это олухи операцию готовили, если разведчик во вражий тыл только выводится, а гестапо уже следом? Бабушки — пенсионерки из банно — прачечного комбината? Типа того.
Нет, не то, стихотворение какое — то не боевое получается. Помаялся ещё, до конца пути, но лучшего ничего не выдумалось. Пообещал себе в будущем обязательно сочинить настоящее, хорошее стихотворение про разведчиков.
Может быть сейчас досочинить, все равно лежит без дела?
Но тупо и равнодушно перекатывались слова в голове и не оживало стихотворение. А вместо него, лезло в голову слышанное ещё до войны от дворового балагура дяди Жени, который знал множество всяких баек и прибауток: «Исходя из теории градации, мы не можем игнорировать тенденцию парадоксальных явлений, но…» А что дальше за «но» — забыл. Чепуха какая — нибудь. Но всё равно интересно. Может быть самому придумать? Нет, надо бы вспомнить, интересно у него там закручено…
Пришла управляющая домохозяйством и плотно засела в своём кабинете за составление отчётов и заполнение ведомостей. Тётка она неплохая, но очень любопытная. При ней спокойно не позвонишь. Надо идти к другому телефону.
Попрощался с тётей Мариной и пошёл в аварийную службу.
Диспетчер на телефоне, она же мастер смены, самый молодой мастер в аварийке шестнадцатилетняя Зоя. В диспетчерской кутерьма. Сантехники и электрики отчитываются за выполненные заявки, получают новые. И все шумят, скандалят, требуют материал. Нет среди них мужчин — все мужчины на фронте, город защищают, а спасают и восстанавливают его женщины и подростки.
— Поищите сами, что ж, я за вас буду по развалинам ползать, краны да провода искать, — огрызается уставшая от их назойливости Зоя.
— Я электрик, а не снабженец, — заартачился очкастый паренёк, и голову на бок склонил, и подбородок вверх поднял.
— А я тебе снабженец?! — Упёрлась ладонями в край стола и подалась к нему всем телом Зоя. И твёрдо, отчеканивая каждое слово — Найди материал, восстанови проводку и подай напряжение в квартиры по всему стояку. Всё. Всем — всё. У печки согрелись, чаю попили, заявки получили — быстро по заявкам.
Те без обид и пререканий, быстренько, чтобы не выстуживать диспетчерскую, самим же потом в ней греться, выскочили на улицу. Зоя встала, плотнее прижала за ними дверь, подоткнула под низ двери свёрнутую валиком мешковину. Подбросила дров в буржуйку.
— Горластые, — посочувствовал ей Миша.
— Они ребята и девчонки хорошие, безотказные. Но тяжело им, всё время на морозе, материалов постоянно не хватает. Пусть покричат, надо же им пар как — то выпустить, — и предложила. — Давай, пока спокойно, чаю попьём.
— Попьём. Но можно сначала я позвоню?
— Звони.
По телефону никто не ответил. Зоя налила ему и себе в кружки кипятку, в каждую накапала из пузырька по несколько ароматных, пахнущих смородиной капелек.
— В прошлую смену сантехники водопровод в аптеке восстанавливали, быстро справились. Заведующая аптекой премировала их за хорошую работу, дала каждому по флакончику настойки смородиновых почек, а один, говорит, мастеру за оперативность передайте, — похвалилась удачей Зоя. И мечту высказала. — Вот прогоним фашистов, тогда настоящего чаю попьём с ситным и хлебушка досыта наедимся.
Миша достал из своей торбы серый сухарь, обмакнул кончик в кружку и аккуратненько сгрыз тёплую, увлажнённую часть его.
В Дзержинский район Зоя перебралась летом, а до лета жила на Петроградской стороне. В прошлую зиму работала штукатуром — маляром, но не столько она штукатурила и красила, сколько вместе с комсомольским бытовым отрядом ходила по квартирам, искала кому нужна помощь.
Зайдут в иную квартиру, а там холод, грязь, вши и обречённо смирившийся перед смертью человек, под одеялами и всяким тряпьём лежит, последнего своего часа дожидается. Во всём обличье его обречённость, страх смерти, и взгляд голодный и блестящий из глубоких глазниц, и мольба во взгляде: Не дайте умереть! Спасите!
Поговорят с ним, наколют дров, протопят печку, помоют полы, самого человека вымоют и бельё его от вшей кипятком прожарят. За это время одна из них или вдвоём сходят карточки отоварят и горячий обед из столовой принесут. Глядишь, пришёл че